Ад находится у океана

Глава 3. Подготовка к шалости

1

Последней в туалет зашла Нора. Ее глаза за линзами очков-хамелеонов, как всегда, казались напрочь лишенными жизни. Отчасти это отражало ее мировоззрение: всё стоящее находится там, в безымянном и темном Городе, сторонящемся любых координат. По крайней мере, координат этого мира. Человеческого, если угодно.

Нора встретилась взглядом с остальными. Улыбнулась. Ее шестой «А» в эти самые секунды слушал оперу «Орфей и Эвридика». Или не слушал, а оцепенело прислушивался, парализованный и напуганный звуками, что внушали ужас и приказывали оставаться на местах. Нора знала, что нечто подобное провернули у себя в классах и остальные «сестры».

Крисси, скорее всего, приковала внимание учеников к физической карте Австралии и Океании, и те, как одержимые, сейчас таращатся на острова, котловины и моря, не замечая, как глаза краснеют и наполняются слезами. Никто не интересовался, почему Крисси постоянно использовала именно эту карту. Возможно, таким образом она компенсировала потаенную тягу к клочкам суши, окруженным соленой водой.

Шафран наверняка поставила у доски заику и принудила того читать вслух что-нибудь об индустриализации и коллективизации тридцатых годов. Скука смертная. После этого класс еще несколько дней будет запинаться и тянуть слова. Очередная загадка для родителей и лишний повод отправить детей не в музей, а в профилактический тур по больницам.

С Ангелом было проще всего. Как завуч по научно-методической работе, она могла перемещаться по школе так, как ей заблагорассудится. Впрочем, если уж говорить начистоту, любая из Сестёр Пустоты поступала подобным образом.

– А здесь прохладно, – безразлично заметила Нора. – Это будет Маноева?

– Или она, или Уварова, или Сахнович. – Крисси подошла к двери и вслушалась в звонкую тишину школьного коридора. Ничего. – Правда, Сахнович учится в классе на год старше. Как по мне, она слишком ветреная и громкая для нашего красавчика.

– А Эва симпатизирует многим, не так ли? – улыбнулась Ангел.

– И ни одна из них не дотягивает до уровня Чёрной Матери, – отрезала Нора. – Все симпатии – только для нее! Все усердия – во благо Матери!

Все почтительно замолчали. Крисси даже опустила голову, отчего ее собранный на затылке пучок темных волос задрался. Первой не выдержала Шафран. Будучи самой молодой – двадцать девять лет против тридцати трех Ангела, тридцати одного Крисси и пятидесяти трех Норы, – она частенько позволяла себе лишнего.

– А почему бы мне не сделать этого, а? Я справлюсь не хуже малолетних чувырл, вы знаете.

Нора внимательно посмотрела на нее:

– Ты так сильно хочешь соблазнить Эву?

– Не сильнее вашего, – огрызнулась Шафран. – По крайней мере, я говорю то, что у меня на уме, а не молчу в тряпочку, пока другие листают мои мысли. И что плохого, если это сделает одна из нас?

– Эва не обычный подросток, Шафи. Он может увидеть тебя – или нас. И что будет, если он внесет кого-то в «Этхалсион»?

– Всё равно вы его хотите, стервы. Потому что до усрачки желаете заполучить частичку Чёрной Матери. Прямо туда! Между ног!

А вот это было правдой. Как и то, что загадочное слово «Этхалсион», значения которого не знала даже Беата, терзало их разумы тупым ножом. И всякий раз, когда оно звучало, волоски на коже Сестёр Пустоты вставали дыбом, будто где-то поблизости распахивалась тяжеленная дверь, за которой ютился арктический холод – абсолютный и безжалостный.

– Мы просто не кричим об этом, сестра, – мягко сказала Ангел.

– Потому и стонете только в подушку!

Все расхохотались. Опасный поворот в беседе был пройден.

– Знаете, я, пожалуй, схожу за Маноевой, – произнесла Крисси. – Они с Эвой хотя бы учатся в одном классе.

Никто ей не возразил.

2

Крисси прошла в западное школьное крыло, где в этот момент находился седьмой «Б», класс Эвы, и остановилась перед дверьми кабинета № 22. Тронула языком лабрет в губе и одновременно с этим твердо постучала и дернула на себя дверную ручку. На мгновение зажмурилась, попав в яркие всполохи дневного света. На лицах учеников проступило облегчение.

Эва сидел на месте у окна и что-то быстро записывал в красную тетрадь. В ту самую тетрадь. Это мало походило на конспект урока – хотя бы потому, что подросток старательно закрывал страницы плетнем из головы, свободной руки и плеча. Его соседка по парте делала вид, будто не замечает этого.

«"Этхалсион". – Сердце Крисси застучало быстрее. – Еще одна загадка. Второе слово оттуда. Конечно, Шафи права. Мы все хотим этого мальчонку, потому что он – частичка Чёрной Матери. И с этой частичкой можно взаимодействовать самым естественным образом».

Заметив появление Крисси, Эва встревожился и убрал тетрадь.

– Мне нужна Виктория Маноева. – Карие глаза Крисси принялись обшаривать класс. – Кто-то был весьма неаккуратен при посещении дамской комнаты. А значит, пришло время уборки и коротенького разговора между девочками на предмет гигиены и трудолюбия.

Молоденькая учительница, объяснявшая классу подоплеку рассказа «О чём плачут лошади» Фёдора Абрамова, скривилась. Она вела урок, а ее так грубо прервали. Да, именно что прервали! В конце концов, существовал кодекс профессиональной этики, согласно которому педагоги должны уважительно вести себя по отношению друг к другу, особенно перед учениками. Но о каком уважении, скажите на милость, может идти речь, если педагог врывается на чужой урок, оставляя при себе и вежливость, и извинения?

Крисси без труда уловила раздражение этой молоденькой потаскушки. Припомнила, что ее зовут Арина Кулешова. А для таких никаких отчеств. Только не для обладательниц огромных, крестьянских ступней, запакованных в безвкусные синие туфли.

Между тем Вики Маноева, девочка с крашенными в розовый цвет волосами, густо покраснела. Поднялся смех. Кто-то неприлично заржал, зажимая пальцами нос.

– Но я ничего такого не делала! – выкрикнула она, крутясь на месте и растерянно оглядываясь. – Я даже не была сегодня в туалете! Кого угодно спросите!

– Ага, подтверждаем: у Маноевой запор! – поддакнул кто-то, подняв уровень шума на новый уровень.

– Встань и выйди, Маноева! Не срывай мне урок! – взвизгнула Кулешова. Она вскочила, едва не опрокинув стол, и указала на дверь, надеясь, что для Крисси, попавшей в прицел указательного пальца, это будет оскорбительно.

– Но я ни при чём, Арина Захаровна!

– Немедленно покинь класс и убери за собой!

Вики покорно вылезла из-за парты и поплелась к выходу, показав острослову средний палец. Никто не засмеялся. Крисси повстречала ее гробовым молчанием. Всем без исключения вдруг стало жалко девочку, которую посреди урока забирала женщина со столь бесстрастным и жестоким лицом.

Крисси и Вики ушли.

3

Вики не видела причин для того, чтобы ее куда-то волокли. Хотя, если так подумать, это было на порядок лучше, чем выслушивать что-то там о лошадях от мимишной училки.

– Кристина Константиновна, но я правда ничего такого не делала, – протянула она. Получилось жалобно, как и задумывалось. – Кто вам вообще сказал, что это была я? Настучал кто-то из моего класса, да?

Кристина Быкова, их учительница по географии, никак не отреагировала на это. Шелестя складками черных брюк-палаццо и рукавами белой блузы, она безмолвно шагала по школьным коридорам, залитым солнцем. Лицо – отстраненное и совершенно чужое, будто гнездо, обсиженное холодными мыслями. Вики едва поспевала за ней.

Как и ожидалось, они пришли к женскому туалету, одному из трех, приходившихся на весь второй этаж.

Учительница распахнула дверь:

– Проходи, Маноева. Тебе понравится.

– Понравится? Вы серьезно?

Вики ожидала увидеть рулоны туалетной бумаги, что разбухают в раковинах под струями воды; наливаются влажной рыхлостью и чавкают, если их потрогать. Заодно вообразила мерзкие потоки, вырывающиеся из-под туалетных кабинок, потому что кто-то додумался засорить унитазы. Словом, Вики рассчитывала обнаружить следы обычных школьных проказ. Вопреки ее ожиданиям, в туалете было чисто, если не сказать «стерильно».

Чисто – да. Но отнюдь не пусто.

У Вики упало сердце, когда она увидела Ангелину Сысоеву, завуча по научно-методической работе. Значит, она, Виктория Маноева, единственная дочь Венеры Маноевой, и впрямь во что-то вляпалась. Екатерина Шафран, смотревшая исподлобья, и вечно невозмутимая Элеонора Дьяконова произвели на нее куда меньшее впечатление.

– Здравствуйте, – пробормотала Вики, размышляя, не стоит ли назвать всех по имени-отчеству. Решила, что не стоит. – Я ничего плохого не сделала, честно. Только не говорите маме, пожалуйста. Я всё уберу! Но… здесь вроде и так чисто.

– Ангел, что от Беаты? – спросила Элеонора Дьяконова. Ее глаза, немигающие, как у голодной черепахи, неотрывно следили за девочкой.

– От Беаты у нас немного нашего хорошего мальчика, Нора.

Сказав так, Ангелина Сысоева достала из сумочки прозрачную пластиковую коробочку, не больше спичечного коробка, вроде тех, в которых хранят беруши. Вики пригляделась и побледнела.

Внутри лежал ровно срезанный пучок каштановых волос.

«Эти волосы принадлежат Эве, – вдруг догадалась Вики. – Кто-то поймал местного школьного чудилу и снял с него скальп. Чик-чик, и осталось только это».

– Почему вы назвали ее Ангелом? – шепотом спросила она.

Педагоги неожиданно рассмеялись. Самый мелодичный смех, как и предполагалось, принадлежал Элеоноре Дьяконовой.

Екатерина Шафран наклонилась к Вики и потрепала ее по щеке.

– Потому что она – сущий ангел, разве нет?

Касание учительницы, такое мягкое и обволакивающее, вызвало у девочки диковинное ощущение. Казалось, прикосновение каким-то образом уменьшило лицевые кости и теперь вытягивает их через щеку – по крохотному каналу, покрытому морщинками льда. Вики захотелось свернуться калачиком прямо здесь, на плитках пола. Мышцы рук и ног затвердели, нижняя челюсть откинулась. Страх умер, так и не народившись.

Ангелина Сысоева, раскрыв коробочку, вынула несколько волосков:

– Ты ведь знаешь Эву Абиссова, милашка?

«Да, знаю, – мысленно ответила Вики и удивилась тому, что слова звучат лишь у нее в голове, наотрез отказываясь прыгнуть на язык. – Это мальчик с глупым именем и без скальпа. Но его никто не дразнит, потому что его отец тоже работает в школе. У его отца нет имени, только прозвище – Психопат».

– Твои глаза говорят, что знаешь, – продолжила завуч и поднесла волоски к ее рту. – Но знаешь ли ты его вкус? Он незабываем, девочка. Незабываем. Как и твои мысли.

Вики с ужасом поняла, что сама запрокидывает голову.

4

Арина Кулешова безуспешно пыталась собраться с мыслями.

Ее мучило предчувствие чего-то дурного. И не в последнюю очередь скверное ожидание возникло из-за Эвы Абиссова. Подросток сидел с видом человека, ставшего свидетелем некоего ужасного события. Глаза потемнели больше обычного, кожу будто присыпали пудрой. Такой вполне мог увидеть, как любимого пса переехал автобус. И автобус явно укатил в сторону дверей класса.

– Эва… – позвала она. – Абиссов, ты меня слышишь? Что-то случилось?

Эва встрепенулся. Остальные ученики с интересом посмотрели на него.

– Нет, всё в порядке. С чего вы так решили?

– Выглядишь нездоровым. – Арина отодвинула стул и поднялась. Перехватила несколько вопросительных взглядов. – Я на минутку. Читайте и анализируйте рассказ. Помните: он называется «О чём плачут лошади». Это подсказка. Подумайте над тем, как человек взаимодействует с природой, как заботится о животных.

– …и рыдают ли кобылы на самом деле, – подсказал умник с дальней парты, вызвав взрыв хохота.

– Да, и об этом тоже подумайте, пожалуйста.

Выйдя в коридор, Арина притворила за собой дверь и задумалась, куда именно задавака, преподававшая географию, забрала ученицу. Понятное дело, в дамскую комнату, раз речь зашла о неаккуратности при ее посещении. Но в какую из трех?

Пересекая косые солнечные лучи, Арина решила, что не хватает запаха свежей краски. Такой аромат, отталкивающий и слегка кружащий голову, можно застать лишь в начале учебного года, а потом он бесследно исчезает. Школьное имущество вообще быстро утрачивает лоск – линолеум рвется, краска облупливается. Это же касалось и дверей школьных туалетов. Оранжевые, распашные, эти двери были вместилищем темных следов, оставшихся от обуви. Арина еще раз убедилась в этом, пока обходила туалеты: женские – смело, мужские – предварительно постучав.

На третьей дамской комнате ей повезло.

Арина пихнула дверь и вздрогнула, натолкнувшись на Кристину Быкову. Губы учительницы географии растянулись в улыбке, а сама она отодвинулась в сторонку и поманила рукой. Подчиняясь ситуации – когда тебя пропускают, надо войти, ведь так? – Арина ступила в туалет.

Она рассчитывала увидеть Викторию Маноеву на галере воспитательных работ – в окружении тряпок и чистящих средств и, возможно, под ударами хлыста, коим должен был выступить недовольный взгляд надсмотрщицы. Однако обнаружила она кое-что другое – нечто противоестественное и донельзя омерзительное.

Ангелина Сысоева, их завуч, скармливала девочке волосы из пластиковой коробочки. Судя по всему, человеческие, золотисто-каштанового оттенка. Сама Маноева пустым взглядом изучала потолок, пока ее губы и язык механически двигались, ловя предложенные волоски. Слева и справа, прижавшись к ученице, будто повитухи, замерли Екатерина Шафран и Элеонора Дьяконова. Их губы непрестанно сообщали некое послание.

– Вы что-то хотели, Арина Захаровна? – спросила Кристина Быкова. – Возможно, вы пришли, потому что я повела себя неучтиво по отношению к вам?

Они рассмеялись грубыми голосами, и Арину охватил парализующий страх. Это была вовсе не шутка, не какой-то там глупый розыгрыш. Педагоги общеобразовательной школы № 66 Петропавловска-Камчатского истязали ученицу. Прямо в школе. В женском туалете. Цинично наплевав на элементарные меры предосторожности.

«Хорошо хоть, на телефон не снимают», – отстраненно подумала она.

– Что происходит? – Голос едва подчинялся Арине. – Отпустите ее. Сейчас же.

– Ты правда хочешь знать? – Шафран убрала руки. Ее глаза явственно сверкнули, хотя освещение туалета было довольно посредственным. – Понимаешь, мы могли бы использовать силу внушения, чтобы заставить Эву пошалить. Только вот сознание мальчика должно быть максимально чистым. В ближайшие дни – обязательно. Поэтому в бой идет подружка. Потому-то она и лопает его волосы – чтобы наш мальчик был восприимчив к тому, что она скажет. Это как если бы он пригласил на романтический ужин самого себя. А все мы любим лишь самих себя, верно?

– Что? – только и сумела выдавить Арина.

Она сделала шаг назад и уперлась в Кристину Быкову. Та опять улыбнулась и коснулась языком украшения в губе. Получилось отвратительно и вызывающе.

– Ты знаешь, что похожа на девочку из аниме? – спросила Шафран.

– Аниме?

– Ну, или из хентая. Ты не смотришь эти забавные японские мультики? Там еще всякие монстры с щупальцами, которые они то и дело распускают. Лезут и лезут ими во все дырочки.

– Я… я учу детей, мне некогда смотреть… такое.

Тут Арина солгала.

Да, ее не интересовала мультипликация, особенно такая пошлая. Не интересовал ее и кинематограф. Но детей это воздержание совершенно не касалось. Всё свободное время Арина посвящала чтению, как и положено хорошему учителю, который стремится овладеть своим предметом. В ее случае – литературой. Только и это было не совсем правдой. Арину манили романтические истории о тех, кто продал душу дьяволу в обмен на силу. Она понимала, что такова участь многих несчастных девушек: искать в себе отголоски измышленной власти, чтобы устроить собственную жизнь. Понимала и ничего не могла с этим поделать.

– Вы – ведьмы? – в изумлении прошептала она.

– Набор в клуб закрыт, – сразу предупредила Шафран. Она оглянулась. – Нора, ты лучше разбираешься в таких вещах. Просвети нас: мы – ведьмы?

Учительница пения и музыки улыбнулась – абсолютно очаровательной, бесподобной улыбкой живого трупа. Шафран кивнула и повернулась к Арине.

– Мы – женщины исключительных вкусов, так сказать, – доверительно сообщила она. – Женщины высшего порядка, если угодно.

– Ведьмы, – выдохнула Арина, чувствуя, как дрожат ноги.

Шафран пожала плечами:

– Ну да, слово «ведьмы» тоже подходит.

– Только полегче, Шафи, – подала голос Ангелина Сысоева. Она как раз подавала девочке последние волоски, будто заботливая мама-птичка. – Я не планировала в ближайшие часы перекраивать расписание. По крайней мере, до обеда. Так что особо не усердствуй.

– Не беспокойся, Ангел. – Шафран приблизилась к Арине. – Ты хоть представляешь, какой счастливой вот-вот станешь?

Где-то через пять минут Арина в сопровождении Виктории Маноевой вернулась в класс. Как ни старалась, она не могла вспомнить, куда и зачем выходила.

Только губы жгло так, словно она целовала крапиву.

Глава 4. Шалость

1

Всё было как обычно.

Хищник с клыками, наточенными министерством образования, покинул логово, и зверьки зашевелились. Эва поразмыслил над этим и решил, что лучше обозначить уход Кулешовой как-то иначе. Скажем так: кот из дома – мышки в пляс. Нечто подобное говорила мать, когда отец рассказывал о школьных неурядицах.

Тем временем 7 «Б» перешел к стойкам на ушах и выставлению оценок за это квалифицированным жюри из сорвиголов. Убедившись, что класс пошел по пути отрицания и подросткового саморазрушения, Эва полез в рюкзак.

Сидевшая рядом Варвара Филиппова демонстративно отвернулась. Это была довольно крупная девочка – с большим лбом, чей объём только увеличивался за счет неудачной прически. Она неизменно хранила молчание в любых ситуациях и даже у доски отвечала голосом недоедавшего человека.

И это вполне устраивало Эву. Он достал «Этхалсион» и приготовился подарить бумаге несколько мыслей. Но перед этим бросил взгляд на парк «Мишенная сопка», на который выходили западные окна школы. Какая-то часть Эвы ожидала увидеть там компашку детей – тех самых, что избивали прутами извивавшийся мешок. По счастью, парк пустовал. Будний день и ранний час действовали лучше всякого жандарма. Только редкие спортсмены-одиночки продолжали наматывать круги по тропинкам.

На парту с грохотом опустились две руки. Обе чумазые. На тыльной стороне левой красовалась летающая тарелка, сбрасывающая пахучие кучки на бежавших человечков. В качестве краски для нательной живописи использовались обычные синие чернила.

– Как дела, Эв? Записал что-нибудь интересное?

Эва поднял глаза на Лёву. Тот, поблескивая очками, широко улыбался. Из карманов его пиджака торчало несколько карандашей. Почти вся школа пришла в рубашках и блузках, но только не Лёва. Почему? Потому что Лёва таскал на себе запасы всего, что могло писать, рисовать или любым другим способом пачкать всевозможные поверхности. О его школьном рюкзаке, напоминавшем канцелярский склад, не стоило и говорить.

– Ты покинул свое место, Лев, – спокойно заметил Эва. Со вздохом убрал тетрадь.

– Все птенцы рано или поздно так делают.

– Птенцы покидают гнёзда, а ты покинул свое место. Что привело тебя, о путник?

– Оценка моего скромного творчества, о мудрейший. – Лёва показал левую руку с летающей тарелкой, потом покосился на Филиппову. – Ну, чего замерла, Варварник? Уступи место, дай с другом посидеть.

Соседка по парте покраснела, но не пошевелилась.

Эва осуждающе посмотрел на приятеля:

– Не груби девочке, Лёва. Вы ведь рядом живете. А вдруг помощь потребуется?

– Так я к тебе приду: ты тоже рядом живешь. Вот так.

– Ну хорошо, живу. Как тебе такая карта: она вырастет и заставит побегать за собой?

– Ой, да чего я там не видел! Что и у всех. И не вырастет она: немой громадиной и останется. Такие камнями называются. На них еще лягушки греются.

Филиппова покраснела пуще прежнего.

«А вот тут ты перешел всякие границы, Лёвушка, – с раздражением подумал Эва. – Это тебе не кучки, падающие с неба, рисовать. Это живой человек – с памятью, которая делает слепки после каждого нашего слова».

Он уже готов был задать приятелю взбучку, если тот сейчас же не извинится или, на худой конец, не прикусит язык, как дверь класса распахнулась. Вошли учительница и Вики. Кошка вернулась в дом и привела мышку. Пол противно задребезжал, когда все, двигая стулья, бросились по местам.

– Продолжаем урок, дети, – проговорила Арина Кулешова, садясь за стол. – Природа, человек и лошадь – кто скажет, как они связаны?

Никто не поднял руки, обозначая готовность дать ответ, но учительницу, судя по всему, это мало беспокоило. Она уставилась в окно, как совсем недавно это делал Эва. Глаза ее тревожно потемнели, говоря о том, что мысли за ними далеки от радужных.

Эва ощутил, как его пробирает озноб.

Их учительница по русскому языку и литературе утрачивала цвет.

Ее вечно румяные щечки чернели и тлели, понемногу обретая фактуру подгоревших, обветренных картофелин. В глазах погасли последние отблески энтузиазма и молодости; радужку затянула поволока смерти. Удобная и легкая кофточка, лоскут за лоскутом, обратилась в рубище из плохо сшитых бинтов, по которым ползали крошечные белые черви. Граница волос сморщилась и отползла назад, ближе к спине. Оголилась кость черепа.