Ад находится у океана

За учительским столом восседало мертвое существо. В его облупившуюся физиономию било солнце, но оно даже не моргало.

Эва быстренько вытянул убранный «Этхалсион». Рука, подхватив ручку-роллер, пустилась в судорожный пляс на бумаге.

«Тот же день. Урок литературы.

Заходила тетя Крисси. Она была грозной, не такой веселой и забавной, как при встрече с мамой или со мной. Она забрала Вики Маноеву. При этом смотрела на нее так, будто это не девочка, а кусок мяса. Словно хотела, чтобы я тоже признал, что остальные не важнее говядины, которую мы едим на ужин или в бутербродах.

Надеюсь, эту запись никто не увидит. Особенно тетя Крисси».

Эва посмотрел на Кулешову, пребывавшую в том же образе жуткого выходца из могилы. Вновь склонился к тетради, не замечая, что соседка по парте с интересом косится в его сторону.

«Наша учительница пошла за тетей Крисси и Вики. Вероятно, она тоже обеспокоилась тем, как тетя Крисси таращилась. Что бы ни случилось снаружи класса, это изменило учительницу. Вернувшись, она обратилась в мертвячку. Таких обычно показывают в фильмах ужасов.

Я видел много живых мертвецов. Не шатающихся выпивох, а будто бы настоящих. Дядю Тима из обувного. Веру Максимовну из нашего подъезда. Многих других. Но никто из них так и не умер. Возможно, они все скучают по смерти. Возможно, глубоко внутри по смерти скучает каждый. Но я никогда не буду. Хотя, наверное, здорово лежать там, внизу, и улыбаться, пока земля щекочет тебе губы.

Наверное, именно об этом сейчас думает моя учительница литературы. О смерти и прохладе. И возможно, еще о лошадях, которые почему-то плачут».

Он повернул голову и обнаружил, что на него пристально смотрит Вики, сидевшая через ряд, у стены. Без эмоций. Без тени улыбки или обиды. Смотрит как механизм, который оценивает поставленную перед ним задачу. А еще Эве показалось, что Вики тоже должна выглядеть иначе, по-особенному, будто очередной кошмарный образ «Этхалсиона». Но он так ничего и не увидел.

Пожав плечами, Эва приготовился к концу урока.

2

Прозвенел звонок, и все как угорелые бросились собирать вещи. Причину суматохи знали даже первоклашки. Столовая. Или столовка. Лично Эве больше нравился первый вариант.

Пятые, шестые и седьмые классы в эти секунды бурными потоками спускались по ступеням и преодолевали подъёмы, несясь навстречу заготовленным блюдам. Хотя «блюда» – это сильно сказано. Нет денег – нет выбора, кроме как употребить то самое «блюдо». Впрочем, если верить отцу, сейчас еда в школьных столовых была в разы лучше, чем раньше.

С этими мыслями Эва забросил рюкзак на плечо и направился к дверям. Учительница, такая же бесцветная и мертвая, продолжала пялиться в окно. Правда, на ее щеках уже проклевывался бледный румянец. Одежда понемногу приобретала первоначальный вид – бинты скручивались и уменьшались. «Этхалсион» сделал свое дело. Без тетради кошмарный образ мог держаться довольно долго. Вплоть до нескольких дней, как было в тот раз.

«Интересно, какая судьба ждет вас, Арина Захаровна, – подумал Эва. – Я бы не хотел, чтобы с вами что-нибудь случилось. Будьте осторожны».

В дверях показалась голова Лёвы.

– Эв, ты идешь? – спросил он, раздувая щёки. – Блинчики, блинчики, Эв! Сегодня, как я слышал, дают блинчики!

– Можно подумать, кто-то вручит тебе дополнительную порцию. Даже если ты хвостиком повиляешь.

– Но ведь они остынут! – тоскливо провыл Лёва.

Его голова исчезла, и Эва улыбнулся. В коридоре он остановился. Пока прочие пробивались к грудам остывающих блинчиков, кое-кто молчаливо ждал. Напротив дверей класса, привалившись к стене, стояла Вики Маноева. Во взгляде – какая-то дымка, в крашеных розовых волосах – отблески нездорового света. Руки обхватили рюкзачок, словно в попытке через него обнять себя за бока.

– Эва, хочешь кое-что увидеть? – вдруг спросила она.

Ее глаза были непривычно широко раскрыты, и Эва стушевался. Ощутил тепло в груди. Он находил Вики симпатичной и приятной в общении – господи, она ему даже снилась пару раз! – но сейчас безобидное влечение приобрело какой-то новый оттенок. Семейный, что ли. Как будто он смотрел на человека, которого знал так же хорошо, как себя.

– Что именно увидеть?

Вики улыбнулась:

– Награду.

– Награду? Награду – за что?

– За подвиг. – Улыбка девочки стала шире и опаснее. – Ты ведь сделаешь ради меня что-нибудь особенное? Я ведь тебе нравлюсь, Эва? Ты ведь хотел бы увидеть кое-что?

– Кое-что? – Во рту Эвы пересохло.

У него никогда не возникало мыслей о том, что ему позарез нужно «кое-что» увидеть, что бы под этим ни подразумевалось. Он полностью отдавался расшифровкам того, что замечал в окружающем мире. Это казалось важным, словно на Эве лежала ответственность за некую мысль, которой еще только предстояло вызреть в его душе.

Но кое-что увидеть?

Эва готов был увидеть всё. Нет, не так. Он хотел, чтобы Вики ему доверяла. А судя по всему, именно это сейчас их и связывало – доверие.

– Это какой-то предмет? – наконец прошептал он, ощущая себя распоследним глупцом.

– Я не знаю, – неожиданно призналась Вики, и Эва по ее лицу понял, что это правда. – Я… в смысле…

– Не переживайте, леди. Что я должен сделать?

– Какой-нибудь подвиг. Эва, я… – Глаза Вики внезапно полезли из орбит, а сама она потянулась пальцами себе в рот. Отчаянно попыталась ухватить что-то. – Они очень жгут! – Она мерзко рыгнула. – Они… Сделай это! Достань их! ДОСТАНЬ НЕМЕДЛЕННО!

Ничего не понимая, Эва растерянно взмахнул руками, не зная, как подступиться к однокласснице. Однако Вики уже беззаботно смеялась, прижимая рюкзачок к груди и вытирая об него пальцы. Казалось, в ее голове возник огромный небесный ластик, вычеркнувший из сознания последние произнесенные слова. Чирк-чирк – и всё снова хорошо, можно и дальше торговаться.

– Прославься, Эв, или они убьют меня, – прошептала Вики с улыбкой Кассандры. Кожа у ее глаз вдруг сделалась темной, словно она долго не спала, но организм вспомнил об этом только сейчас.

– Что? Ты не шутишь?

Эва беспомощно завертел головой, пытаясь обнаружить тех, о ком говорила Вики. По коридорам бегали ученики, ища короткие пути в потоке, который сами же и создавали. В школьные окна заглядывало солнце, выжигая любые темные мысли. И больше ничего, никаких подозрительных личностей.

Когда Эва обернулся, Вики уже и след простыл.

3

Держась за стену, Симон Искра по-рыбьи хватал ртом воздух. Он находился на втором этаже восточного крыла, недалеко от кабинетов биологии и физики, и дрожал всем телом. В голову лезли всякие странные мысли.

– Глянь, глянь, этот-то окончательно заискрил! – изумился кто-то, и ему ответил хохот.

Симон замахал рукой, показывая, чтобы все, включая учителей, катились куда подальше. После этого урока школу, судя по всему, переместили в жерло вулкана. Имелся и другой вариант, посерьезнее: в школьную котельную наняли кого-то из ада, и теперь тамошние оглоеды наводили здесь свои бесовские порядки.

Он повернулся к окнам. Поморщился и привстал на цыпочки, чтобы смотреть поверх голов. Снаружи если что-то и походило на вулкан, так это Корякская и Авачинская сопки, располагавшиеся в двадцати шести километрах к северо-востоку от города. Но они ничем не выдавали своего интереса к школе или Симону. Оборотней с черными лицами и в комбинезонах с надписью «СЛУЖБА АДА» тоже нигде не наблюдалось.

«Я схожу с ума, – с испугом подумал Симон. – Нет, у меня плавятся мозги. По-настоящему. Такое же возможно? Вполне. Особенно при такой-то жаре. Где Эва? Почему на меня дул ветер, когда я смотрел на него? Где он?»

Как только урок обществознания, проводимый для 9 «А», закончился, Симон бросился на поиски Эвы. Однако уже через несколько шагов его крепко скрутило. В голове пульсировала тупая боль. Безрукавка из кашемира не справлялась с маскировкой влаги и теперь просто висела – такая же мокрая и тяжелая, как и рубашка. Сейчас Симон мало походил на образцового учителя. Всего лишь бедолага, что внезапно слетел с катушек.

Удивительно, как он вообще дотянул до половины двенадцатого и не хлопнулся в обморок. Да, он слышал смешки на уроках, но кто станет отвлекаться на такую мелочь, когда на кону – понимание общества и прохладный мальчик.

Пока он всё это обмозговывал, кусая губами воздух, рядом остановилась девочка. Лет тринадцати. Розовые волосы. Сосредоточенный взгляд, в котором не было и намека на сочувствие. Явно из породы жестоких сволочей.

Сквозь жар в голове всплыла подсказка: девочка училась вместе с Эвой. Виктория Маноева. Ученики зовут ее Вики.

– Где он? – прохрипел Симон.

– Направляется в столовую. Сказал: если я не покажу ему трусики, он что-нибудь учудит. Но это ложь.

– Учудит?

– Да. Мне кажется, он сошел с ума.

Симон смутно подивился тому, что девочка как будто изначально знала, о ком пойдет речь. Остальное с трудом нашло место в его шкварчащих мозгах.

– Вы ведь всё запомните и передадите кому следует?

– Да, непременно… передам кому следует, – отозвался Симон, по-прежнему мало что понимая. – А теперь иди. Мне надо его разыскать, ладно? Иди, я со всем разберусь. Образцовый учитель – образец во всём, да?

Отвернувшись, Симон побрел вдоль стены и завернул за угол. Старался держаться с достоинством, хотя дрожащие губы говорили, что достоинства ему не видать. Так он поднялся по ступеням и перешел в западное крыло. Внезапно внутри Симона всё перевернулось. Легкость и свежесть заполнили каждую клеточку его тела. Губы прекратили трястись и отвердели, как и полагается губам хорошего учителя. В лицо ударил освежающий бриз.

Впереди по коридору шагал Эва Абиссов.

Симон выдавил улыбку и побрел следом.

4

Вики долго смотрела в спину Симона Искры, пытаясь понять, говорили они о чём-нибудь или нет. По мере того как она размышляла, организм всё яростнее сигнализировал, что ему худо. Наконец Вики кинулась в ближайший туалет, даже не заметив, что он предназначался мальчикам.

Когда желудок пару раз вывернуло наизнанку, ей полегчало. Она смыла за собой и быстро выскочила наружу, боясь, что ее обнаружат. Ей и в голову не пришло, что она исторгла то, чем не завтракала: изжеванный пучок человеческих волос.

5

Опустив голову, Эва смотрел, как под ногами стелется однообразный узор из серых точек на синем фоне. Какой бы гений ни придумал эту комбинацию для линолеума, он явно не видел ничего красивее синяков и запятых. В голове крутилась брошенная Вики фраза.

«Прославься, Эв, или они убьют меня».

«Это просто смешно, – думал Эва. Он напоминал себе шарик, с которым играют струи живого потока. – Сейчас никто никого не убивает. Люди умирают сами, ведь так? Или их случайно сшибают по дороге на работу или в гостиницу. Или им разбивают сердца, а несчастные уже сами отказываются жить. И вообще, люди – бессмертны».

Только вот он знал, что это неправда.

Будь иначе, Эва бы никогда не завел красную тетрадь под названием «Этхалсион». Из глубин памяти вдруг протянулась белая тонкая рука с посиневшими ногтями. Тянулась из темноты. Самая первая запись «Этхалсиона». Эву пробрал озноб: мертвая девочка передавала привет из недр его души, в которых теперь обитала.

«Привет, – говорила она. – Спасибо, что иногда вспоминаешь меня. Почему бы нам сегодня не увидеться? Обещаю, буду вести себя так же безмолвно, как и в тот раз, когда ты кричал и обливался слезами от ужаса. Что скажешь? Часика в два пополуночи годится?»

Эва ускорил шаг и не заметил, как буквально влетел в столовую. Отовсюду доносились гомон, смех и скрип вилок. Казалось, пятые, шестые и седьмые классы уничтожали мировые запасы блинчиков самых разнообразных начинок. Солнце, бившее в высокие окна, высвечивало жующие, фыркающие и хохочущие физиономии.

Над поверхностью голов показался довольный Лёва. Уголок рта весь в джеме.

– Эв! Эва, чтоб тебя! Давай скорей! Твоя порция под моей защитой! Но половинка одного блина моя, да?

– Ешь всё! – отозвался Эва, не сводя глаз со столов.

Сегодня подавали кофейный напиток с молоком. Сколько в нём кофе – можно было только гадать. Да и кто бы в своем уме дал и без того гиперактивным, визжащим существам, наводнившим школу, полноценный кофеин?

Эва посмотрел на стаканы с мутно-коричневой бурдой, перетекавшей в чавкающие рты, и его чуть не вырвало. С недавнего времени он полностью отказался от молока. У него не имелось внятного объяснения этому, кроме инстинктивного убеждения, что с молоком что-то не так. Казалось, теперь оно зажигало проволочки накаливания, протянутые по всему телу. После молока хотелось… пакостить.

И сейчас вся столовая накачивалась этим желанием напакостить кому-нибудь. Но чего-то не хватало, недоставало малости. Словно кто-то пролил бензин и теперь метался в поисках спичек.

«Это мысль, – вдруг понял Эва. – Спичка, которой не хватает, чтобы все сошли с ума, – это мысль. Не обида, не злость, а чья-то мысль».

На мгновение ему показалось, что он сумеет отыскать эту мысль в себе. А это до чертиков перепугало его: не хотелось, чтобы такая орава в мгновение ока свихнулась. Обожали здешние крикуны «бензиновое молоко» или нет – будет лучше, если все спички останутся рассованными по карманам.

«Прославься, Эв, или они убьют меня».

Эва поискал взглядом Вики. Что она имела в виду? Ей и впрямь кто-то угрожает? Он ахнул. А если она тоже видит каких-нибудь страшных образин и тоже вписывает их в тетрадь, лишь бы они отвязались?

«Нужен подвиг, Вики? Хорошо, будет», – твердо решил Эва.

Наконец он увидел то, что отстраненно высматривал.

В дальнем углу зала находились обеды для учащихся из малоимущих семей. Эва ни разу не видел, чтобы к этим столам кто-либо наведывался. Все так называемые малоимущие добирались в школу на автомобилях с личным водителем и без проблем покупали в школьном кафетерии всё, что им требовалось.

Сейчас у столов находился одинокий мальчик, жевавший со скучающим видом кусочек блина. Худой. С темными кругами под глубоко посаженными глазами. Поставив левую ногу на скамью, он оперся на коленку и безразлично орудовал вилкой.

Заметив приближение Эвы, мальчик произнес:

– Только не пей эту дрянь, Эв. Мой желудок подсказывает, что молоко для нее надоили у батареи отопления.

Эва сдавленно хохотнул:

– Знаешь, мой желудок того же мнения. Но он еще и к заднице прислушивается. А там тоже что-то не особо довольны.

На этот раз хохотнул мальчик. Впрочем, лицо его всё равно осталось таким же безжизненным и пустым.

– Ты знаешь, как меня зовут? – осторожно спросил Эва.

– Все знают, как зовут ребенка с красной тетрадью, сына Психопата. Без обид.

– Без обид. – Эва слышал, как отца потчуют за спиной, и не горел желанием защищать вспыльчивого родителя. – А ты? Как твое имя?

– Гелий. Только не как газ, а как греческий царь. Сирота. – Мальчик показал на переполненные тарелки и стаканы: – Кому-то же должно было это в итоге понадобиться, правильно? Только не пей эту дрянь, – повторил он. – У меня дурное предчувствие. У меня теперь всегда дурное предчувствие.

После этого мальчик положил вилку на край стола и ушел, опустив голову. У Эвы болезненно сжалось сердце. Он и забыл, что эти столы не только для выпендрежников, чьи отцы и матери разбирались в бумажных махинациях.

Секундой позже Эва набросился на «бесплатное угощение». Да так, словно за душой у него ничего не было: ни завтрака, ни родителей.

6

Симон, выпучив глаза, смотрел на Эву Абиссова и не мог надышаться. Лопатки мальчика, торчавшие под синенькой рубашкой, то поднимались, то опускались, когда руки подносили к голове вилку с бесформенным куском обжаренного теста, сочащегося начинкой, или стакан с кофейным напитком.

Учитель обществознания едва сдерживал радость. Тремя минутами ранее он тащился за Эвой по школьному коридору, а потом и по столовой, будто полуспущенный воздушный шарик на ленточке. Стоило отвернуться, и накатывала тошнота. Ученики, столы, лужицы кофейного напитка – Симон ничего не замечал.

Сейчас, когда они оба наконец остановились, всё поменялось в лучшую сторону. Освежающий ветерок задувал под воротник и охлаждал тело. Пот на лбу высыхал как по мановению волшебной палочки. Воздух казался невероятно вкусным и прохладным, будто шоколад из холодильника.

Внезапно тошнота вернулась – налетела всепоглощающим шквалом мировой дурноты. Теперь Симон не сомневался, что схватил тепловой удар, или солнечный, или оба сразу.

Бросив на Эву короткий взгляд, он сорвался с места. Пулей вылетел из столовой и, не разбирая дороги, помчался по коридору. Перед глазами маячил образ Эвы Абиссова. И образ раздувался, покрываясь жирными лишаями, сочащимися коричневой жидкостью. У столов фыркала и насыщалась невообразимая тварь, проглотившая мальчика. Воображение не скупилось на подробности, вырисовывая их всё четче и четче.

Подвывая от ужаса, Симон резко повернул за угол и врезался в чье-то плечо.

– Симон Анатольевич, вы не в себе? Ваше счастье, что вы налетели на меня, а не на какого-нибудь лоботряса, нахватавшегося от отца принципов школьного образования. Что случилось?

На Симона с раздражением смотрел Савелий Абиссов, завуч по учебно-воспитательной работе. Не изменяя своему вкусу, Абиссов носил синий блейзер, однотонную рубашку, идеально выглаженные брюки и темно-коричневые кожаные мокасины. Хмурясь, он потирал правое колено, хотя удар, насколько помнил Симон, пришелся ему в плечо.

«Красивый сукин сын», – совершенно некстати подумал Симон и вздрогнул. Мысль показалась ему чужеродной, присланной извне.

– Твой сын, Савелий, сейчас в столовой уплетает обед, предназначенный детям-льготникам. Это шантаж, ясно? Или трусики, или он будет чудить!

– Что?!

Мысли Симона не поспевали за языком, но даже в таком лихорадочном состоянии он понимал, что выплескивает наружу не факты, а свой припадок. Он даже не заметил, как перешел на «ты», чего обычно себе не позволял. Стоявшие неподалеку ученики прислушались. Кое-кто полез в карман за смартфоном.

– Именно, Савелий, именно. Твой сын шантажирует одноклассницу. Или трусики, или чудачества, слышишь? А что будет дальше? Он начнет бить стёкла и резать ими других детей, пока ему не дадут сладенького?

Лицо завуча побледнело; в серых глазах простерлась долина гнева. Отпихнув Симона, он устремился по коридору в сторону столовой. Недолго думая, Симон бросился следом, ведомый ароматной струйкой свежего воздуха. Он напоминал себе кобылу, неспособную сойти с колеи. И сейчас такой колеей выступал запах лосьона после бритья, исходивший от Абиссова.

В столовой они появились почти одновременно.

– Трусики за компот! – громко провозгласил Симон.

Никто не обратил на это внимания. Классы продолжали свой относительно спокойный прием пищи, и мало кто замечал, что один из учеников, Эва Абиссов, насыщался там, где ему не положено. Два или три педагога, с выражением искреннего недоумения на лицах, уже направлялись к нему.

Симон ощутил, как незримые когти, крутившие с самого утра вентиль с горячим и холодным воздухом, наконец-то оставили его в покое. Его ноги подогнулись, и он обессиленно рухнул на свободный стул.

7

– Что ты себе позволяешь, Эв?

Голос отца был тяжелым, как камень. Но куда тяжелее была его рука, опустившаяся Эве на плечо.

Только тогда до подростка дошло, что он крупно вляпался.