Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том
Тетка Клементина охнула и перекрестилась (точно так же нарисовала на груди крестик, как ранее делала ее племянница), дядя Жоль, наоборот, довольно хмыкнул, а Маргарита ничего не поняла.
– Чего с ним делывали? – спросила она.
Оливи расхохотался.
– Думал, ты сегодня совсем взрослой стала. Невеста! Пап, мам, что же вы ее не просветили?
– Не лезь к ней! – резко ответил дядя Жоль. – Эка́я еще невеста? Поглянь на нею! Девочка еще вовсе, не то что Беати…
– Нууу… Я бы так не сказааал, – протянул Оливи, и его карие глаза снова стали маслеными и противными.
– Не лезь к ней, говорю! – повысил голос дядя Жоль. – Вот когда будется замуж пойти, Клементина ей всё скажет. А покудова раное… Кх, как бы это натолковать-то… – закряхтел дядюшка Жоль, подбирая слова. – Доченька, – смущенно наклонил он голову и потер клок волос на лбу. – Ты же знаешь… кх… хм-да… что охолащивают петухов, чтобы и мясу сталось больше́е, и жиру… Так вот суть та же, что и Оливи сказал.
– А зачем так делают с людьми? – изумилась Маргарита. – Безбожники кушают людей, как великаны из Варварий?
– Нет, ну же! Сам тебе всё расскажу, а то от батюшки и матушки, похоже, толка не будет, – веселился Оливи.
Тут вскипела тетка Клементина и набросилась на племянницу.
– А ну давай поди отсюдова, да поживее, вертигузка! Ночь уж, започёвывать поди! Подыматься тебе на рассвете надобно, не забыла? Назавтру доскоблишь.
Видя нежелание Маргариты уходить, она схватила ее за плечо и потянула к коридору – ко второму выходу из кухни.
– Ну пожааайлста, – чуть не плача, упираясь и пытаясь освободиться, запричитала девушка. – Ну, тетушка Клементинушка, ну пожайлста, ну не гоните! Я лишь знать хочу: Лодэтский Дьявол нападет на Элладанн или нет? И стал ли он демоном, раз упло́тил Дьяволу душу и этакое ныне вытво́ривает?
– Да экой он демон… – раздраженно проворчал дядя Жоль. – Еще чего не хватало… Демон, дочка, тварь непростая и тихая, да и до золоту демону интересу нету… Сказал же Оливи: безбожники этогова лодэтчанину в Сольтелю сцапали. Предатель веры – вот кто он, – и всё тута! Так жизню себе позорно и сберег: отрекся он от Бога и от меридианского кресту. Наверное, и на распятие плюнул, скотина, если чего не хуже́е, – я слыхивал, что лишь так можно́ уцелеть в Сольтелю, у безбожников-то. А то, что его тама… охолостили, – понизил он голос на щекотливом слове. – Так эт точно, поди, истинна правда! Говорют, он на войну поспел опосля венчанию. Кто б так сделал, как не скопец? Хоть немного-то надо побыться с женою, хм-да… законным дитём понаживаться… И не нападет он на нас, не боись, дочка. Коли возьмет Бренноданн, а я всё ж таки не верю в это, то богатств ему из стольного граду кораблёв вывозить не хватит. Ну а если нападет, то мы ответим! Чего нам до огню в воде? Лани от Элладанна далече! Да у нас всё ж таки тоже пороху есть!.. Всё, тетка твоя правая – почивать уж поди!
– Но дядюшка, а твоя лавка? – умоляюще посмотрела на него девушка, и добродушный толстяк сразу размяк под взором прекрасных сиренгских глаз.
– Ах, чтоб… ничто не поделывать… Пойдем, – отодрал он руку жены от плеча племянницы. – Возьми всё, что хотишь, а скушать и завтра могёшь, а чего и на послезавтру оставь. Зачем всё сразу-то снедать, как ты любвишь?
Они еще не вышли из кухни, когда тетка Клементина присела к сыну и зашептала ему так громко, что дядя с племянницей ее отлично слышали:
– Не глазей ты на эту вертигузку. Добру от нее не будется с ее-то Пороком, с Любодеянием… Я тебе отменную невесту сыскала. Из порядочной и почтимой семьи.
– Красивая? – тоскливо спросил Оливи.
– Богатая! – радостно ответила ему мать.
– Значит, некрасивая…
Это было последнее, что донеслось до Маргариты из кухни, кроме обреченного вздоха ее сужэна.
________________
Дядя отворил дверь в темную лавку – и Маргарита позабыла всё, что случилось с ней за этот щедрый на дурные события день, даже о Лодэтском Дьяволе и о том, что он может напасть на их город. Вот оно – чудесное окончание прескверного дня! Она получит самый лучший на свете подарок!
Но едва дядя Жоль переступил порог, свет от глиняной лампы в его руке вырвал из тьмы картину, от которой громкий, полный боли вопль разнесся по дому. Шедшая следом Маргарита замерла от ужаса: любимые часы дядюшки были сломаны! На полу валялись железные зубчатые кольца, а маленькая принцесса в розовом нарядном платьице и с белокурыми волосами ангела, с каких отклеилась и унизительно обвисла тиара, скособочилась вверху своего замка. Малютку толкало вперед и назад за балкончиком, и она билась головой об дверную створку. При этом принцесса не забывала подносить сразу две алебастровые ручки к лицу и раздавать воздушные поцелуи.
Оцепенев, Маргарита обхватила ладонями щеки и широко распахнула глаза, а дядя Жоль заскулил, как щенок, и, засовывая руки за слишком высокий для него балкончик, запрыгал мячиком у часов, из-за чего под весом толстяка грозили обвалиться половицы. Но, то ли его пальцы были слишком большими, то ли малый рост дядюшки не позволял разглядеть поломку, у него ничего не выходило: он прыгал и жалобно подвывал, принцесса продолжала биться головой о раскрытую дверцу своего замка.
– Чего еще стряслося? – возникло в полумраке настороженное лицо Клементины Ботно.
Дядя Жоль снова заскулил, выше и протяжнее. Оливи раскатисто захохотал.
Тетка Клементина не знала, что ей делать. Ей очень хотелось накричать на супруга из-за этой игрушки, и, наблюдая, с каким трепетом он пытается спасти куколку, она чувствовала смесь из ревности к этой вертушке и из удовольствия оттого, что ту заслуженно колошматило. Но Жоль Ботно выглядел так, словно находился в шаге от сердечного удара или помешательства. Оливи смеялся уже беззвучно, однако смех его распирал и душил. Обхватив рукой живот и согнувшись пополам, он другой рукой иногда бил по стене и говорил:
– Хватит… пожалуйста, прекратите… остановитесь… Я больше не могу… Я сейчас помру со смеху!
Его тетка Клементина тоже не стала трогать, хотя отметила, что сын жесток и что смеется не над часами, а над нелепым поведением своего бедного отца. И тут она увидела Маргариту, замершую с вдавленными в щеки руками и пучившую глаза.
– Сызнову твоя пакостя́?! – стала кричать тетка. – Я знаю, что это ты наделала! От кого еще стоко урону могёт бывать? Лишь от тебя одни бедствия!
Маргарита вместо ответа горестно простонала, словно у нее болели зубы.
Оливи, нахохотавшись, вытер слезы и, еще посмеиваясь, подошел к часам.
– Будет тебе, матушка. И ты, па, отойди. Дай лучше я гляну.
Высокий Оливи доставал глазами до балкона принцессы. Он взял лампу, всмотрелся внутрь и ловко просунул пальцы под крепление принцессы.
– Вот что здесь у нас, – достал он колечко Маргариты. – Милое… И, кажется, серебряное.
– Боже мой, откудова оно тама взялося? – выхватила тетка Клементина колечко из рук сына.
Принцесса, хлопнув дверьми, уехала назад в свой замок – там внутри что-то звякнуло и лопнуло; с дребезжащими звуками на дощатый пол посыпались новые круги и винтики. В довершение всего вниз шмякнулся шнур с гирями, и одна из них стукнула напольную подставку так, будто трость судьи подытожила приговор. Дядя Жоль грузно сполз по стене и сел на пол. Он уныло смотрел на дверцы вверху аляповатого замка, понимая, что они закрылись для него на веки вечные. Тетка в это время увлеченно ковыряла ногтем находку, нюхала металл и в наступившей тишине трижды подкинула кольцо на прилавке.
– И правда вроде бы серебро! – заключила она. – Такового кольцу в нашем дому никто не носит…
– Может, кольцо давно там лежало, – рассуждал Оливи. – Часы ведь наверняка подержанные. Может, прежний владелец прятал в них ценности, да не все выгреб… Иначе кто будет такими колечками разбрасываться?
– И то верное, – согласилась тетка Клементина. – Хоть что-то, наконец, полезное от всех этих твоих затей, Жоль. Завтра снесу его скупщику. Авось выручу хоть с десятку регнов, а то эта простынья…
– Не надо, пожайлста, это мое кольцо. Его для меня Нинно лил, а Беати сегодня задарила, – сгорая от стыда и опуская руки от лица, тихо сказала Маргарита: говоря это, она представила Нинно, сгорбленного в темной кузне, и поняла, что не может не признаться. – Я просто не хотела тереть полов с ним, чтоб оно не счернело. Решила покласть его где-то. И вот… зачем-то тудова. А Оливи пришел, и меня за курицей послали… и я про него забыла. Я вовсе не надумывала дурного: принцесса ведь в полдень кажется, разве нет?
– Вон!!! – не своим голосом заорал сидевший на полу дядя Жоль. Его рука указывала на дверь из лавки на улицу. – Вон! – твердо повторил он.
Маргарита, оглядываясь, несмело пошла к выходу. Из распахнутых от страха зеленых глазищ покатились слезы: девушка представила, как городские стражники ее схватят и повесят в благодаренье на Главной площади за бродяжничество. Она уже взялась за засов, как снова обернулась.
– Спа… сибо, – немного театрально всхлипнула Маргарита. – За всё… За всё, что вы для меня делывали… – вытерла она щеку. – И, тетя… – запнулась она, хлопая глазами и роняя с ресниц очередную каплю. – Беати сказала, кольцо стоит не меньше́е сотни. Вдруг этогова хватит на починку часов… И за простыньююю… – горько заревела девушка.
Шмыгая носом, она было открыла дверь, когда ее остановила тетка Клементина.
– Да стойся же ты, дуреха, – грубовато сказала она. – Дядя твой пьян. Поди, наконец, почёвывай! Вставать уж через три часу – Агна сызнову простыньи натащит!
Тетка Клементина сцапала Маргариту за плечо и вытолкала ее в кухню.
Глава II
Торжества в честь герцогини Юноны
Бог создал всех живых тварей неравными – значит, неравенство являлось богоугодным порядком, а духовный закон разделял людей на три общности с правами и на бесправных бродяг. Женщины равных прав с мужчинами не имели; все, кроме вдов, нуждались в покровительстве отца, супруга или опекуна, на худой конец, работодателя, зато, благодаря замужеству, могли улучшить свой статус. Мужчине возвыситься было куда как сложнее, и лишь аристократ свободно выбирал, кем ему быть: воином, мирянином или священником. Воинский путь обещал почет, благосклонность красавиц и расширение земельных угодий. Титул же подразумевал владение не только землей, но и закрепленными за ней землеробами – хватало захудалой деревушки с десятью дворами, чтобы стать бароном (благородным человеком). Выше барона стоял граф – глава округа, еще выше маркграф – глава приграничных земель и вождь своего войска, далее герцог – вождь над графами и баронами своих земель, потом принц – прямой наследник монарха, и венчал всё король, точнее: он стоял первым перед Богом и держал ответ за всех своих подданных. Старший сын герцога получал титул графа и округ, маркграфа и графа – титул барона и надел земли, барона – «титул учтивости» без владения землей. Все младшие сыновья сами завоевывали или заслуживали вотчины, дочерям аристократов доставался титул учтивости, причем, старшей дочери – самый высокий. К примеру, дочь Альдриана Лиисемского родилась первой его наследницей и получила титул герцогини. Чтобы не путать жену и дочь, двух герцогинь, в этом случае дочь называли по титулу и по первому имени, то есть – «герцогиня Юнона», а женам властителей зачастую давали прозвища, как и их мужьям.
Кроме кантона Сиренгидия, земли Орензы состояли из пятнадцати графств, десять из которых соседствовали с рекой Лани, и еще из трех герцогств: из южного Лиисема, из болотистого Еле́ста на северо-западе со столицей в Иде́рданне и из холмистой Марти́нзы в центральной части страны, ограждавшей Лиисем с севера ожерельем из коварных оврагов и топей Гиблого леса. Единственная дорога от Лани на Элладанн шла по ущелью через городок Калли́, через крепость Тронт в предгорной долине и, далее, через Но́нанданн – крупный город с населением в сорок тысяч человек. Городом же считалось поселение с управой, мирским судом и храмом, обнесенное стенами и требующее плату за вход. В основном города Меридеи были небольшими, в них насчитывалось от тысячи до пяти тысяч обитателей, а всего в городах проживало не более одной сотой части от населения страны. Многолюдные города возникали на торговых путях – трактах. Нонанданн, принадлежавший королю Орензы, как раз вырос на перекрестке двух дорог: Западный тракт вел к Луве́анским горам, Южный тракт шел к южному побережью через Элладанн, Ми́ттеданн и городок у серебряных рудников, Фо́льданн.
Прямо за Нонанданном начиналось богатейшее южное герцогство – Лиисем. Меридейцы говорили так: «Если Бренноданн это Белый Король, то Лиисем – самый яркий рубин в короне Орензы». Лиисемцы же верили, что этот край благословил сам Бог: здесь были лучшие пашни и соляные прииски королевства, фруктовые сады и пастбища. Лувеанские горы давали песчаник, известняк и мрамор, Ве́ммельские горы – железную руду, медь и золото. Леве́рнский лес славился ценной древесиной, южное Хине́йское море – крупной рыбой, перламутром и красным кораллом.
Лиисемцы напрочь позабыли о голодных временах, однако в летописи можно было прочесть, что до двадцать седьмого цикла лет эти земли раздирали междоусобные войны, тогда как южное побережье страдало от набегов безбожников из Сольтеля. Всё изменил Олфо́бор Железный. Он изгнал сольтельцев и объединил враждовавшие кланы; и пришел этот рыцарь из Южной Леони́и, из некогда могущественного, полуварварского королевства Антола́. (Здесь же стоит пояснить, что «варвар» – это не дикарь, а чужеземец; варвары жили в двух Варвариях, но также меридейцы могли назвать варваром любого иноземца из Меридеи со странными, пугающими обычаями).
Олфобор Железный не был меридианцем, но принял веру, женился на дочери короля Орензы и присягнул тому в верности. Он же основал новую столицу Лиисема – Элладанн. Древний летописец так написал об этом прославленном воителе: «С незлобивым нравом и чуждый стяжательства, зная, как ратовать, а как мир беречь, явил он и воинский гений, и державный». За то, что безбожники перестали угрожать Святой Земле Мери́диан, Олфобор Железный получил в награду право дополнить меридианским крестом свой герб, Оренза стала единственным королевством в Меридее, поделенным на две епископии, в Элладанне разместилась резиденция епископа.
Конечно, многие местные кланы были недовольны правлением антола́нца, но Олфобор Железный смог сохранить власть и передать ее потомкам: на одних аристократов щедро пролились милости, другие были казнены. Именно с той поры права владения землей еще усложнились, и у нее стало сразу множество хозяев. Над всеми по-прежнему стоял король и от всех своих аристократов-слуг он получал дань, но другой воин первого ранга (принц, герцог или маркграф) мог жаловать титул и земли из своего домена в лен или в феод новоявленному аристократу, а тот мог продавать кому-то еще участки, при этом не теряя главенства во владении землей, как не терял ее и герцог, и король. Титул, как правило, получали или наследовали вместе с воинской повинностью, и тогда имя у аристократа в Орензе заканчивалось на «ннак», что означало «на наказе». Отобрать титул можно было лишь за вероломство, за нарушение клятвы подданного, оттого с детских лет аристократов учили держать слово и не разбрасываться обещаниями. Рыцари, в свою очередь, имели право не присягать на верность даже своему королю, следовательно: воздерживаться от участия в его войнах, несмотря на воинскую повинность.
И у незнатного орензчанина окончание родового имени часто указывало на то, что его предки были славными воинами (окончание «ак» говорило о хороших заслугах, «нак» – о высоких, «ннак» – о героических). Но у большинства незнатных мирян имена в Орензе заканчивались на «о», как «Ботно». Если имя аристократа заканчивалось на «онт» – это переводилось как «он от тех-то земель»: такое окончание имели придворные, получившие титул без воинской повинности. В иных королевствах Меридеи родовые имена также рассказывали историю и статус семей, а могли не говорить ни о чем, например: все санделианцы, знатные или нет, имели окончание имен на «ро». Альдриан Красивый унаследовал имя древнейшего антоланского рода, дававшее ему право на королевскую власть, но лиисемцы предпочли забыть о чужестранном происхождении своих герцогов: вместо Альдриан Валаа́дж, говорили просто – Альдриан Лиисемский. Его жену прозвали Терезой Лодварской, так как она была дочерью короля Лодвара, соседнего с Лиисемом королевства.
________________
Маргарите оставалось надеяться, что и поломку часов дядюшка Жоль когда-нибудь забудет, правда, ей хотелось, чтобы это случилось не через дюжину циклов лет, а намного раньше. Пока же она старалась не попадаться ему на глаза. Убираясь в доме, девушка прокрадывалась из комнаты в комнату с метлой и тряпкой, словно воровала у Ботно их пыль. Быстро и с чувством вины Маргарита одна кушала в кухне, тогда как все остальные домочадцы веселились в обеденной. После вечерней трапезы они собирались в гостиной, а она уходила в свою спаленку под лестницей. Там ее развлечением стали мечты о том, что всё наладится. В ночь своего дня рождения она пожелала, чтобы часы с принцессой починились, чтобы ее саму забрал отсюда тот прекрасный человек из стихов Филиппа, чтобы она перестала наносить урон семье Ботно и чтобы любимый дядюшка ее простил, ведь сердце Маргариты болело из-за того, что ее второй отец с ней не разговаривал. Если они случайно встречались, дядя Жоль словно не замечал свою единственную дочку по сердцу.
Маргарита не ожидала, что ее отпустят в город, на торжества в честь рождения герцогини Юноны. В благодаренье, пятнадцатого дня Нестяжания, ее оставили молиться дома, но по возвращении из храма Жоль Ботно, его супруга и Оливи куда-то засобирались, Филиппа они взяли с собой. После их ухода Синоли гордо зашел в полутемную комнатушку сестры.
– Ну, чего я обещивал! – радостно изрек он. – Мой тебе дар! Я смог их уболтать, и тебе дозволили пойти со мной на площадь.
Маргарита мгновенно подскочила, взяла маленькое зеркальце на ножке и, приставив его на умывальный столик к стене, начала прихорашиваться: расчесывать длинные, непослушные волосы, заново плести косу и примерять красный «выходной» чепец, какой она берегла уже две восьмиды ради особенного случая. Синоли сидел на ее кровати, нетерпеливо вздыхал и раздраженно охал.
– Давай мухой шустри, – торопил он ее. – Беати уж назаждалася. Зачем чесалась, если чепчик напялила?! – искренне изумился Синоли, наблюдая, как сестра прячет под чепец косу. – Ни волоска всё равно не видное!
– Неправда, я выпустила пару прядей у лица, – пританцовывая от счастья, ответила Маргарита и, поочередно прикладывая косынки к шее, стала глядеться в ручное зеркальце.
Выбор косынок был скудным: бледно-голубая или болотно-зеленая, – и ни одна из них не подходила к красному чепцу, похожему на шаперон-капюшон, без пелерины, зато с большим отворотом у лица.
Синоли зарычал:
– Ну чё ты всё вертишься?! Почто тебе платок? Там жара наинесусветнейшая!
– Но, Синолиии, у меня всего одно платье, и я в нем всюдова хожу, – жалобно ответила его сестра. – Я хочу быться красиве́е…
– Зачем?! Герцог Лиисемский как усмотрит тебя на жарище в зимнем платке, так влюбится? Немедля разведется с Терезой Лодва́рской, как с прежней супругою, и женится на тебе, дурочка? – издевался Синоли: из всех мужчин, кто знал Маргариту, он один не замечал ее расцветающую красоту. – С нами будет только Нинно, так что хорошиться тебе не перед кем.
– Нинно! Ты чё мне сразу не сказал?!
– Я его не звал, но он завсегда является с сестрой! Встает меж нами: вот так мы и гуливаем! Слухай, – понизил голос Синоли, – ты это… поулыбайся ему, что ли… Авось он хоть с мушку на тебя отвлечется.
– Так вот зачем ты меня берешь! – гневно воткнула руки в бока Маргарита.
– Да! – с сарказмом подтвердил Синоли, сорвал с ее шеи косынку и потащил за руку из дома.
________________
Горожанки Элладанна сменили будничные коричневые одеяния на убранства всевозможных цветов: от весенне-нежных до по-летнему ярких. Стараясь усложнить свои платья, они заворачивали спереди подол за пояс, приоткрывая контрастную нижнюю юбку и висящий на длинном шнурке вышитый кошелечек. Из головных уборов у замужних женщин пользовались почетом пышные сооружения из колпаков-кубышек и платков, а также чепцы с домотканым кружевом; юные девушки-невесты, хвастаясь длинными волосами, носили венки или обручи поперек лба. Дородные торговки из ремесленных кварталов так сильно стягивали и поднимали грудь, что она плыла впереди них, как нос корабля. Дамы из центра города одевались скромнее, но выглядели даже привлекательнее, – их благопристойные платья будто говорили: «Я скромна, оттого что крайне красива, – вот и прячу себя от недостойных глаз». Маргарита, разглядывая модниц Элладанна, с досадой думала о том, что всё же надо было взять косынку и не слушать брата: пусть ее мучила бы жара, зато она стала бы выглядеть праздничнее. Девушка стыдилась своего заношенного платья из грубого льна, висевшего на ней мешком; ей казалось, что все вокруг замечают штопки на ее одежде. Но, конечно, проходившие мимо мужчины замечали только Беати: в простоватом зеленом платье с укороченной юбкой она, яркая и улыбчивая, оказалась краше всех встреченных дам. Ладную фигуру южанки не испортил бы даже светло-коричневый мешок, какой носила Маргарита. Беати не боялась солнца и не прятала лица, – в это благодаренье она распустила волосы, и они, сияя роскошным отливом, каштановой лавиной текли по ее спине. Тонкая косичка поперек лба, сплетенная из ее собственных волос, украшала голову небогатой красавицы. А рядом с сестрой, впереди Маргариты и Синоли, широкими шагами мускулистых ног ступал Нинно.
Беати и Нинно достались от родителей одинаковые карие глаза, полные губы, смуглая кожа и темные волосы. Эти брат и сестра имели красивые, открытые лица, и если бы Нинно родился девушкой, то выглядел бы в точности как его сестра, – настолько они были похожи. И всё же получились разными: Беати, рожденная летом, всегда улыбалась, лучилась любовью и радостью, ее «зимний» старший брат мало разговаривал и вечно хмурился, из-за чего его недолюбливали в квартале, но и боялись.
«Надо же так человеку не свезти: народиться в Юпитералий, – думала Маргарита, глядя на могучую спину кузнеца. – Правда, Нинно народился в мой самый любимый день в годе, но ему-то от этого не легче́е! Мои три Порока в кресте – это ерунда в сравненье с невезением того, кто не может праздновать свое нарожденье. Никогда! Жуть… Вот отчего он угрюмый – ему никогда даров не задаривали. В Юпитералий Дьявол на два дня выпускает из Ада грешные души, и те понуро сидят у своих останков, ожидая подношений, – это празднество мертвых и живых не чествуют. Народиться в Юпитералий так же худо, как и в Судный День – в последний день года тоже нельзя пиршествовать и веселиться, лучше́е всего сутки ничего не кушать. А народиться прям ночью, в Темную Ночь, даже жутко… Еще плохо народиться в Великие Мистерии – раз в четыре года тебе принимать дары… Но Нинно еще таковой смурый, затем что его гуморальные соки – это черная желчь и слизь. Он имеет высшую точку холода, как тетка Клементина, – вот он и спокойный, и мрачный… Мой же гумор – влажный и горячий, кровяной. Из-за этого я часто лью слезы и краснею, а Нинно, наверное, никогда не плакал и не краснел… Зато Нинно народился в новолуние, и у него лишь один Порок в кресте – Чревообъядение. Кушает он, конечно, мнооого… А еще он народился в месяц Феба, значит, имеет склонённость к искусствам и тонкостя́м всяковым, и если бы народился в семье богачей, то кто знает – колечко-то эким красивым вышло! Да и на подмостках он вроде недурен… Интересно, в этот Меркуриалий он вновь будется Дьяволом в мистерии или ему хоть раз дадут иную маску? Кроме того, он еще народился в восьмиде Веры, и это даровало его плоти склонённость к высоким чуйствам – если он полюбит, то вознесет свою любимую до Небес. А еще Филипп таковым же будется… И герцог Альдриан Лиисемский тоже народился в восьмиде Веры».
Маргарита всё свое отрочество боялась Нинно – раньше он казался ей великаном, даже людоедом из Варварий. Навещая Беати, она часто встречала Нинно, выходившим из кузни: черного от копоти, как демон Ада. В передней своего дома, у сундука, кузнец снимал кожаный передник и рабочую рубаху. Раз десятилетняя Маргарита натолкнулась там на него, когда он умывался, и увидела его мускулистый, словно отлитый из матовой бронзы торс. Никогда и ничуть Маргарита не желала проказничать в его доме, но когда она играла с Беати, то девочки увлекались и обязательно что-нибудь случайно портили. Маргарита лет до тринадцати ужасалась, что Нинно в этот раз уж точно разорвет ее своими ручищами, однако он, уставший и не говоривший ни слова, молча обедал, слушая оправдания девчонок, потом принимался чинить то, что они сломали. Беати твердила подруге, что ее брат очень добрый, вот только Маргарита сомневалась в ее словах. С одной стороны, Нинно беспокоился, кушала ли Беати вовремя, покупал ей всё необходимое и защищал ее. Он имел доходное ремесло кузнеца и унаследованное место в гильдии ковалей, но так как был холост и содержал всего одну сестру в возрасте невесты, которую мог выдать замуж, то получал от гильдии самые недоходные заказы, к тому же в год выплачивал податей и сборов почти на две золотые монеты. На оставшиеся скромные средства Нинно ухитрялся баловать сестру – маленькой Беати он дарил гравированные листы со сказками, а повзрослевшей давал деньги на полотна для нарядов и на мелочную лавку. С другой стороны, из-за холодного гумора Нинно скупился на чувства и никогда их открыто не проявлял. Ни разу Маргарита не видела, чтобы этот «великан» обнял Беати или сказал ей что-то нежное. Синоли и Филипп, хоть занимались в первую очередь собой, могли подойти, поцеловать сестру, обнять или сказать пару добрых слов, отчего у нее теплело на сердце.