Подлинная любовь

Но это было за кулисами и в технических коридорах. Всё отступало далеко на задний план, едва лишь я ступал на сцену. Не уходило насовсем, нет, но, по крайней мере, не беспокоило меня настолько сильно. Словно выход к зрителям был своеобразным этапом пути, от успешного исхода которого зависело и успех всего, что предстояло. Мы начинали выступление, и все мои тревоги растворялись в музыке и восторге поклонников. Так это работало.

Свет погас. Арена мягко погрузилась в вечернее марево Лос-Анджелеса. Откуда-то снизу вновь пошёл дым, по периметру сцены дали первые залпы фейерверка. Когда-то – мы только начинали выступать на крупных площадках – я не мог взять в толк, где же хранится выпускаемый дым и можно ли запускать фейерверки так близко от толпы. Один из пиротехников долго и нудно объяснял мне все эти вещи, но я так и не понял до конца. В итоге он махнул рукой и сказал: «Не парься, Пит, дыма на всех хватит – всегда хватает, а эти залпы не опаснее бенгальских огней». Я последовал его совету и больше не докучал никому такими вопросами.

– Дамы и господа! – пророкотал эм-си[33]. – Поприветствуйте! PER-FECT-PLAN!

Вой фанатов постарше. Визг девочек-подростков. Люди слились в едином безумном крике. Таким – я свято в это верил – рушили стены Иерихона тысячи лет назад.

Джефф оглянулся на меня, как бы говоря: «Твой выход, Пит!» Я всё ещё был душой этой группы, несмотря на наши с ним раздоры. Джефф всё ещё признавал моё лидерство и не собирался устраивать склоки и дрязги посреди запузырившегося шоу. Я кивнул ему, разбежался и типично по-панковски – максимально подогнув колени, в обнимку с гитарой и с «козой» наперевес – выпрыгнул из клубов дыма к микрофону, стоящему по центру сцены. Синхронно с этим пиротехник дал ещё несколько мощных залпов фейерверка. Люди на арене взвыли в экстазе.

По поверхности моря зрителей качались плакаты с надписями в духе: «Perfect Love», «Nobody’s Perfect», «Perfect 2 Me», «In Perfect We Trust», и, внезапно, «Т###ни меня, Пит!»

Фанаты думают, мы всегда в восторге от этого и упоённо разглядываем их плакаты. Нет, детишки, это не так. Дядя Пит знает, о чём говорит. Когда в глаза бьют софиты, зрителей и их откровения на кусках ватмана или фанеры мы почти не видим. Вот и теперь, я смог что-то разобрать и высмотреть в скопище людей лишь когда свет немного ослаб. Да и по правде говоря, вся эта фанатская бутафория интересна лишь поначалу, на первых концертных турах, к концу второго десятилетия на сцене ты к этому просто привыкаешь настолько, что воспринимаешь это как нечто настолько само собой разумеющееся – ну, словно это омлет с беконом и яблочным сиропом на завтрак.

Мой мандраж прошёл. Не осталось и следа. Расплываясь в ухмылке, я чуть наклонился к стойке и пророкотал:

– Добрый вечер, Лос-Анджелес!

Фанаты вновь разорвали воздух над стадионом пронзительными криками любви и обожания.

– Это несколько странно, приветствовать свой родной город, но я уже год не был здесь – расписание, знаете ли, обязывало, тур шёл полным ходом. Да и не я один – Perfect Plan всем составом летал и колесил по всему свету, и вот мы здесь – на родине. – Я сделал эффектную паузу. – Эл-Эй, слышишь меня? Мы скучали по тебе.

По стадиону прокатился гул умиления. Я поправился:

– Кроме Джеффа – ведь он канадец.

Люди зашлись в смехе. Довольно саркастичном, как мне показалось. Я решил, что немного перегнул. Лишь бы Джефф не слишком сильно обиделся. Хотя за столько лет можно было и привыкнуть.

– Ладно, я шучу. Надеюсь Джефф слышит меня. Что? – я наигранно поднёс руку к наушнику и склонил голову, а потом поднял взгляд на толпу и поднял вверх большой палец. – Да, звукорежиссёр говорит, что слышит.

Вновь смех прокатился волной по морю людей.

– Скажу вам, по секрету, Джефф и сам там сейчас дико с этого угорает. Но знаете, что действительно важно для нашего басиста? Это его корни. А для него Город Ангелов стал вторым домом с тех пор как он объявился в Риджмонт-Хай. И я серьёзно, это не название фильма, мы все учились в Риджмонт-Хай Скул. Выпуск 99-го, вы можете проверить!

«Мы проверим!» – раздались выкрики остряков. Как обычно. Всегда есть такие. Я и сам был такой, будучи моложе – разбитным и остроумным, шумным и эгоцентричным – я шёл на всё, чтобы привлечь женское внимание.

Одной-единственной и неповторимой девушки.

– Ладно, я знаю, чего вы хотите! Уже почти всё, правда! – я вдруг подумал, что фанатам могли надоесть мои потуги в жанре стендапа – ведь за столько лет…

– Ещё! Мы хотим ещё, Пит! – заголосили девчонки из первых рядов. Свежее мясо, как назвал бы их циничный Лиам. Свежее денежное мясо. Но я циником не был, а фанатов любил – так что кивнул им, да и вообще всем на арене:

– Нет, серьёзно, вы, наверное, задаётесь вопросом – где же мои коллеги? Ваши опасения развеются вместе с этим дымом – ведь это не сольный концерт имени меня, это грандиозное шоу «Perfect Plan Marvelous Tour»!

Я развёл руки – и из клубов дыма не менее экстравагантно, чем я, под оглушительный рёв поклонников появились мои братья по оружию.

Бразды правления я уступил Джеффу – пусть оторвётся и отведёт душу, если не за ведущей партией, то хотя бы на приветственном слове для фанатов.

Пока басист говорил свой приветственный спич, я по привычке обводил чуть отрешённым взглядом первые ряды зрителей в фан-зоне – впрочем, других я и разглядеть-то особо не мог. Смазливые девочки-студентки, кодеры за тридцать из Кремниевой долины, молодые мамаши-домохозяйки – судя по всему, жёны кодеров. Что ж, я в очередной раз готов был отдать должное Лиаму Брайерсу – он знал толк в том, что прибыльно. Панк-рок не был популярен настолько, как поп-панк – и именно потому последний так и называется, а не потому, что он похож на поп-панк. Да, это что-то из разряда дофига заумной философии, которой нас любил попотчевать Алекс.

Мы оседлали прибыльный жанр. И мы идеально выбрали целевую аудиторию – нашими слушателями всегда были самые платёжеспособные слои населения. Подростки и молодые люди всегда жаждали бунта, не совсем показушного, но и не совсем настоящего – ведь настоящее бунтарство и движение поперёк всего пугало неокрепшие умы – ведь в ответ могли затоптать и не заметить.

А жанр давал его в полной мере – каждый слушатель поп-панка был юным бунтарём.

Да, такими они были, наши фанаты – скейтеры, студенты, подросшие вчерашние студенты и, разумеется, школьники – словом, все, кому не нравились формальности и запреты, но кто не шёл против общественных устоев в открытую, бросая им вызов лишь опосредованно, в том числе, и, через нас, через нашу музыку.

Она была в меру тяжёлой, но не слишком. В меру драйвовой, но не чересчур. В меру мелодичной, но не до розовых соплей. Многие тексты были протестными, но не радикально. Мы поддевали и шатали режимы, но не свергали их. Мы качали стадионы, но сносили не их, а башни фанатов. А когда шоу заканчивалось, все расходились, протест для них и рабочий день для нас заканчивался, и бунтари в душе каждого из нас – и слушателя и исполнителя – замирали до следующего раза.

Конечно, по большому счёту, это был сугубо коммерческий жанр. Как и многие другие – глэм-метал, пост-гранж, гангста-рэп или ликвид-фанк. Вот и поп-панк являл собой просто более удачную и лучше продающуюся версию оригинального панк-рока. Вылизанную, отточенную и доведённую до ума с расчётом на ротации по радио и миллионные продажи в сети. Теперь уже в сети.

В общем, для поколения миллениалсов мы были живыми богами, они внимали нам и следовали за нами. И что очень радовало руководство лейбла[34] – они платили нам. Билеты на концерты начинали продаваться минимум за год до собственно выступлений, и разлетались они за считанные минуты после старта продаж. Мы неизменно собирали стадионы – время словно было невластно над нами и над нашей музыкой, всеми правдами и не очень мы держались на пике популярности вот уже много лет как и сдавать своих позиций не планировали. И так тур за туром.

Джефф дал несколько аккордов, как бы прощупывая аудиторию. И та была готова жадно внимать тяжёлым риффам[35] отпетого канадца. Джефф, улыбаясь, слушал восторженные крики и одобрительный свист, а потом пустил гитару в овердрайв, доводя народ до эйфории – и где-то вдали заплакал горючими слезами зависти малютка Слэш[36]. Я не смог сдержаться и расплылся в ухмылке – ведь я кайфовал от этих его глэмерских выходок, хотя именно они в своё время и стали причиной очередного нашего раздора.

И, кривовато усмехаясь, я вновь и вновь обводил глазами первые ряды.

Улыбка сползла с моего лица подобно снежной лавине, глаза расширились, а сердце заколотилось как никогда быстро, и я чувствовал, как кровь в висках пульсирует в такт с ним. Мне на мгновение показалось, что я сейчас упаду, закружилась голова, и я отчаянно вцепился в микрофон. Посмотрев на него, я даже хотел использовать его почти по назначению и окликнуть по имени, но в изумлении не мог издать ни звука.

Всё те же милые моему сердцу мягкие черты лица, всё та же шикарная каштановая грива, всё тот же игривый взгляд глаз цвета бирюзового льда и всё так же растянутые в чарующей улыбке губы. И всё это – в свете огней ночной пятницы.

Я не мог обознаться – я никогда не бывал обдолбан.

И я никогда не забывал.

Передо мной была Аманда.

Всё то же. Как будто не прошло двадцати лет.

Огни ночной пятницы. Ревущий стадион. Дрожащие подтрибунные помещения, ведущие ровнёхонько к пятидесятиярдовой отметке.

«Львы» Риджмонт-Хай принимают «Пересмешников» из Энсино Уэстмарк. Сезон в разгаре. Полным ходом идут игры юниоров.

Неистово колотится сердце в груди, пальцы рук дрожат. Я роняю шлем на бетонный пол.

Мы здесь одни.

Аманда смотрит на меня не так, как мне хочется – не с восторгом или хотя бы с интересом, а лишь с укоризной и недовольством.

Я устаю убеждать и теперь лишь слушаю её.

– Ты не понимаешь слова «нет?» – её звонкий голос не тонет в фанатских криках.

Я судорожно глотаю.

– Мэнди…

– Я не хочу. Ты. Мне. Не. Интересен, – чеканит она каждое слово.

– Ради тебя я – на всё, – я растерян и не представляю, что делать дальше. – Я же всё делал ради тебя. Так, как тебе нравится.

– Я не давала тебе повода. Оставь меня в покое, Пит, – качает она головой. – Между нами ничего не будет. Никогда. Исчезни из моей жизни. Навсегда. Я прошу тебя.

Я медленно разворачиваюсь – не хочу, чтобы она видела наворачивающиеся слёзы – и, не оглядываясь, иду в сторону, противоположную полю. Каждое её слово ранит так глубоко, что остаётся лишь гадать – а может быть ещё больнее? Или всё – и это предел?

Уже на улице у меня подкашиваются ноги, я оседаю на бордюрный камень и больше не сдерживаюсь.

Однажды мне довелось не спать на протяжении трёх суток. Одни из самых странных ощущений в моей жизни. Каждое телодвижение к концу этого срока казалось мне замедленным, словно мной управляли, дёргали за ниточки как куклу, а я лишь послушно, но с некоторой задержкой, откликался на это. Ватные ноги и руки, лениво и едва ползущие в мозгу мысли.

Вот и теперь со мной творилось то же самое. Как в полубреду я развернулся в пол-оборота к зрителям и, стараясь почти не шевелить губами, сказал:

– Здесь Аманда.

Лиам живо отозвался по гарнитуре.

– Повтори! Что?

Как сомнамбула я послушно повторил:

– Здесь Аманда.

– Какая ещё Аманда? – недоумевая, спросил Лиам.

Я продолжил лениво чревовещать.

– Моя любовь со школьной скамьи.

– О, господи, – протянул Лиам. – Твою-то мать, Питер…

– Лиам, я сам не свой, – я как следует вдавил наушник себе в ухо, словно от этого менеджер стал бы слышать меня лучше. И, главное, лучше понимать. – Я сейчас… не знаю… Кажется, потеряю сознание. Послушай, надо отложить выступление.

Джефф между тем вовсю отрывался, разогревая аппетит зрителей – Джимми Хендрикс[37] смотрел на всё это сверху и одобрительно кивал.

Менеджер оказался крайне не согласен со мной.

– Питер! Твою же, сука, мать! Ты что там себе, падла, удумал? А ну живо прекращай эти п##дострадания! – приказал Лиам. – Ты в край е##нулся? Мы не можем остановить шоу! Сто тысяч людей не станут ждать, они уйдут, подумай об этом! Урон репутации, потеря огромных денег! Ты подумал, как я буду тебя, урода, отмазывать на утреннем шоу какой-нибудь черножопой м##ды?

– Нет, – машинально ответил я.

– С трудом, вот как, сукин ты козёл! – рявкнул Лиам. Я вздрогнул. Но, рискуя вновь огрести от менеджера, продолжил гнуть своё.

– Я не могу сейчас думать, – и это было правдой. – Всё как во сне. Я просто плыву, Лиам. Не могу даже сет-лист вспомнить. И тексты не помню. Это не тот случай, когда всё вертится на языке, стоит лишь услышать музыку. – Я вздохнул. – Пусть уходят, главное, чтобы остался один человек. Понимаешь?

– Австралийский ты обмудок! – менеджер начал здорово сердиться. – Совсем из ума выжил? Тебе же по возрасту ещё не положено! Ты из-за неё бросил футбол, да? Это ведь та самая девка, да? Та тупая потаскушка?

– То, что я бросил футбол, пошло мне на пользу, так ведь? – я тоже начал сердиться. Никогда я не понимал людей, которые идут на поводу холодного разума, а не эмоций, упуская возможности. Потенциально лучшие моменты жизни. Таких людей как Лиам. И как Аманда. Когда я трезво мыслил и задавался вопросами – только обрастал сомнениями. Следовал своим чувствам, поддавался спонтанным порывам – и не прогадывал. Почти никогда. Почти. – Не надо её так называть, она этого ничем не заслужила.

– Пит, отыграй концерт, прошу тебя, – попросил меня вдруг Лиам. На удивление мягко и вежливо. – После этого делай, что посчитаешь нужным, можешь даже оставить группу ради неё.

– Серьёзно? – растерянно спросил я.

– Нет! Будь мужиком, бл###! – рявкнул Лиам. – Живо играй свою ссанину в уши, уё#ок!

Я вновь как во сне повернулся – теперь обратно к зрителям. Вновь бросил взгляд туда, где видел Аманду.

Она была там. И это была именно она – не могло быть и тени сомнений.

Воспоминания о ней потянули за собой и воспоминания о том, как был создан Perfect Plan. Ведь в определённом смысле я стал тем, кем я стал не в последнюю очередь благодаря её отказу встречаться со мной.

– Да забудь ты её, Пит.

Мы с Дэвидом сидели в открытом кафе на набережной в Венис[38], из динамиков за нами ковбои Poison[39] грустно напоминали всем присутствующим, что у каждой розы есть шипы. Это, само собой, не добавляло мне настроения. Я размышлял о том, как жить дальше, а мой дорогой кузен уламывал меня на то, на что я никак не соглашался пойти.

– Пит, вокруг столько девушек, есть куда красивее и интереснее, почему ты так прикипел к этой овце?

Я в задумчивости пожал плечами.

– Я же понимаю, что ты пытаешься мне втолковать, Дэвид, правда, понимаю. Я могу это понять. И её я могу понять – и даже понимаю. Но я с этим не согласен.

– Ага, – многозначительно сказал Дэвид.

– Я не сдамся, ясно тебе?

– Нет? – удивился Дэвид.

– Нет, – подтвердил я.

Дэвид удивлённо прицокнул языком.

– А вот если она… – затянул он.

– Никогда, – отрезал я, не давая закончить. Отчеканил, как и Аманда. – Нет.

– Да уж… Однако, странно, – подытожил Дэвид. – И очень жаль.

Я вяло дёрнул одним плечом – пожимать обоими мне было уже лень. Жаль ему. Да наплевать мне, что там ему.

Калифорнийский полдень был в самом разгаре, светило нещадно припекало, и единственное, чего мне сейчас хотелось, так это скрыться от него и от мира, сползти под стол и остаться там в умиротворяющей тени и тиши. Желательно навсегда.

Слова Аманды всё звучали у меня в голове, отдаваясь болезненным эхом.

Никогда. Навсегда.

И то, и другое – невероятно долгие сроки, в течение которых очень многое может измениться, так что, может, не стоит быть такой уж самоуверенной?

– Жаль, что нет… – повторил Дэвид и добавил, хитро косясь на меня. – Только вот что на это скажут девчонки-группи?

Я, полулёжа на стуле с лениво полуприкрытыми глазами, уже почти готов был приступить к претворению в жизнь своего нехитрого плана по уединению, но это его замечание вдогонку тормознуло меня.

– Кто-кто? – переспросил я.

– Группи.

– Какие ещё группи? Чьи? – я не понимал, почему мне должны говорить что-то чьи-то группи.

– Наши, – терпеливо пояснил Дэвид, словно я был конченым южным дурнем.

– Наши? – я выпрямился на стуле. – В смысле – мои и твои?

– Ага. Наши.

– Но у нас нет группи. У нас ведь и группы нет, – я решительно не мог припомнить, чтобы у нас с Дэвидом была группа, поэтому та лёгкость, с которой он делил шкуру неубиённого ещё зверя меня несколько смущала.

– Это ненадолго, – успокоил Дэвид.

– Ты играешь не настолько хорошо, чтобы выступать перед многотысячной толпой, – на всякий случай напомнил я.

– Поправимо. Тем более, что их вот это не останавливает, не так ли? – Дэвид кивнул в сторону колонок. Теперь посетителей развлекали бодрые мелодии оклендских затейников Rotten[40].

– Ты полегче на поворотах, эй, – шутливо пригрозил я, мне эти ребята в целом доставляли. – И, вообще, я уверен, что ты даже с жанром не сможешь определиться – будешь только мять жопу пару месяцев, а потом сольёшься под предлогом «ну нахер, это всё тупость».

Мы жили в мегаполисе, не в каком-то сельском захолустье, и слушали всё, что только угодно, не ограничивая себя рамками стилей.

– Не смогу, да? – подмигнул Дэвид. – Значит, не смогу?

– Не сможешь, – подтвердил я.

– Вот, – он поднял палец.

– Что? Что ты показываешь? FingerBang?

Дэвид изумлённо уставился на меня, а потом расхохотался.

– Да, техника ловких пальцев! У тебя не отмерло чувство юмора, Питти! Это же круть! – сказал он мне, смеясь и утирая глаза тыльной стороной руки.

– Это, бл###, верть! – ворчливо отмахнулся я. Мне было больно и я собирался вымещать досаду на всех встречных в виде сарказма – кузену не грозило стать исключением в этом плане. – А самые ловкие пальцы на нашем побережье у Снуп Дога, это все знают.

Дэвид снова расхохотался – откинулся на сиденье и едва не перевернулся через голову.

– Да ты охеренно стелешь, мой маленький Осси[41]! – восхищённо простонал он. – Но я имел в виду – «вот, послушай это!»

– Это? – я оглянулся. Что было несколько странно, ведь слышал я не глазами. – Поп-панк?

– Именно, Пит! – покивал довольный собою, а заодно и мною, Дэвид. – Поп-панк. Видишь? Я определился с жанром – и ты даже не посмеешь возразить, ведь сам знаешь – он на коне, вся молодёжь мира прётся от этого звука!

Что ж, он был прав. Я не посмел ему возразить и кивнул, чтобы он продолжил.

– Теперь вновь подумаем над названием…

– «Ручная работа?» – предложил я.

– Нет, Пит, нужно нормальное название, такое, что привлечёт людей, а не оттолкнёт их, я же серьёзно! – Дэвид, и, правда, вдруг стал серьёзным, явно не разделяя моё легкомысленное отношение к его идеям.

– А я что ли похож на весёлого клоуна, мать твою, а? – злобно осведомился я. Но я, разумеется, говорил всё это именно что невсерьёз, а лишь назло ему предлагал крайне дебильные варианты, доводя до истерического смеха. – Такую роль отведёшь мне в группе, братец?

– Ты – соло-гитара, я – ритм-гитара, найдём басиста и ударника, запилим звучное название – и всё в шоколаде! – радостно возвестил Дэвид. – У меня есть парочка людей на примете.

– Группу запилить несложно, – я все ещё не разделял энтузиазм кузена, – а вот записать не лоу-фай[42], а студийный альбом, который будет хорошо продаваться – это надо уметь.

– Альбом сам продаваться не будет, альбом будет продавать менеджер, – поправил меня Дэвид.

– И его у нас нет. Кто захочет работать с зелёными сопляками? И чем ты ему заплатишь – звонкой монетой?

– Все с чего-то да начинают, менеджера найдём, – Дэвид доверительно наклонился ко мне поближе. – Поверь, братец, любое говно можно продать за бешеные деньги.

– Я рад, что ты высокого мнения о нас, правда, – не удержавшись, рассмеялся я.

– Ну, наконец-то! – воскликнул Дэвид. – Ты смеёшься! Радуешься жизни! Лови этот момент, дурень, и живи им! Ведь однажды до тебя дойдёт, что уже немного поздно – тебе под сорок, а ты всё такое же унылое одинокое говно.

– Опять говно? – притворно заныл я. – Почему ты говоришь об этом всё время? Что у тебя за говнозависимость?

– Ну, хватит, ты, Унылка! Встряхнись-ка! – Дэвид решительно встал. – Есть у меня идея… Давай, поехали.

– Куда, о, мой капитан? – убито спросил я. Мне опять захотелось под стол.

– К Джеффу Холлису.

– Идеальный план, – без обиняков заявил я. – Просто ох##нный, если я правильно всё понял.

Давно хотел процитировать Чувака Лебовски[43], да всё случая не выпадало.

– Вот неудивительно, что Аманда отшивала тебя раз за разом, – сказал Дэвид, поражаясь моей мнительности. – Откуда столько негатива? Всё должно получиться. И, да – идеально. Ты правильно понял.

– Вот и с ней я был уверен, что всё получится, – процедил я. – Идеально. Так вот, знаешь, что произошло, Дэвид? Них## хорошего и идеального! Вообще ничего! Полное фиаско, братец!

– Господи, Пит! – Дэвид запрокинул голову и закатил глаза. Остальные с интересом, молча, наблюдали за нашей перепалкой как за матчем по пинг-понгу. – Да вы оба зае##ли! И я не знаю даже, кто больше – она или ты! Да и не сравнивай! Разговор сейчас не о какой-то тупой ветреной девке! – он увидел, что я хочу возразить и упреждающе поднял ладонь, прося дать ему закончить. – Забудь о ней! Хотя бы сейчас! Мы ведь говорим о группе, ага? В конце-то концов, мы ничего не теряем, да? На инструментах мы нам учиться играть не надо, так ведь? Не получится раскрутиться и запилить платиновый альбом – разойдёмся и отправимся по колледжам. Не попробуем – не узнаем, а потом будем бесконечно сожалеть, пыхтя на скучной офисной работе…

Я всё же нагло перебил его.

– Я опасаюсь, что этим всё и окончится – вот просто вижу, как мы просто побрякаем на местных пьянках несколько раз, бездарно промаринуемся несколько месяцев, пока наши демки соизволят прослушать дяди из рекорд-компаний, и – это если всё же соизволят – прежде чем прислать стандартную отписку. – Я откинулся на стуле и закинул ногу на ногу, словно психолог на сеансе. – Кстати, знаешь, это забавно, «не попробуешь – не узнаешь» – так я и ей говорил. И что в итоге, Дэвид?

– Ему девушка отказала, не обращайте внимания на его пессимизм, – сказал Дэвид, обращаясь ко всем собравшимся в гараже у Джеффа Холлиса, недавно перебравшегося к нам с семьёй из неведомой Манитобы.

– В доступе к телу? – тут же загорелся темой Джефф.

– Встречаться, – огрызнулся я.

– Ну и что? – наивно спросил Джефф.

Я закатил глаза.

– Вашу мать!

Разговор зашёл в тупик.

Я подумал, что мы, сидящие на пластиковых стульях тесным кругом в пустующем сейчас гараже Джеффа, очень даже смахиваем на местный клуб анонимных алкоголиков.

Дэвид только что обрисовал всем нам пьянящее туманное будущее, сотканное из воздушных замков.

Потенциальные члены группы подобно мне были в сомнениях.

Дэвид собрал несколько старшеклассников Риджмонта, прилично умеющих лабать на инструментах – по крайней мере, кровь из ушей не фонтанировала, но никто из нас не был музыкантом от бога. Кроме меня, я сызмальства теребил струны – только держись.

Но слишком хорошо всё звучало на словах, чтобы оказаться таковым на деле. Дэвид рассуждал как ребёнок. Слишком наивно. Ему не хватало критического взгляда. Впереди пока что были лишь тернии, и ничего более.

Зная же Дэвида с самых малых лет, я тогда был уверен, что он сдрейфит и сольётся через пару часов после первой же препоны на нашем пути к богатству и славе. И эти вот обстоятельства – его непостоянство, его мимолётная увлечённость и слабость духом – меня смущали больше всего.

Я всё никак не мог взять в толк, почему он так рассуждает об этом, почему настолько уверен в успехе, будучи при этом форменным раздолбаем, который никогда ничем и подолгу не занимался?

Несколько лет спустя, я услышал, что это подобно падению при алкогольном опьянении – когда тебя не держат ноги, и ты падаешь на заблёванную землю, ты не переживаешь, что испачкаешь одежду, и не боишься, что сломаешь пару конечностей – ты расслаблен, твои мышцы ненапряжены, ты вообще ни черта не соображаешь, ты просто напился до зелёных чертей – именно потому ты не чувствуешь боли, получаешь меньшие повреждения и даже не делаешь лишних телодвижений, благодаря чему и не оказываешься в самом центре зловонной гущи. Ты не рассуждаешь о предстоящем, не анализируешь все детали и вообще не задумываешься – просто вдруг падаешь. И потому-то легко отделываешься. Словом, меньше деталей – меньше заморочек, больше шансов на успех. Именно потому у раздолбаев-мечтателей и этих самых шансов больше, чем у людей, досконально обдумывающих всё, что только можно обдумать.