Эпизоды Фантастического Характера: том второй

Ужас №3: Клетка

Доктор предупредил, что операция мне предстоит серьезная и может затянуться. Проблема с эпителиальными тканями, малигнизация, тканевой атипизм, – вот что мне говорили при направлении на операцию. И поясняли, как для маленького: – дифференцировка утрачена, структура нарушена, нужно резать, пока не поздно.

Затянется, не затянется, – думал я, лежа на операционном столе и поудобнее устраиваясь лицом в ларингеальной маске, – мне-то какая разница? Буду себе под наркозом без чувств кайфовать. Это им тут работать, пилить и резать.

В клетке нас оказалось трое – я, мускулистый азиат-очкарик с татуировками Триады и безногий старик в тельняшке и бескозырке «Ермак». Больше всего мне докучал старик. Стоило задремать, как он, шурша культями по опилкам, устремлялся в мою сторону, бешено вращая глазами и клацая стальными челюстями. Лишь получив пинка под дых, старик уползал в свой угол, откуда грозил мне сухоньким кулачком и сыпал яростными шепелявыми проклятьями. Китаец наоборот вел себя пристойно. Сидя в позе лотоса, то напрягая все мышцы разом, то расслабляя их, он покуривал опиум и, судя по всему, мало интересовался происходящим вокруг. Опиумный дым, которым китаец поневоле делился с нами, приятно щекотал мозг где-то возле основания шеи. Хихикая от щекотки, я подмигивал старику – мол, как, огрызок человеческий, весело ли тебе, пепельница зубастая? На «Ермака», похоже, опиум тоже действовал. В ответ на мои подмигивания он начинал шумно грызть прутья клетки своими стальными коронками, мыча мотив чего-то вроде «не сдается наш гордый «Варяг»». Однажды я предложил очкарику как следует накурить деда – вдруг да осилит старость прутья, перегрызет их наконец, да по домам двинем. Китаец ничего не ответил, даже не посмотрел в мою сторону, свинья узкоглазая. Так и жили. Не тужили, только жрать уж больно хотелось. Да от «Ермака» с каждым разом все дольше отбиваться приходилось.

Как-то раз, проснувшись, я с удивлением отметил, что мне удалось выспаться. В кое то веке! Это что же, старина морячок прыть терять стал, бросил свои блицкриги? Глянул я в угол, где «Ермак» обитал, и что-то не по себе мне стало. То, что без ног инвалид пожилой, так это мы привыкли. Может им, волкам морским, без ног на палубе не так уж плохо танцуется, штормит меньше и все такое. Только вот сейчас у деда на поверку и рук не оказалось. Лежит себе опарышем бородатым, пену изо рта пускает, а пустые рукава тельняшки возле ключиц узлами, кровью пропитанными, завязаны. Что это с ветераном нашим стряслось? – у якудзы проклятой спрашиваю. Да что с басурманина взять – очки на носу поправил, по мышцам конским волну пустил, закурил – вот и весь ответ. Заподло у них там в Триаде с другими разговаривать или нет – мне фиолетово, но в чрезвычайных ситуациях можно и на заподло плюнуть, я так считаю. Короче говоря, малость взбесил меня черт узкоглазый отсутствием участия. Подскочил я к нему, да в бубен приложил хорошенько. С товарищем по несчастью, – говорю ему, – рожа желтая, беда приключилась, так что хватит тут мослами своими понтоваться. Тут же в руке китайца сверкнула сталь. Дезерт Игл пятидесятого калибра – я такие в кинокомиксах Гая Ричи видел. Откуда голый засранец взял пушку здесь, в клетке? Понятия не имею. Но ведь не сидел же он на чемодане с опиумом, хоть и курил его чуть ли ни раз в час.

– Спокойно, братушка, – примирительно сказал я, из-под мушки бочком уворачиваясь. – Не хочешь дедушке помогать – и не надо. Ему, похоже, уже все равно ничем особенно не поможешь. И со мной можешь не разговаривать, я не в обиде, честное слово.

– Как же ты мне надоел, – грустно вздохнул китаец, но пистолет не убрал. – Тебя и так здесь нет, а шумишь больше, чем Инвазий.

– Инвазий? – удивился я. Скорее тому, что покемон разговаривать умеет. – Это «Ермак» наш что ли?

– Он самый.

– Так, поди, отшумелся старикан. Чего ему теперь? Его не тронь, он и подохнет. А вот нам с тобой надо бы призадуматься, как бы самим без рук, без ног не остаться.

– Почему? Ну почему это происходит со мной? – азиат закатил увеличенные очками глаза. – Другие на твоем месте смотрели бы на полет стаи бабушек в ночном небе, на пульсацию вековых колец среза Вселенной, проникали бы в тайны грибного царства.

– А ты, дружок, чьих будешь? – вот вспомнит, кто таков, глядишь и бред его рассеется.

– Вокруг посмотри, – ответил китаец. Я огляделся – клетка как клетка, стальные прутья вместо стен и потолка, на полу опилки.

– Да ты посмотри, что ТАМ творится, – словно поняв мое неразумение, подсказал китаец. Странно, но только теперь я глянул на то, что простиралось по ту сторону решетки.

От прутьев нашей клетки на сколько хватало глаз во все стороны, тесня друг друга, тянулись стальные изгибающиеся корни, то тут то там замыкающие собой пространства новых клетей. В каждой клетке, которую удавалось разглядеть, я видел себя, сурового очкастого триединца и «Ермака», то есть Инвазия. Если я был собой, а китайца от китайца вовек не отличить, то Инвазий в разных клетках был разный. Где-то он, подобно бабуину, висел под потолком на целехоньких руках и болтал в воздухе вполне себе присутствующими ногами, где-то шатался на своих двоих, но без верхних конечностей. От клетки к клетке количество уцелевших рук-ног старика изменялось. Над всей этой апокалипсической картиной ярко до слепоты сияло солнце, да где-то вдалеке красным полированным гранитом сверкали горные отроги и белоснежные вершины.

– Сальвадор Дали, – только и смог сказать я, оказавшись не в силах оторваться от представившегося вида.

– Да уж. Пистолет есть, да толку мало, – снова вздохнул китаец.

– Как это?! – вскинулся я. – Мочи по прутьям! Сами выберемся, десяток-другой Инвазиев высвободим, а там уж они сами протезами своими стальными нам путь наружу прогрызут!

– Очумел? – на лице китайца отобразилась гримаса неподдельного ужаса. – Жить надоело? Ты глянь, откуда корни у клеток тянутся. Там, где Инвазий зубами приложился, тут же десяток новых клеток вырастает. Ты что, вправду думал, что он прутья перегрызть пытается?! Да он их через слюну да металл множит, что зернышки на шахматной доске!

– Тю. Что ж ты так испугался, если меня тут нет? – поддразнил я бандита, вспомнив его слова.

– Нет нигде. Нет везде. Одно и то же. Ты – везде, значит, нигде, – пожал широченными плечами китаец. – Но безумия даже твоего отсутствия хватит, чтобы порушить здесь все не хуже Инвазия. Ох, не стоило тебе не быть не здесь прямо сейчас. Кстати, извини за вопрос, а ты сам чьих будешь? – очкарик неожиданно лукаво улыбнулся.

– Я? – тупо переспросил я. И, пока китаец дожидался ответа, ногой выбил пистолет из его руки. – Я твой худший кошмар, крошка!

Пожалуй, это худшая фраза из всех, что можно сказать человеку за мгновение до того, как прострелишь ему башку, но других слов в моей собственной голове за это самое мгновение не отыскалось. В любом случае, это лучше, чем стрелять молча.

Решетка оказалась мягче, чем я думал. Один точный выстрел – один прут на вылет. При теле моего голого азиатского друга обнаружилось достаточно патронов. И опиума. Все это словно вывалилось из его недр, как в компьютерных играх из поверженных врагов выпадают аптечки и прочие бонусы. Инвазия из нашей клетки я пристрелил, чтобы не мучился. Пристрелить-то я его, кончено, пристрелил, только он выпущенной в голову обоймы не заметил. Как лежал, пуская пузыри, так и продолжил. Странно.

Когда парой выстрелов я вскрыл ближайшую клетку, на меня набросились все трое. Первым я упокоил желтого, затем другого себя – нельзя доверять клонам. Не то чтобы я рассчитывал на благодарность Инвазия (который в той клетке был свеж, как огурчик и с полным набором конечностей), но то, с какой яростью он в один прием перегрыз мне горло, ошарашило и впечатлило. Умирая, я думал, как все это время в одной с ним клетке держался я, то есть, мой почивший клон.

– Как вы себя чувствуете? – первым делом поинтересовался доктор, когда я пришел в сознание. Самым честным ответом было бы действие – выблевать из себя все содержимое на его белоснежный халат. Только вот в чем беда – перед операцией мне сделали промывание желудка, стало быть, блевать оказалось нечем.

– Спасибо, бывало и… – сглотнув, начал я.

– Но могло быть и хуже. Значительно хуже, – перебил меня врач. – Метастазы мы – чик-чик – порезали. По ручкам, так сказать, и ножкам.

– Ножкам? Ручкам? – я вспомнил вопрос, заданный мне китайцем. Чьих я, собственно, буду?

– Да. Опухоль вырезали со всеми щупальцами. Она так сопротивлялась, так сопротивлялась! – доктор весело рассмеялся.

– Угу, – кивнул я. Значит, яркое солнце, кровавые склоны гор и снежные шапки вершин. – И долго я валялся на столе со вскрытой грудной клеткой?

– О, не беспокойтесь. Если бы внутрь вас за это время кто-то попытался проскочить, мы бы неминуемо поймали паршивца, – хохотнул доктор.

– Успокоили, – соврал я.

– Отлично. Раз у вас все в порядке, я, пожалуй, пойду проведать других пациентов.

– Да, конечно, – согласился я. – Только скажите, если это, конечно, не врачебная тайна, – что видят люди во время операции?

– Чего только ни видят! – доктор расхохотался. – Один пациент, к примеру, видел сорвавшийся конец света. Он рассказывал, что конец света был спланирован на клеточном уровне. Дескать, все мы заминированы от природы или бога – как вам больше нравится. В определенный момент, когда сносить человечество создатель, кем или чем бы он ни был, оказался уже не в силах, он нажал красную кнопку. Заряд врожденной взрывчатки был размещен в левом глазном яблоке. Только вот силу взрыва создатель не рассчитал. Вместо того чтобы одним махом избавить планету от людей, он получил планету циклопов. В момент взрывов, оказавшихся слишком маломощными, чтобы разнести человеческие головы и мозги по закоулкам, люди с удивлением наблюдали вытекание собственного левого глаза на подушку, колени, в тарелку супа, на клавиатуру компьютера или приборную панель автомобиля. По свидетелям наркозного «очевидца», шум утих быстро. Бедные стали заклеивать опустевшую глазницу пластырем, кто побогаче – вставляли в новую оправу сверкающие самоцветы и ни о чем не скорбели. Да, правила дорожного движения, насколько я помню, тоже пересмотрели.

– Изысканный бред, – проглотив ком в горле, сказал я.

– Да. Почти безупречный. Пациент говорил, что, увидев свой просчет, создатель отыграл конец света до исходных позиций.

– И вместо бомбы внедрил Инвазия?

– Что, простите? – доктор явственно напрягся.

– Нет. Ничего, – я поспешил его успокоить. – Рак, конечно, не может быть таким уж злым, как его малюют. Просто бесконтрольный малый. Никакой поддержки сверху. Только откуда у меня в клетках взялись китайцы?

– Не знаю, – признался доктор. – Может, у вас в роду китайцы были. У бабушек своих спросите, у дедушек. Одному пациенту, кстати, во время операции привиделась стая летящих на восток бабушек.

Люди любят зрелищные эффектные трюки. Если кто-то вдруг взмоет в небо, не пользуясь помощью специальных летательных аппаратов, тросов, лебедок и других подъемных механизмов, он тотчас привлечет к себе массу общественного внимания и будет наречен чудотворцем. В то же время, опытный пловец, способный свободно перемещаться в толще воды вверх и вниз, не вызовет демонстрацией своих умений ни малейших восторгов. Но в чем же принципиальное различие между левитаций – безопорным парением – в воде и в воздухе? Всезнающий демон физики отвечает на этот вопрос однозначно – в плотности. Плотность человеческого тела близка по значению плотности воды, поэтому «полеты» в жидкости даются ему без труда. Плотность воздуха в 816 раз меньше плотности воды, и по этой причине нырять в воздушном пространстве человеку дано только в одном направлении – вниз. Вернемся к цифрам. Плаванье человека в воздухе в 816 раз чудеснее плаванья его же в воде. Но плаванье в воде не является чудом, то есть чудесность этого действа равна нулю. Умножив 0 на 816, мы получим круглый и неизбежный ноль – подтверждение того, что левитация человека в воздух, вопреки сложившемуся мнению, чудом не является. Может создаться впечатление, что научный подход к познанию мира на корню уничтожает саму возможность существования чудес, однако это не так. К счастью, множество порталов, невидимых нитей и аномальных точек истончения реальности связывают наш мир с другими – параллельными и перпендикулярными измерениями, для которых земные законы физики не только не справедливы, но и абсурдны. Именно оттуда, с темной изнанки Вселенной, а также с помощью божества Йог-Сотота, связывающего миры и измерения, к нам просачиваются истинные чудеса, способные смутить любой рациональный ум и погрузить его в пучину беспомощного созерцания.

Ужас №4: Мишка-наружка

В одном из крупнейших городов мира (а если кто в том городе побывает, то с уверенностью скажет – в самом крупном, потому что охренеть можно раз и навсегда от того, какой он, сволочь, огромный и со всех сторон сразу), где человеку легко потеряться, как иголке в саргассовом море, живет и умудряется не теряться Миша. Он занимается монтажом наружной рекламы, поэтому его так и зовут – Мишка-наружка. Сам он маленький, с черными глазками-бусинками и пепельными волосами. Лицо все в шрамах, но, если смотреть чуть прищурясь, кажется детским – такое оно круглое и наивное. Чтобы выглядеть взрослее, Миша отпустил пышные усы. Пытался отрастить также бороду и бакенбарды, но те отчего-то заупрямились, пустили из щек и подбородка по три тонкие волосинки и на этом остановились.

Шрамов на лице Мишки-наружки постоянно прибавляется. И смех, и грех, но сколько же раз он, натягивая очередной баннер или клея свежий лоскут рекламного плаката на фанерный щит, падал вниз с предоблачных высот. С одной стороны, маленький он, легкий, ветром сдувает. С другой – площадь сопротивления у него небольшая, легче ему должно быть лапками цепляться за тросики страховочные. Но Мише все нипочем, вольная он птица, к стальному поводку страховки привыкать не желает. Как сорвется с верхотуры, так только руки-ноги в стороны растопырит и планирует над головами ко всему безучастных горожан и не менее равнодушных понаехавших гостей, как белка-летяга, до кустов ближайших. Разве что только школьник какой-нибудь, ворон считая, заметит Мишкин полет и тут же, не приходя в сознание, за телефоном тянется, чтобы видео снять и в интернет выложить.

Ни переломов, ни ушибов вследствие спонтанного воздухоплавания Миша никогда не получает, одно лишь лицо иссеченное. «С кошкой трахался?» – шутят над Мишиными царапинами, а он только улыбается, не обижается совсем. Он своими шрамами гордится, за украшение их считает, как настоящий мужчина. Если есть время, может целую экскурсию по ним устроить. Расскажет, что этот вот, в форме полумесяца, получил, когда с проспекта Мира по дуге в ботанический сад МГУ залетел, да прямо на тот дуб, который сам царь Петр за каким-то чертом вздумал посадить. Другой, напоминающий силуэт акулы с раскрытой пастью, – путешествие с крыши Арбатской высотки на Гоголевский бульвар, обложенный густыми тучами гари и копоти от вечной автомобильной пробки. На щеке мощный бородатый профиль Чарльза Дарвина или Карла Маркса (кому кто ближе и как больше нравится) – резким порывом об асфальт чиркнуло, прежде чем на лиственницу в парке недалеко от Ленинградского шоссе закинуло. Распугало это действие парковых белочек, ожидавших подкормки орешками или чем повкуснее, но никак не прилета маленького усатого монтажника. На лбу явственно виднеется кот с торчащим трубой хвостом (остроумцы хихикают, что это сам Мишка с эрекцией, но, обычно тихий, тут он активно отнекивается, дескать, он человек порядочный и с подобными ассоциациями решительно не согласен). История у кота такая – над катком на Красной площади новогоднее поздравление вешал, сорвался, да ветер на беду со стороны Александровского сада дул, вот Миша лбом о памятник героям Плевны и затормозил. И спрыгнул он с того памятника, надо сказать, чрезвычайно ловко и изящно, совершенно не нарушив привычного течения жизни обитающих там в большом количестве бомжей, людей запутанной сексуальной ориентации и патрульных полицейских. Ни единой бутылочки не опрокинул, ничей макияж не попортил и в свисток дунуть или документики проверить никому ни малейшего повода не предоставил.

Начальство Мишкой-наружкой никогда довольно не бывает. Работу он из-за незапланированных перемещений вверх-вниз долго делает, хоть в результате придраться и не к чему. Поначалу хотели его уволить – вдруг упадет да разобьется. Все под прокурором ходят, да садиться желания не испытывают. Но, так как Миша на больничное лечение ни разу не отпрашивался и даже отпуска себе за пять лет службы не требовал, оставили его как есть трудоустроенным. Конечно, думали, все ли у него с головой в порядке, не специально ли он с высоких метров прыгает. Только эту идею отбросили – городище-то вселенских масштабов, высоток небоскребных хоть ложкой ешь – на любую забирайся и сигай сколько душе угодно.

Добрые люди пытались Мишу надоумить, чтобы он из своих падений шоу устроил, в денежках поднялся. Миша согласился с разумностью предложений. Сходил в цирк на Цветном бульваре, где продемонстрировал господину Директору и самой любимой его Секретарше свои удивительные способности. Миша был немедленно зачислен в штат и включен с номером в ежедневную программу, но через неделю вернулся к наружной рекламе. За кулисами, говорит, двором скотным пахнет неприятно, ему, городскому жителю в пятом колене никак не привыкнуть. Да и зрители его смущали – так-то на Мишу никто внимания не обращает, максимум в метро на ногу наступят, по телефону в сообщество анонимных друзей Иеговы пригласят или в подъезде сосед жестоко пьющий обматерит за что-нибудь незначительное. А тут все гогочут хором в тысячу глоток, попкорном хрустят оглушительно и пялятся так, что, кажется, аж до дыр Мишку проглядят, – одним словом цирк. Если кто-то продолжал настаивать, дескать, Миша чепухой мается и от коммерчески выгодного стартапа отлынивает, то признавался монтажник честно, пусть и нехотя, что больновато вот так – каждый день из-под купола цирка головой вниз на наковальню пикировать, никаких денег уже не хочется.

За исключением короткой и весьма спорной цирковой карьеры, жизнь Мишки идет себе и идет – размеренно, спокойно и со скромным достоинством. Как город стоит и шуршит своими миллионами, словно всегда тут стоял и шуршал, так и Миша наружную рекламу размещает, будто бы вечность этим занимался и еще одну вечность в том же духе продолжать собирается.

В паре с Мишкой-наружкой работает Евгений Борисович Анюткин, крепкий мужик, весь сплошь из параллельных и перпендикулярных линий скроенный, из брусочков деревянных сколоченный, да из кирпичиков прочных собранный. Он никогда мерами безопасности не пренебрегает, технику охраны собственного труда люто блюдет, каску даже в бане не снимает. За двенадцать лет ни царапинки, ни зазубринки на его угловатом лице не появилось. Только не любят Евгения Борисовича люди, Ебанюткиным что в глаза, что за глаза называют, а он злится. Обижается Анюткин шуткам и никогда их не забывает, каждый день перед сном лежит в кровати и вспоминает наперечет, кто его чем неуважить посмел. Способностей никаких выдающихся Евгений Борисович не имеет, кроме как всех людей в городе и в мире истово ненавидеть. Всех скопом он сбродом считает, дурачьем, бездельниками. Каждого в уме за подлеца и злорадца держит, даже тишайшего Мишку-наружку, с которым уж пятый год плечо к плечу трудится. Всякий раз, как наверх заберутся, Евгений Борисович Мишу локотками и коленками так и тычет, так и подталкивает, да все вниз спихнуть норовит.

Непреложная истина, известная всем посвященным адептам невыдуманных культов, заключается в том, что любой ритуал является совокупностью строгой последовательности слов, пассов и действий с определенными ингредиентами. Каждый из элементов ритуала одинаково важен для достижения поставленной цели. Только невежда способен решить, будто бы с формулой ритуала можно экспериментировать и безнаказанно заменить один компонент другим, якобы обладающим такими же свойствами. Результаты такого небрежного легкомыслия могут быть крайне плачевными и разрушительными. К примеру, обряд воскрешения человека, чье тело полностью утратило пригодность для повторного использования, помимо прочего требует обжарки пятидесяти двух килограммов белого репчатого лука. На моей памяти один из не самых прилежных студентов Мискатоникского университета возжелал вернуть к жизни свою трагически погибшую возлюбленную. Та попала в автокатастрофу, и ее тело сильно пострадало при взрыве топливного бака – фактически, от нее остались лишь разрозненные обгоревшие куски мяса и осколки костей. Готовясь к проведению ритуала, студент выкрал из морга подходящее девичье тело, при полной луне оскопил тринадцать черных котов, произнес воззвание к милости Азатота и зажарил пятьдесят два килограмма репчатого лука, но не белого, а фиолетового. Стоит ли удивляться, что вместо оживления любимой девушки молодой человек добился того, что из-за пределов космоса явился Хастур Неизрекаемый и высосал его полностью, оставив лишь пустую оболочку. Поэтому, если вы проводите ритуал самостоятельно, будьте предельно внимательны – незначительных мелочей в этом деле не бывает. Если же вы по воле случая окажетесь в месте, где обрядом руководит некто посторонний, в ваших же интересах удалиться на безопасное расстояние, так как за действия и внимательность этой посторонней персоны перед вами никто не поручится, а Хастур по природе своей не только Неизрекаем, но и Ненасытен.

Ужас №5: Белый лучок

Только зашел в подъезд, носом повел – и на тебе. Что это? Да! Ошибиться невозможно. О, нет! Кто-то лучок жарит. Ничего, в квартире-то лилии, орхидеи и прочие нежные цветы душистых прерий. Открываю дверь. О, ужас! В прихожей лукового духу по колено, в жилых помещениях по щиколотку. И с потолка кап-кап-кап. Прямо на макушку душком капает. А если бы я ремонт сделал? Да хоть вот если бы год назад ремонт сделал, то что теперь? Все, нафиг? А сверху все капает, да через три капли струйкой прорывается – по обоям, по мебели, по нежным цветам. Терпеть такое? Увольте.

Прыгая через три ступеньки, от луковой вони на бегу отряхиваясь, подскочил к двери соседа со второго этажа. Зазвонил истерично, чтоб сразу человек понял, будет ему от меня недовольство и угрозы расправы справедливой. Будет знать, как жарить. Две минуты звонил, три, пять. Наконец открыл мальчик со зрачками расширенными, одетый в футболку – одной рукой дверь придерживает, другой срам прикрывает.

– Извини, чувак, – говорит, – что долго. Трусы искал.

– Ты чего, чувак, – злобно зажимая нос от луковой гари, ответил я, – устроил тут?

– Ты про это? – парень приоткрыл дверь комнаты, и вони в прихожей стало по пояс. – Это не я. Сначала думал, приход жестокий, глючит, что хрень какая-то сквозь стены лезет, на измену подсел… Ты сам-то сегодня как, не это?

– Нет.

– Хм, – парень задумался. – Значит, сверху заливают.

На следующий этаж мы поднялись вдвоем. Инициативу, даром что без трусов, перехватил парень.

– Коза драная, открывай, мать твою! – свободной от прикрытия срама рукой парень принялся колотить в дверь. Открыла заплаканная девушка в банном халатике.

– Ты че, шлюха, себе позволяешь, а? – рассекая голыми ногами болото лукового духа, парень прошел внутрь. – Мало тебя жарили, что сама за жарку взялась?

– У меня на сегодня один единственный был, – всхлипывала девушка. – Постоянный клиент, еврами платил. А тут как сверху ливанет – ему и на костюм, и в портфель натекло. Ушел, не заплатил, сказал, что не вернется, что лучше на вокзале за сотку. А мне завтра выручку сдавать. Больше никто сегодня не придет, а где я до завтра денег возьму? Самой теперь на вокзал за сотку?

Четвертый этаж брали втроем. На пороге возникла необъятная женщина в резиновых перчатках и марлевой повязке.

– Слышь, уродина, ты попала! – буйствовал парень.

– Неустойку плати! – сердито утирая слезы, вторила девушка. – За выгоду упущенную.

– И мне за ремонт, – должен же я был хоть что-то сказать.

– Чего орете? – донесся из-под повязки гнусавый голос. – Если я тут тараканов травлю, так это для всеобщего блага. Положение домоуправа обязывает. Ругаться будете – милицию вызову и сами тогда своих тараканов травите… А что, мои тараканы к вам уже побежали? Шустро, однако.

– Вы, извините, зачем тараканов луком травите? Им, по-моему, от него хуже не становится, – мой боевой настрой утих на фоне ярости других соседей.

– Луком? Охренел что ли? – гыкнула домоуправ. – Троапсилом я их, родненьких, чтоб как звать забыли.

– То есть, вы не заметили, что тут несколько э…

– Воняет шо, блядь, пиздец! – закончил мою мысль парень.

– Пиздец! – тоненько поддакнула девушка.