Собрание сочинений. Том 2. Мифы
ЕДИНОБОРСТВО
Эрнсту Неизвестному
1среди высоких коробовсреди сугробови гробовна Сретенкена Парк-авеню —и на проспекте Миравыпячиваясь из оконпроламывая стенки ну! —(…пусти несчастный!)вылазит мышцами бетон —(…стада фигур своих пасти)из ящиковвскакивают гвозди! —скрипит сгибаясь арматура —и по Нью-ЙоркуМоскве и Екатеринбургупо паркупо травке в горкутопает скульптура:скрюченныескособоченныераскоряченныеразвороченныеи растянутыеи раздвинутыеи раздавленныепродырявленныевкось разваленныевдоль распиленныедумы каменныепечи доменныесвечи пламенныеизнутри себя разрывающиераскрытые распятыерожающие!головы промеж ног держащиекричащие зовущиемычащие!торжествующие!прославляющие!…а помнишь мастерв тебе взывали великаныспешили вырастиорущие вулканыболи и ярости«кто мы?фантомыв мореСоляриса…ты насродил из головыкак ЗевсАфину!хоть мы мертвынаполовинуно мы наполовинууволь явольи дух и воляиз всех углов —толпа головчуть усомнисьтебя мы сами —кубическими лбаминосами и задамии плоскими ступнями – утюгами…»твой – стиснув зубы – смех!ты – сам их всех!…и прорастая из метроиз книгвозниксноп людей и быкови кентавровразрывая слои облаков —из мышц и кулакови грохота литавров —вот памятник – двойник(на нем твое тавро)…в небе – ломаный высверк —силуэтомна томберегу…оказалось что ты и Нью-Йорксоразмерны друг другу —и окно твое в парк2одна мастерскаябыла у метро АЭРОПОРТ(…и сам замучился как чертза форматором гипс таская)натурщицы вращалисьпревращались…вторая —на Сретенке(он их и лапал и лепил —знал все их родинкииграя)…уже не помещалисьставил к стенке…толпою толкии бутылки —(а я всё думал: кто кого —общественность ли Эрнста съестили в ЦеКа сожрут егоили спасут заказчики…)четвертая дырааж на проспекте Мира!уже в проекте – переезд…на солнце посреди дворасам заколачивал ящикиа пятая – в районе Сохосерьезен Эрнсткак городской пейзажкак пласт земли могуч и свежкак вопли Цадкина отверсти целен как сама эпохао третьей и не говорю:там он ворчал и пил —такая процедураа не ворочал не лепил —«натура – дура!» —и вообще она была Сидурапо совести (я понимаючто двух других я не упоминаю)там под гитаруЛемпорта и Силисатак пили —все в памяти моей перекосилися!и пели пелис одушевленной глиной хором(тогда любили как лепили)под голой лампочкойсо свечкой —и в этом нереальном свете —закусим сыромна газете! —плеснула – щедрая рука…и чья-то девичья головка —между Сидуром и Сапгиром3…на Севере по крайней меревоздастся каждомупо вере…я в мае из Москвы —из домупопал в другойпрекрасный и не тесный…озера —Серебристо-серодугойгде валуны и сосны…небесныйиз иного мирано хмуро…и вдаль уходят островкииз-под рукибез остановки —иглы клест остролисткапли влаги тяжелы…перемежались близи дали —сосны и пролысины…вставали Одина сынына битву —в облачной Валгаллеоткуда лучиколючи —во лбу отверстие —влагалиключичетыре часа от Стокгольма —где на просвет леса и воды(там колесили мы окольно)еще одна твоя мастерская…главное друзья – энтузиасты…из автобуса себя выпускаяв твой музей проходят туристы —непредсказуемые шведыСЕВЕРНАЯ ПОВЕСТЬкентавры северных лесов и чудовищные кресты озер — о них говорили в домебледные рассветы светили сквозь очки директора музеяхранитель северных камней и дум встречал в доме гостей с югапоказывал им дом где бледные рассветы светили насквозь чудовищными крестами оконтени лесов и озер светились насквозь в небекентавры северных лесов – лоси уходили в озера небавозле дома-музея бледный хранитель показывал женщине с юга чудовищные кресты и камнитени северных лесов в небе – женщина с юга снилась себе чудовищным крестомв доме бледный хранитель равнодушно перебирал камни — кентаврысреди северных лесов и озер светились их тени: женщина с югачудовищный крест и хранитель – бледный кентавр4серьезен грозен —значит есть резонты знаешь плани дисциплину…так мятьворочать глину —лопатами ладонилепят плотьчто впорув Риме Юпитерув Швеции Тору…поутру был распят(…пусть вопят!)ночью встал из гроба тыот напряжения работыдошел до рвоты —потрескались полезлиногтикак от неведомой болезни(упомянуть об этом факте)но это послеа сейчас – о!ласка вкрадчивая —глину – это мясоповорачиваяна оси каркасашлепаешь ласкаешьтискаешьне отпускаешь —раскурочиваешьцелыми ломтямиотбрасы- ва- ешь!в бездонной ямев одном объеме —мясник и форма…как парусникво время шторма…от ярости и страстихолодея —все сорвано!обнаженаи вся исчерпанадо дна!смотрите: вот она – идеябез дураков!Эрнст Неизвестный – ты таковда благословит тебя Иаковс поврежденным бедром…лицом к лицуборолся он с Незримымспорил с Ним – с Неоспоримым(клянется: видел птицу!)…с ужасной силойкак молниейстегал ширококрылый! —и выстоял хотя остался хромЖИРАП
среди полейбегут Амбарыв купе покупкисидят арабыи квохчут курыкривые лапкибольшие жёныцветастых негровглаза короввся столица на столеа во мглена холмесеребристым силуэтомминой или минаретомсерый короб – Сакрекёрты знаешь лепов море марталюбить на улицах Монмартравверху и мысли облаковыи маляры средневековывнизу – пожарное депотебя он сразу пожираетсобой Жирапвот вокзалСан-ЛазарЛАФАЙЕТ —два парохода —плаваетв толпе народакрасивым росчерком перавыходишь ты на Операкипит Жирап —и Монпарнасвдали – как шкап…вокруг Жирапакак на подушкераскинув ляжкилежит Европаи с ужасом глядит на насне скифы мы не азиатыно нагловатыпошловатыне гунны мы и не сарматыно лбы чугунныжопы сратыхотя ни в чем не виноватык тебе Жирапмы проложили из Россиивоздушный трапкуда и бегаем босыеЖирап!ты радуешься нама – рубашкам и штанамвзалкалакаменная баба —зашевелились валуны:Волга Вологда Валгалла,Жирапты – каменный жирафрябоенебо над тобою —рыбанеописуемых размеровкак паинькисадятся боинги —на поле в виде вееров…пускайгрядет турист Егоровсвоих чудовищных омаровскорей на пришлых выпускай!ВИРШИ ПАМЯТИ ХУДОЖНИКА ЮЛО СООСТЕРА НЕ ПРОЧИТАННЫЕ МНОЙ НА ВЕЧЕРЕ В ДОМЕ ХУДОЖНИКА КОТОРЫЙ НЕ СОСТОЯЛСЯ
Недостает среди нас одного,Не досчитались тебя, Юло.Ты – первый. Теперь пойдут умирать.Через год – чей черед? И опять – через пять…Три десятка лет ожидания —Перемрет в основном компания.Какие-нибудь кретиныПридут на наши поминки,Растащат наши картины,Любовниц, книги, ботинки!И отправит нас в долгий ящикГосударство – душеприказчик.Да – есть бронтозавриха, братья,Бронированная бюрократия.Учрежденья-громадыОбразуют ее хребет.Машину для резки бумагиПридумал еще Гутенберг.Наличье замков и застежек,Портфель крокодиловой кожи,Желудок, который культуруПереводит на макулатуру.И проходишь, лицом серея:ТРЕДЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ!Здесь – размазанная блевотина…Тут – чиновного мяса кусок…Там на холст какая-то гадинаВыделяла желудочный сок…О, моя бедная родина!О, моя трудная родина!И как нам ни тяжело,По какой-то странной иронииСудьбы Соостер ЮлоПринадлежат Эстонии.Картины, рисунки егоПринадлежат историиИскусства. А тех, которые —Кандинский, Шагал, Поляков —Французы во веки веков!О, искусство! О Вечный Жид!Пусть нами гордится Турция!А России принадлежитИогансон и Фурцева…И поэтому нам обеспеченаТуретчина и неметчина.И поэтому наше собраниеЯ сам распускаю заранее.На искусство БЕЗ РАЗрешенияПосылаю НЕприглашение.Примите мое пророчество;Воздвигнитесь НА одиночество!Да здравствует русское творчество:ДУХОВИДЧЕСТВОИ БОГОБОРЧЕСТВО!МЕРТВЯКИ
«Как тяжко мертвецу среди людей…»
(А. Блок) – антиэпиграфЖивут в полураспаде – с ножевымираненьями… во рту растет трава…Пясть – косточки торчат из рукава…Считают что родились таковымиИ не желают выглядеть живымиПусть позвоночник держится едваШопен – я слышу – в доме за угломЛюбимое занятие – хоронятТолпятся будто ящик со стекломНесут… несут… а если вдруг уронят? —Поднимут в суматохе кверху дномИ занесут в ближайший гастроном? —И там где кафель бел и лампы яркиГде очередь – и хвост ее вдалиГде цинковый прилавок точно в моргеИх верно встретят в страхе и восторгеИ кто-то скажет: «мясо привезли»…Но обошлось. Проносят гроб халтурный…А я шагаю в клуб литературныйС хануриками время убиватьТам возле двери мраморные урны —Прах классиков – и можно в них плеватьПРОЩАНИЕ СО СТАРОЙ МОСКВОЙ
Здравствуй Водолейников МамлейниковБорода сияет рыжим веникомЦарствуй на Москве поэт и братЯ опять с тобою выпить радТы притопал к нам из края варениковЗолотоордынский хан – алей АлейниковБудем пить с тобой вино как лошадиДом ломают на Пушкинской площадиРушат рухлядь и славу московскуюВас бы – бранью площадной барковскою!По лепным карнизам бьет ядроВыпьем мы сегодня хан ведро!По проезду где торгуют книгамиМы пройдем смешаемся с ханыгамиА в парадном вермут пили вы?От души хлебнем с тобой Москвы!И на всякий случай поцелуемся —Попрощаемся с каждой улицейС Новодевичьим с Донским монастыремЛяжем у святыни – и умрем.Попрощаемся с прудами ПатриаршимиПогрузнели погрубели стали старше мыТолько помните – еби вашу матьКолотить вас нас и бить – не сломать.«НАБРИСКИ НАБРОСКИ ПО‐РУССКИ ЗАПИСКИ…»
«Белело синее…»
Белело синеебелое синелонебо над высокимв тумане заблестелообняв коленио нем и не думаясейчас коридоромпрошла по росестебли примятыене расправляютсямолочай у корнейпридавила нога«красное чревленое жучками…»
красное чревленое жучкамивывернутый черемухиузнал сквозь жалюзи —сквозь папоротник стволпоросший колпачкамии диск натеком серебрагде пряталась толпа опятгнилого пня и щепок розовыхПОСЕЩЕНИЕ БОЛЬНИЦЫ
Просят ремонтабледные квадраты —были картины —снятывзгляд из коридора:два милиционерараспиливают небокак странно выглядитсмотреть из смерти в жизнья сам себе бумажным покажусьвозьмут и выгладятвсе содержание —конское ржаниедлинный свисткрымский мостнабриски наброски по-русски запискипо-свински обоим тебя обоймумамахвостаягрохот с утра —в доме дырадом ремонтируюттайное мое эксплуатируютс потолка посыпалась лавина:мыши мячи золотые диски…раковина бледного вина…промелькнули… пролетели…приподнялся на постели —и смотрю как собственной тоскиобнажается нутра половинастало грустно и темнона фоне небесжелтеющих бусфонарейа рабочий горойзаглянул в мое окновозмутил меня геройпредзакатный щитпищит– повяжите красный бантна кранприближается ремонт —о сервант! —в один моментв мозгу возник рисунок:я встал и сунулдва пальца в патронах если б можно жизнь вернуть!Ведь надо было лампочку ввернуть«Причастным стать…»
Причастным статьснаружи шарумею яучись учисьвесь голубойна клейкий свет —и снег с утране повезлои двадцать семьтому теперьс балкона светпадениеа в мае снегдождем и солнцемзеленый шар«Не умею как на нас…»
Не умею как на насПосмотреть оттудаЕсли там иконостасБудем в виде бредаЕсли там иная плотьОблачная лепкаТо на эту как смотретьПри часах и в тряпкахЕсли вовсе плоти нетЕсть хотя бы документ<Солженицын>
<Солженицын>наука жизни подражаетно более систематичнаей не хватает хаосая избегаю рассужденийучить и поучать —сам из Литературногос бородкой достоевскойнаполовину выдраннойслава Богу!не довелосьхотя прочелдве книгиБиблию и Словарь В. Даля —самодостаточен«Мы звезды…»
Мы звезды —мыслящие существаРазные видыи многие народыМногих ваши предкивидали на земле —огненные шарысыплются на землюкак с горыв то же времянеизвестно из какихстепейприскачетнеизвестное племя —и остаетсярозовый репейМы – это выно вы не знаетемирыпосыпались как с горыогнем кипящие шарыи мымы точно —несоизмеримынас не виднонас не слышноневозможно ощутитьмечемся всюдучасто сталкиваемся —налетаем на живую плоть —чувство дискомфортадурнотыхотел бы увидетьчтобы – к ногтюа если – размеры не теи Монблан заслоняеттакая чуждаятакая не совпадающаячто ходишь по улицама это – кишечникчто не предположивсегда угадаешьчто хочешь увидетьувидишь всегданаоборот:хотели увидетьпришельцев —крабо- руко- ногиувидели иностранцев —пластиковые мозгиКОМАР
КОМАРНо вот и от мыслей неотвязныхи то что – намеки не в счета жалит ярко и внезапнокак отмахнуться?«Мухи злы…»
Мухи злыукусит как ожжетБорис Леонидовична огороде —не самое милое зрелищепарусиновые брюки – и животикпод солнцем потеетстарается —принципиаленинтеллигент —для народа«Лежит Холин…»
Лежит Холинвыступы скулстарый костякперед глазамикакого заказалинепохожий на себявылупился изздравствуй незнакомец«кухня адская…»
кухня адскаяподогреть поджаритьс гарниромна моих ступняхуже какая-то химия —носки с лавсаномпод ногами —застывший битума кругом – кубические горыиз красной глинысложенные человекомходят голые животныена голове – ошметкичто было гривой и шерстью«Ветер водит пальцами по сизой…»
Ветер водит пальцами по сизойогромной поверхности водсамолеты над авиабазойпродолжают водить хоровод«собирались строились стояли…»
собирались строились стоялито ли пересчитывали то ли спорилиголоса впереди настоялиот посторонних глаз себя зашторили«следы снежного человека…»
следы снежного человекаследы собакиследы шинСИНГАПУР
мини-роман
Бабочка в полете —
Тысяча крылышек —
Одна душа.
(хокку – XII век)ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Длинная трубочка, свернутая на конус из тонкого листа латуни. На конце отогнутый назад коготь. Надела на палец и стала таиландочкой. Глаза газели улыбнулись – пощекотала мне подбородок, слегка царапнула. От тебя и пахло теперь по-другому: чем-то пряным, сладким, гнилостным. Кругом по-прежнему стены, пестрая мебель. В белом окне уходит вверх зимняя Москва, будто она такая узкая и – в горах, крыши над крышами, напоминает дагестанское селение, вот только купол с крестом золотится. Старая Москва в районе Покровки.
Ты приближаешь лицо почти вплотную. Глаза шире лица.
– Увези меня в Таиланд.
По всему вечернему Бангкоку шляются длинноволосые парни и узкобедрые женщинки, их плоские лица улыбаются. Мы их видим в просвете полураскрытой двери, там, где должен быть коридор, – неестественное солнце. Я беру тебя, легкую, узкую, как таиландку, на руки, усаживаю в твою коляску и вкатываю тебя прямо в Сиам Центрум.
Витрина элегантнейшего магазина: черные шелковые платья, разрисованные рубашки из тончайшего батика, золотые зажигалки, сумочки из кожи питона – ты остановилась пораженная, даже поехала назад.
Снизу – с тротуара протягивает к тебе, к твоим коленям, остро торчащим над выдвижной ступенькой, свои изуродованные проказой руки нищий – полусидит, толстая слоновья пятка вывернута наружу гниющим развороченным мясом. Господи! Там дальше из темной улочки вдруг повеяло чем-то сладким соевым тошнотворным, запахом густым, как соус, – тропиками, Востоком.
Испуганно я потянул кресло назад – через порог в нашу квартиру. Как это у нас получается? Не знаю, мы даже не туристы, обыкновенная женатая пара, москвичи не первой молодости, к тому же у тебя отказали ноги – и мы не можем путешествовать и ходить в походы, как бывало в студенческие годы. Может быть поэтому мы научились попадать в разные места, обычно от нас удаленные, другим способом.
Когда это нам открылось, мне показалось, никакого секрета и особой сложности здесь нет. Механизм прост. Все дело в интуиции. Иногда, обычно в сумерки, мы начинаем чувствовать особую теплоту, тягу друг к другу.
Раньше я брал тебя из кресла на руки, легкая, ты крепко обнимала меня за шею: «Какая у тебя шелковистая гривка!» – и мы оказывались вдвоем на кушетке, на полу, в ванной, где придется. Обычно ты не снимала легкой юбки, просто сдвигала шелковые трусики. Очень скоро мы начинали чувствовать себя одним – единым. И вот это четвероногое и двухголовое существо могло оказаться где-нибудь на песке у моря или на крыше нью-йоркского небоскреба, например. Нас пугали сначала такие мгновенные и странные перемещения. Открываешь глаза, а ты где-нибудь в пойме Амазонки. Скорей, скорей отсюда, в жидкой грязи уже плеснуло хвостом и задвигалось… Ну, не мешкай! – где ты? – скорей уноси нас…
И вкидывает нас обратно на холодный пол нашей кухни. Или на клетчатый плед. В общем научились перемещаться по желанию, хотя и не совсем. В последнее время все больше Сингапур нам показывают или в Таиланд заманивают. Пожалуй, ни я, ни моя жена не протестуем, хотя каждый раз это случается неожиданно и не всегда во время нашей близости. Что-то там меняется в таинственном механизме, работающем с нами и в нас, но пока что ничто не угрожает.
Глаза твои заслоняют все. Узкие смуглые руки обвивают меня. С карниза вдоль окна свисает толстый ярко узорный удав.
Головка его покачивается и тянется к нам. В кресле мой смятый халат, поперек ворсистой ткани сползает узкий пояс, нет, это бледная ядовитая змейка. На комоде, на столе, уставленном темными фигурками и цветами, сбоку на полке и в алтаре – всюду свернулись, повисли, дремотно раскачиваются в сизом дыму курений ядовитые гадюки, кобры. Ароматный дым постоянно погружает их в полусонное состояние. Одна лениво скользит плоской головкой по длинному телу своей подруги.
Служитель сказал, что можно потрогать. Опережая тебя, провожу пальцем вдоль плоской черепушки, змея на ощупь зернистая сухая – точь-в-точь кошелек из змеиной кожи. Чувствуя нажим моей подушечки, она медленно приподняла голову и уставилась на нас тусклыми бусинами. Мы замерли. Ничто, буквально, пустота смотрит на нас, раздумывая, ужалить или все равно. Или все равно ужалить.
Благородная смерть поползла вниз, серый поясок от твоего китайского халатика, сползает на колесо коляски.
Но внизу вокруг медных кронштейнов с пучком курительных палочек лежат куриные яйца, и змейка передумала. Стремительно скользнула туда – и вот уже ее головка (пятна и глазки как нарисованные) натягивается на смуглый овал яйца, как чулок.
В другом зале Змеиного храма фотографируют туристов. Я медленно вкатил тебя туда, бритый молодой монах склонился смуглым выбритым до синя затылком с ложбинкой, приглашая нас к змеиным объятиям – запечатлеться. Вдруг я окаменел. Тощая всклокоченная американка яростно хохочет всеми крупными яркими, верно, вставными зубами, руки, шею и волосы обвивают змеи, настоящая Медуза Горгона. Вокруг сверкают молнии – в три блица ее фотографируют спутники. Будет что показать дома где-нибудь в Алабаме на воскресном пикнике.
Другой монах в красном – он протягивает к тебе сразу двух удавов, они ползут к тебе по воздуху и уже готовы обвиться вокруг твоих гладких темных волос. Неожиданно вся содрогнувшись, ты уклонилась от змеиных ласк и объятий. И я вспомнил: узкая, гибкая ты принимала меня, втягивала по-змеиному – и уже в памяти растягивающаяся головка гюрзы, надетая на куриное яйцо. Видимо, ты вспомнила нечто подобное – окружающее затуманилось и механизм сработал, иначе выразиться не могу.
Мы не спеша двигаемся, скользя друг по другу, я – по твоей спине, срастаясь и разъединяясь, ты разрастаешься вокруг, и теперь уже совсем – пряный куст с желтыми цветами, в который проваливаемся мы оба…
Прозвонил телефон. Рядом с нами – на постели. В белой раме белая Москва в высоту.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Весной я научился уходить один. В кармане у меня лежал магический предмет – хрустальная пробка. Я выходил из дома, будто бы за сигаретами. Ненадолго. Иначе были бы расспросы: куда, зачем, почему она не со мной, можно взять такси, если далеко. Шел по улице, там она могла меня увидеть, просто уходил в глубину двора и дальше – выломанный железный прут в ограде.
На пустыре среди гаражей я присаживался на длинной скамье, будто обглоданной каким-то чудовищным животным, перед четырьмя столбиками – прежде это был стол. Вынимал из кармана хрустальную пробку – она вспыхивала на солнце. И, поворачивая ее, медленно, всеми гранями, погружался в это мерцание – в транс.
На лужайке перед храмом стоящего Будды играли дети. В быстро сгущающихся сумерках Будда глядел с высоты. Плоское золотое лицо его было непроницаемо. Он стоял, прислонясь к наружной стене храма – голова выше храма. Желтый плащ паломника ниспадал вниз крупными складками. Детские голоса одиноко и пронзительно перекликались в сиреневеющем воздухе. Стриженая склелетообразная нищая лежала на каменных ступенях ничком.
В пролом от нашего дома выскочила черная собачонка, за ней следом вышел пожилой усатый (Я давно заметил: похож, похож на меня, – не на меня, с которым происходит, а на меня, который наблюдает). Конечно, он не видел ни храма, ни стриженой, иначе он не наступил бы на алюминиевую миску и не прошел бы сквозь простертое в молитве тело, да и в гранитные ступени он погружался почти по колено. Бегло кивнув мне, усатый свистнул собаке. Но меня здесь уже не было.
Между тем черненькая собачонка видела все отлично. Она остановилась, нет. Не пошла в стену. Усатый посвистел еще раз. Собачонка не посмела ослушаться: она обогнула нищенку и побежала вверх по ступеням к резной двери. Со стороны это выглядело так, будто собака плывет вверх по воздуху. Ошеломленное лицо хозяина застыло маской вне времени. Псина непринужденно спрыгнула с каменного крыльца на землю. Оглянувшись на меня (но меня здесь действительно не было), она подняла заднюю ногу и окропила незримый храм. Усатый решил: с ним что-то не в порядке, привиделось вроде. Я же вот тут был у железных баков. А меня здесь нет, я там. Да и что мне здесь делать, если я не гуляю во дворе со своим кокером. А нахожусь совсем-совсем в другом месте.
Передо мной мутно-желтая вода, в которой плавают широкие листы лотосов, кокосы, шелуха от бананов, смятые стаканчики из пластика и всякий легкий мусор. Я двигаюсь в лодке-катере по узкому каналу. Вокруг возникают жилища-шалаши на сваях под пальмами.
Жизнь вся наружу. На полу сидит женщина в чем-то синем, цветастом и рассматривает себя в ручное зеркало. Как у Гогена.
Стриженый костистый старик-таец, рядом дог мышиного цвета – оба стоят на помосте, надолбы которого купаются в воде. Старик улыбается мне всеми морщинами и кланяется, дог мрачно глядит. Мимо проплывает черный пустой кокос.
Мы пристаем к плавучему супермаркету. Здесь большеголовый слоненок, привязанный за ногу цепью, бестолково мотается в толпе туристов. Хоботом чистит бананы и отправляет их в рот. Я погладил его. Кустится жесткая шерсть – живое.
Сухой седой англичанин посадил себе на голову мохнатую обезьянку, что-то ласково говорит ей и щекочет ее шею. Обезьянка нежно обнимает его и осторожно целует. Она сидит на седой голове, как розовая пушистая шапка-ушанка.
– Монки, монки! – позвал я. – Хочешь апельсина? А банана? А яблока?
И тут случилось совсем неожиданное. Обезьянка прыгнула. Мою голову обволокло пушистое тельце. Маленькие коготки вцепились в мою шею. Я взмахнул рукой, чтобы согнать ее. Больно! Мартышка не хотела слезать. Со мной творилось что-то странное, почти непристойное. Слоненок тянул меня за рукав своим мягким и настойчивым хоботом. Я заскользил по мокрым доскам и даже осознать не успел, как мы опрокинулись в темную воду. Сразу ослепило.
Потом я увидел, что мы оба барахтаемся у помоста: я и слоненок, на голове моей, вцепившись мне в волосы, визжит розовая обезьянка. Рядом плещутся волосатые кокосы и пластик. Сверху тянутся руки, наклоняются лица. Но я не могу дотянуться, не могу закричать, я захлебываюсь, потому что шею мне обвивает не то пятнистая вода, не то толстая анаконда. Это неправдоподобно, но я видел такую в питомнике или где там их разводят… Господи, даже позвать на помощь не могу… Может быть, это сон или кино, но уж слишком все натурально… Затягивает в глубину. Так приятное превращается в гибельное ужасное… И так непоправимо… Там, дома, даже и не узнают, где и как я погиб – нелепо и случайно…
Все-таки я выплыл или меня вытащили из очень теплой и мутной воды. Слоненок выбрался сам. Но я уже не видел, чем все это кончилось. Потому что бежал через закатный двор к нашему дому. Вода текла с меня ручьями. Черная собачка кидалась и яростно лаяла на меня, чуя, видимо, запах гнилых фруктов и курительных палочек и не понимая, откуда я сейчас появился. Усатый хозяин ее, к счастью, разговаривал с дворничихой, которая опять что-то мела. Что они все время метут, ведь во дворе если не постоянная пыль, то грязь и лужи. Ну, прямо как там в далеком Бангкоке.
Я уже входил в свое парадное, кто-то ухватил меня за мокрый пиджак. Я обернулся: давешний слоненок – совсем близко, маленькие глубоко сидящие глазки, честное слово, улыбались.
– Привет.
– Привет, – повторил я машинально.
– А я к тебе, по поводу статьи, кутьи и тому подобной галиматьи…
– Послушай, – растерянно пробормотал я. – Почему ты не там, а здесь? И что за дикость затягивать хоботом и топить в гнилой воде?
– Что ты имеешь в виду? В воде, в виду или в аду? – недоумевал слоненок. – Я пришел, чтобы посоветоваться. И в журнале я тебя не топил, а наоборот…
В сером животном постепенно проступали знакомые черты: маленькие глазки, низкий широкий лоб и жесткая щетинка волос. Я сделал над собой усилие. Господи, это же Сергей из «Триумфа»! Действительно, пришел ко мне посоветоваться, как и что ему писать насчет нашей давнишней литературной группы «Конкрет».