Воина убило летерийской магией. Он был без доспехов и оружия. Этот человек явно отправился порыбачить. А нашел свою смерть.
Вскоре из речного устья вышли в море четыре быстроходных к’ортанских баркаса. На переднем плыли Ханнан Мосаг, его к’риснаны и семьдесят пять чистокровных воинов, а в остальных – еще триста воинов.
Какое-то время суда несла сила отлива. Потом она иссякла. Ветер так и не появлялся. Тисте эдур спустили треугольные паруса и налегли на весла. Гребли до тех пор, пока король-колдун не приказал остановиться.
Туман плотно окутывал все четыре баркаса, ограничивая видимость двадцатью весельными ударами. Трулль Сенгар сидел позади Фэра, сжимая в руках новое копье, подаренное отцом.
Трулль чувствовал: летерийские корабли где-то поблизости. Как и их собственные баркасы, покачиваются на волнах. Правда, в отличие от к’ортанских судов, они не имели весел. Безветрие делало их неподвижными. Но ветра в ближайшее время не будет. Так сказал Ханнан Мосаг, а королю-колдуну виднее.
Над палубой витали духи Тени, чьи когтистые руки тянулись во все стороны. Им не терпелось скорее покинуть незримые границы. Такого скопления призраков Трулль еще не видел. Столько же их кружилось над палубами остальных трех баркасов? Но не им предстояло стать истребителями летерийцев. Для этого король-колдун вызвал иную силу.
Трулль ощущал ее присутствие где-то поблизости, в морских глубинах. Сила эта была исполнена безграничного терпения.
Ханнан Мосаг прошел на нос баркаса и медленно поднял руку. Глядя туда, куда указывал король, Трулль разглядел борт летерийского судна. Силуэт вражеского корабля становился все отчетливее. Паруса на мачтах безжизненно обвисли. Вокруг фонарей застыли круги тусклого желтого света.
Вскоре из тумана появилось и второе судно. С первым его связывал толстый канат. Возле обоих кораблей сновали акулы.
И вдруг акульи плавники исчезли. Все до единого.
Что-то медленно и неотвратимо поднималось на поверхность. Вода вокруг кораблей забурлила. Еще мгновение – и воздух наполнился пронзительными криками.
Бросив копье, Трулль плотно зажал уши. Так же поступали и другие воины, ибо страшные вопли, несущиеся из глоток беззащитных летерийцев, слышать было невыносимо.
Туман осветился короткой вспышкой магического огня.
Летерийские корабли теснились со всех сторон, но глаза тисте эдур не видели происходящего на их палубах. Там все было окутано клубами тумана, ставшего черным. Сквозь него прорывались только крики, превратившиеся теперь в вопли ужаса и отчаяния.
Сколько бы Трулль ни зажимал уши – звуки вонзались ему в мозг. Сотни голосов. Нет, тысячи.
И вдруг воцарилась тишина. Абсолютная тишина, давящая своей тяжестью.
Ханнан Мосаг опять взмахнул рукой. Завеса тумана мгновенно исчезла.
С голубых небес ярко светило солнце. Подувший ветер поднял легкую зыбь. Туман разошелся и над летерийскими кораблями. Фонари на их мачтах погасли.
– Весла на воду!
Труллю показалось, что голос Ханнана Мосага раздался совсем рядом, едва ли не над самым его ухом. Но раздумывать над этой странностью было некогда. Вместе с остальными воинами он обеими руками схватился за весло, опустив его за борт.
Баркас понесся вперед.
Вскоре король-колдун велел прекратить грести. Весла оставались в воде. Баркас причалил к одному из вражеских кораблей. Духи Тени ринулись на залитую кровью палубу.
Трулль заметил, что посадка судна изменилась. Казалось, его трюмы внезапно опустели.
– Фэр, что это такое случилось с кораблем? – шепотом спросил Трулль.
Брат повернулся к нему. Его лицо было совсем бледным. От неожиданности Трулль даже вздрогнул.
– Нас это не касается, – произнес Фэр, снова поворачиваясь спиной.
«Да неужели? И кого же это тогда касается? И зачем в таком случае мы вообще сюда плыли?»
Вокруг летерийского корабля виднелись мертвые акулы. Казалось, хищниц разорвало изнутри. Вода была красной от их крови и осклизлых внутренностей.
– Мы возвращаемся, – объявил Ханнан Мосаг. – Воины, разверните паруса по ветру. Мы узрели это своими глазами. Теперь пора возвращаться.
«Во имя Отца-Тени, да что же такое мы видели?»
На летерийских кораблях лопались надутые ветром паруса.
«Теперь духи Тени поглотят их, – подумал Трулль. – Клянусь сумерками, Ханнан Мосаг не просто показал летерийцам нашу силу. Он… бросил им вызов».
Вызов был настолько дерзким, что намного превосходил наказание, которое заслужили летерийцы, явившиеся сюда бить тюленей. Пока Трулль смотрел, как воины разворачивают парус, его обожгла новая мысль: «Кто же послал сюда эти девятнадцать летерийских кораблей, заранее зная, что они обречены? И почему матросы согласились плыть навстречу собственной гибели?»
Трулль не раз слышал, что ради золота летерийцы готовы на все. Но кто в здравом уме отправится за богатством туда, где его ждет верная смерть? Они наверняка знали, что в случае чего им не уйти.
«А если бы я не наткнулся на них? – следом подумал Трулль. – Ведь я мог отправиться за нефритом и на другое побережье, и тогда…»
Впрочем, что за высокомерные рассуждения? Если бы не он, то кто-то другой обязательно увидел бы летерийских захватчиков. Преступление никогда не остается незамеченным. И это правильно.
И все же Труллю, как и другим воинам, было не по себе. Что-то пошло наперекосяк, причем не только у летерийцев. У тисте эдур, включая их короля-колдуна Ханнана Мосага, тоже.
«Наши тени пляшут – тени летерийцев и тисте эдур. Они явно исполняют какой-то ритуал, но движения мне незнакомы. Не гневайся, Отец-Тень, но мне страшно».
Девятнадцать мертвых кораблей плыли на юг. А четыре к’ортанских баркаса отправились на восток, неся на борту почти четыре сотни молчаливых воинов тисте эдур.
Приготовлениями к погребению занимались рабы. Труп бенедского воина отнесли на площадку напротив одного из строений, примыкающих к крепости, где опустили на песчаное ложе и оставили, давая воде вытечь.
Рабы очистили глазницы, уши, ноздри и широко раскрытый рот убитого и заполнили все это мягким воском. Раны и телесные изъяны скрыли под слоем глины, перемешанной с маслом.
Шесть вдов тисте эдур следили, как в особой канаве на углях разогревается тяжелый железный противень с монетами. Ими покроют все тело покойника. Монеты были медными. Они шипели и потрескивали, отдавая жару последнюю влагу.
Удинаас примостился на корточках возле канавы, внимательно следя, чтобы ни одна капелька его пота ни в коем случае не упала на монеты. Подобное считалось у тисте эдур святотатством, и раба, проявившего небрежность, убивали на месте. Монеты нагревались и постепенно темнели. Затем в середине каждой появилась светящаяся точка. Ловко орудуя щипцами, Удинаас принялся вытаскивать монеты, укладывая их на подносы из обожженной глины. Подносов было шесть – по числу вдов, участвующих в церемонии.
Одна вдова, опустившись на колени, своими щипцами (они были меньше и тоньше) подхватила монету, после чего склонилась над трупом.
Первая монета легла в левую глазницу убитого. Воск зашипел, вверх поползли колечки дыма. Женщина прижимала монету до тех пор, пока та не вплавилась в кожу. Теперь можно не опасаться, что она сдвинется с места или упадет. Вторую монету вдова опустила на правую глазницу. Затем настал черед ноздрей, лба и щек. Здесь монеты ложились впритык, соприкасаясь между собой.
Когда они покрыли всю переднюю часть тела, бока, руки и ноги, труп полили расплавленным воском. Воску дали застыть, после чего убитого перевернули на живот. Церемония повторилась. Единственными местами, свободными от монет, были ладони и пятки.
Одевание мертвеца в монетный панцирь длилось почти весь день и закончилось незадолго до наступления сумерек. Только тогда Удинаас разогнул затекшую спину. Он стоял наклонив голову, а прохладный ветер сдувал с кожи капельки пота. Летериец стал отплевываться, пытаясь удалить изо рта тошнотворный привкус жженой плоти и еще более отвратительный запах горелых волос. Увы, зловоние осело в его порах. Как ни отмывайся, сколько благовонного масла ни втирай себе в кожу, оно все равно останется. Удинаас не впервые готовил покойников к погребению и знал, что полностью этот жуткий запах исчезает лишь через несколько дней.
Он стоял, уставившись на землю у себя под ногами. Плечо все еще болело после магического исцеления Уруты. С той проклятой ночи ему так и не представилось случая поговорить с Ведьминым Перышком.
Хозяевам своим Удинаас почти ничего не сказал. По правде говоря, они особо и не донимали раба, вполне удовлетворившись его довольно бессвязными объяснениями. Он знал, что Урута потом расспрашивала также и Ведьмино Перышко. Интересно, отнеслась ли она к ответам девушки с таким же безразличием, как и к его собственным? Тисте эдур редко уделяли внимание своим невольникам и еще меньше понимали особенности жизни летерийцев. Обычное поведение хозяев. А извечная судьба рабов – страдать от их равнодушия.
Однако не так-то просто раздавить личность. Она сохранялась, только пряталась где-то глубоко внутри. Свобода виделась Удинаасу чем-то вроде грязной сети, накинутой на клубки и клубочки взаимоотношений, одни из которых человек наматывал сам, тогда как другие создавались без его участия. Убери эту сеть – и мало что изменится; разве что исчезнет ложное самоуспокоение. Хороша свобода, когда ты с рождения опутан долгами!
