Иисус на Русской равнине, или Иррацио

Бульдозер затушил сигарету.

– Вот же нравится человеку из себя клоуна делать, что ни скажет – всё глупость какая-то. Слушай, клоун, я последний раз предупреждаю, будешь нам мешать, вышвырну отсюда, как паршивого щенка. Усёк?

– Фёдор, не надо, – сказал Иисус.

Опушкин отвернулся к окну.

– Так вот, Иисус, тебя уже ищут, – продолжил Бульдозер, – но здесь ты можешь считать себя в безопасности. Поэтому предлагаю пожить под моей, так сказать, крышей. Могу предоставить отдельный гостевой домик на берегу озера. Если предпочитаешь баню, то там есть и баня рядом, на втором этаже хорошие спальные комнаты…

– Это же западня! – рванулся к Иисусу Фёдор. – Неужели ты не видишь, что это подстава, что тебя заманили? Ты же Иисус! Разве не видишь, что ему нельзя верить!

– Заткнись, урод! – прорычал Бульдозер.

– Не вижу, – сказал Иисус.

– Ну, как скажете, – на лице Фёдора вызмеилась улыбка, он скрестил на груди руки. – Тогда я молчу.

– Если б не предвыборные дела, – тем же невозмутимым тоном продолжил Бульдозер, – тогда бы всё по другому воспринималось, тебя не сразу хватились бы, какое-то время ещё удавалось бы продержаться, чтобы успеть донести эту правду по России-Матушке. Но рано или поздно всё равно бы прикрыли, это сто процентов. Такие слова долго терпеть не будут. «Спасти русскую душу»!.. Это ж вообще на разрыв всей утробы!.. – он потянул себя за ворот рубашки. – Кстати, говоря, был бы ты в статусе официального кандидата, допущенного к выборам в президенты, ох, у тебя был бы шанс, дало отдачу, сдетонировало бы по всей конструкции, тебя бы услышали, это я знаю, что говорю. Мы же отслеживаем настроения в обществе, в этом стаде… да, оно пока ещё жуёт свою жвачку, и ещё долго может жевать, может изредка блеять, мычать, ворчать по своим клетушкам, самое большое – пошумят, потопчутся перед местной администрацией, помашут плакатиками, ну, в интернете позубоскалят, а голосовать на выборы поплетутся за эту же власть галочки ставить – за кого ж ещё на безрыбье-то?.. А только, какая она ни есть, она ж всё-таки Русь, а Руси, пуще всякой жвачки, что нужно? Ей идея нужна! ей зов – труба до неба нужна! – вот тогда она пойдёт ломить, и горы свернёт, и до звёзд достанет!..

– О чём ты хотел говорить со мной? – спросил Иисус.

– Так я и говорю уже, – ответил Бульдозер. – Но твой вопрос понял. До этого момента была, так сказать, вступительная часть. Теперь пора и о главном. Тебе, я думаю, уже наговорили обо мне и моих «подвигах», и процентов на девяносто всё так и есть. Я полковник Тарутин, глава местного РОВД, и меня здесь все боятся – от местного начальства до первоклашки…

– Как видишь, не все! – вставил Фёдор.

Бульдозер слегка поморщился.

– Почему меня все боятся, и как получилось, что я стал таким, которого нужно бояться, об этом я ещё расскажу. Но сначала мне хотелось бы знать… – он посмотрел на Иисуса. – Кто ты на самом деле?

– Я Иисус Христос, – сказал Иисус, не глядя на вопрошавшего.

– Вот только давай ты мне не будешь заливать, что ты тот самый Христос из Евангелия и тому подобное, ладно? Я не о этом. И, кстати, если бы ты был настоящий Христос, я б, наверное, не говорил с тобой так, всё-таки Бог есть Бог, а не кто-то ещё, меня бы, думаю, пробило до дна! Разве нет?

– А ты не расстраивайся, Иуду тоже ведь не пробило, – Фёдор продолжал сидеть со сложенными на груди руками, – и Пилата не пробило, и фарисеев, и много кого.

– Вот, что с ним делать?.. Хотя, может быть, он и прав, – признал Бульдозер. – По большому-то счёту, мне всё равно, Иисус ты или ещё кто-то, я имел в виду другое: кто ты по жизни – Пугачёв? Ленин? или Сергий Радонежский? Ты понял, о чём я? Вдруг ты и есть та самая труба до неба?!

– А если так, то что тебе в этом? – сказал Иисус.

– Тогда могу или выдать тебя, или…

Но не дал ему Фёдор договорить:

– Ты кого возомнил из себя, ты что, «Властелина колец»? может, «Крёстный отец»?! Думаешь, ты тут царь и бог? Думаешь, погоны и должность дают тебе право? Да ты сам, кто такой? Нуль без палочки, а туда же, «могу выдать, могу не выдать»! Ничего ты не можешь, понял?!..

– Неужели всё-таки Иисус? Удивительно, но, вижу, вполне возможно… – сказал Бульдозер, – и лучшее подтверждение тому – наш неразумный Фёдор. Это ж вопиющий факт! – он показал Иисусу на Фёдора. – Будь ты кем-то другим, он бы рта не посмел открыть на меня, ему бы такая глупость и в голову не пришла, правда, Федя? Я что-то раньше не слышал тебя, небось, готов был ветошью прикинуться, лишь бы мне на глаза не попасть? Но вот появляется Иисус, и о чудо! Что делается с нашим Федей! Его не узнать! Какой огонь! какие речи!.. Была душонка в мошонке, и вдруг воспарила!.. Вот я и прикидываю, если такое с одним приключилось, то, может, и с другими произойти. Или я не прав?..

Потемневшее озеро было по-прежнему гладко и неподвижно, словно огромное поле асфальта. Надломанной зубочисткой мелькнула чайка…

Фёдор, прикусивший губу, с налитым кровью лицом, казалось, то ли расплачется, то ли взорвётся.

– Тебе лучше выйти, Фёдор, – сказал ему Иисус.

Но он лишь мотнул головой.

– Я всегда ненавидел тебя, Бульдозер! – процедил он сквозь зубы, – ненавидел и презирал! Я даже свечу поставил Илье-пророку, чтобы он уничтожил тебя, чтобы сгнил ты заживо от собственного дерьма!..

– Не ты первый, не ты последний, – ответил Бульдозер. – Однако, как видишь, небесные силы не на твоей стороне…

– Ты хочешь сказать, что Бог не со мной, а с тобой?!

– Получается так. А ещё я хочу сказать, услышу хоть одно поганое слово, пеняй на себя.

– Ага, только шнурки поглажу! Привык всем рот затыкать, пуп земли… пуп глебовского района!.. – Фёдор прыснул злым смехом, расхохотался…

Хозяин дома пожал плечами:

– Он не даст нам поговорить, – и надавил сигнальную кнопку на поручне кресла.

Но Фёдор не увидел этого, он продолжал смеяться.

Прошло не больше минуты, к ним в комнату вошли двое охранников.

– Оформите по третьему варианту, – Бульдозер указал на Фёдора; тот уже не смеялся.

Опушкин вскочил с диванчика, но его умело и жёстко скрутили, защёлкнув на запястьях наручники.

– Я не боюсь тебя, держиморда! Я не уйду отсюда, я всегда буду с ним! Господи, помоги!.. – как мог, упирался Фёдор; его ударили по лицу и потащили к двери.

Иисус поднял руку.

– Стойте! – задержал охрану Бульдозер. – Если хочешь, я прикажу оставить его, но после каждого вмешательства в наш разговор, его будут бить по зубам до тех пор, пока до него не дойдёт, что молчание это воистину золото. Так оставить?

Иисус опустил руку. Бульдозер качнул подбородком:

– Уведите его.

– И ты молчишь?! – закричал Фёдор. – Молчишь на всё это?! Ты, Иисус, или как тебя там!.. Я верил, я поверил в тебя, я пошёл за тобой!.. О, я всё понял! – кричал он уже за дверью, – всё понял в тебе! Всё понятно!..

– Жить будет, – заверил Бульдозер.

Фёдора вывезут загород на старую выщербленную бетонку, проложенную через лесную зону; потом со знанием дела отработают по «клиенту» руками-ногами до потери его сознания; потом снимут наручники, и привалят к столбу у единственной остановки, где раз в сутки притормаживал поселковый автобус. Видимо, в этом и заключался упомянутый «третий вариант», но что представляли собой два предыдущих, можно было только догадываться…

Хозяин дома снова курил; он говорил, глядя на озеро:

– Бульдозером я стал не сразу, но, что называется, в один прекрасный день. Какое-то время я держался наивного представления, что система государственного управления, реализуемого, в том числе, через силовые структуры эМВэДэ, должна работать в интересах не только её создателей и тех, от кого зависит её непосредственное применение, но также, хотя бы отчасти, и общества. Довольно скоро, по мере расширения служебного кругозора и опыта, мои иллюзии развеялись окончательно. Система быстро дала понять, что любой входящий в неё винтик-шпунтик, любая её деталь, большая или малая, обязаны соответствовать её законам и принципам, в основе которых коррупция, циничная выгода, и круговая порука, в противном случае все, кто не вписывается в неё, будут неизбежно удалены из системы. Жадных там тоже не любят, от них избавляются, причём, иногда с публичной оглаской. Тогда я решил вписаться в неё, в эту систему, и когда вписался по полной, то почувствовал себя, как рыба в воде. Оставалось лишь стать рыбою покрупнее. Я добился и этого, благодаря своему, возможно наследственному, умению рисковать, точный расчёт и выбор момента, когда на кону солидный лакомый куш. Тот, кто умеет навязать свою силу, подавляя силу других, будь то в карьерной борьбе, или в приобретении благ у подвластного тебе населения, тот поднимается уже на иной уровень жизни.

– Поднимается? – спросил Иисус.

– По-крайней мере, в этом подлунном мире: ты видишь, что поднимаешься над ничтожным существованием, над любой материальной проблемой, над любой житейской нуждой и мелочной суетой, то есть, над тем, чем так озабочены обитатели нижнего, и даже среднего уровня. У тебя совсем другие запросы и другие возможности; с тобой считаются равные тебе по положению и по службе, с тобой ищут контактов, тебе делают выгодные предложения, и, наконец, определённая категория людей тебя просто боится. Самое блаженное, когда ты воздействуешь на других одним только чувством страха. Тебя боятся, и перед тобой уже нет преград.

– Боятся, значит, ненавидят, – сказал Иисус.

– Когда тебя любят, тебе многое могут простить, но когда тебя ненавидят из страха, тебе прощается всё. Не прощают тех, кто мог быть другим. Какой смысл обижаться на ураган, чуму, влетевший снаряд, или на бульдозер? Им уже всё прощено.

– Ты причисляешь себя к управляемой неразумной материи?

Бульдозер задумался.

– Я имел в виду нечто вроде: всё ему прощаю, ни в чём не виню, только пусть оставит меня в покое! Ну, а мёртвые не прощать, не способны.

– Ты это можешь доказать?

– Во всяком случае, простят или не простят меня мёртвые – мне от этого ни холодно, ни горячо, это я могу доказать хотя бы тем, что я жив и здоров, – возразил Бульдозер, – как жил, так я и живу без роковых несчастий и неприятностей.

– По-твоему, всё, что случается – безответно?

– В этом мире каждую секунду происходят миллиарды, триллионы случайностей, если бы все они имели последствия, то жизнь захлебнулась бы в этом убийственном хаосе и перестала существовать. Но мир, как мы понимаем, вполне устойчив, последователен, более-менее уравновешен.

– Каким же образом уравновешен? – спросил Иисус.

– Отсылка к школьной программе? Если где-то убывает, то в другом месте прибывает… Ты об этом?

– Об этом.

– У меня иное представление о равновесии. Один богатый, другой бедный, чем больше богатых, тем больше бедных, чем меньше богатых, тем меньше бедных. Один творит зло, другой – добро; один прощает, другой не прощает; пока тех и этих поровну – мир устойчив. Вот и всё. И хватит об этом! – отрезал хозяин дома. – Я хотел рассказать, как я стал «Бульдозером».

Он затушил окурок, и отодвинул в сторону массивную пепельницу.

– Я был тогда зав отделом районного ОВэДэ. В одном селе, довольно крупном, по нынешним меркам, со своим, хоть как-то позволяющим жить хозяйством, распоясались приезжие дагестанцы, «даги», как они себя называли, человек десять-двенадцать всего-то, они устроили там сущую оккупацию, вели себя, как захватчики и хозяева. Сначала какой-то Ахмет или Ахмат протеже известного депутата Госдумы, становится главой сельсовета, ясно, что за солидную сумму. Потом этот Ахмет завозит сюда своих земляков, в основном, родственников, молодых бездельников, с виду, обычные парни, но ведут себя, как обычная банда: грабят, насилуют, избивают; обложили данью всю эту округу вместе с ближним посёлком; бараны их пасутся везде, где хотят. Приехали на раздолбанных «девятках», а через пару-тройку месяцев уже гоняют на джипах, то есть, буквально у каждого иномарка. Местные, по забытой уже привычке, побежали жаловаться к участковому, в районную администрацию, в прокуратуру, а там – бездушие и волокита, ещё и боком вышло: «даги» зверски наказывали всех жалобщиков, заставляли их «искупать вину», в прямом смысле – деньгами, как «доносчиков». Почему было безнадёжно жаловаться, думаю, объяснять особо не требуется, как говорится, всё схвачено: все более-менее влиятельные должностные лица просто куплены, причём, незадорого, но хватило и этого. Управы на банду не было. Дошло до того, что могли зайти в дом, отнять у мужа жену, и увезти с собой на гулянку. Всякого, кто, хоть как-то, пытался сопротивляться, а это у нас почти всегда в одиночку, избивали и унижали при всех. В общем, эта зашуганная местность впала в тупую покорную безысходность. Я об этом узнал от коллеги сотрудника, разговорились на шашлыках у кого-то на «днюхе». Ну, приехал с ребятами, на свой страх и риск, собрал сельских мужиков в школьном спортзале, говорю им: «Достали вас чурки? Хотите разобраться с ними?» Молчат. «Не бойтесь, – говорю, – вам ничего не будет. Я всё знаю, что у вас творится. Разрешаю отделать этих «неразумных хазар» по полной программе, отделать так, чтобы они чесали отсюда, сверкая пятками, в свои аулы, и сидели там за горами со своими баранами до глубокой старости. Действуйте, я прикрою. Гарантирую, шума не будет, никого не привлекут, обещаю. Даю вам сутки на торжество справедливости». Опять молчат. «Вы русские или нет? Вы мужики или кто?!» Стоят, в пол уткнулись. Тут уж меня забрало: «Трусы позорные! Ни за себя, ни за жён своих постоять не можете! Вам не штаны, вам колготки носить!.. Эх, купать вашу Дусю! противно смотреть на вас!» Плюнул, и вышел оттуда. Навстречу бежит этот Ахмет или Ахмат, с ним ещё четверо, бубнит о каких-то претензиях в мой адрес. Ну, мы их всех мордой в грязь по моей команде; изъял у него мобильный, прямо в наглую, без всяких формальностей, смотрю, а там номерок того туза-депутата, покровителя их, ну, срисовал себе. Говорю: «Если, хоть кого-нибудь тронете, чурки вонючие, раздавлю, как тараканов, вместе с баранами вашими!» Я не шовинист, но те, кто не хочет здесь, на русской земле, жить по-русски, кто лезет к нам со своею вонью и спесью, те для меня и есть чурки, которые ни на что не годны, кроме, как на растопку. Я понимал, что просто пугнуть их, этого явно мало; по закону, сделать им ничего нельзя, нет на них ни единого заявления, все запуганы, к тому же, слишком плотный заслон из иуд-чиновников, и главный из них – столичный туз. Что было делать с этими «дагами»? Понадеялся на мужиков, а они в кусты. Помню, был вне себя от этой нашей проклятой покорности, буквально места не находил!.. А, кстати, хочу спросить, когда в твой дом врываются бандиты, когда избивают твоих родных, когда тебя унижают перед твоими детьми, когда хотят изнасиловать твою жену или дочь, как мы должны поступать, по-твоему? Просить пощады? Умолять, уговаривать?..

– Обязаны защищать, – ответил Иисус.

– Вот и я про это. Имею право защищать, а, значит, драться, сражаться, и убивать, если понадобится!

– Это право от Бога.

– Право, от которого эти мужички смиренно отказались, то есть, попросту, струсили.

– Трусость грех, а самоуничижение в трусости хуже гордости, – сказал Иисус.

– Передо мной два выхода: либо очистить село от бандитов, либо умыть руки, и отдать им это село в полное рабство. В первом, опираться на начальство, в виду особой чувствительности национального вопроса – пустой номер, оно бы и палец о палец вряд ли ударило, а против второго уж точно не возражало бы. Я выбрал первое. Нужно было как-то убедить столичного туза-депутата. Повторяю, в ту пору я ещё не научился различать чёткой разницы между милицией и полицией, я ещё не избавился от иллюзий защитника. Позвонил напрямую, инкогнито, тому депутату, между прочим, он до сих пор с телеэкранов не вылезает, и попытался взять его «на пушку», с самой внушительной интонацией довёл до его сознания, что ему надлежит в ближайшие два-три дня в селе Прасковеевке не осталось даже следа от представителей славного кавказского племени; в противном случае, «вас ждёт обвинение в умышленном разжигании межнациональной розни, со всеми вытекающими последствиями, вплоть до исключения из рядов правящей партии с лишением депутатского мандата, и судебного преследования по соответствующей статье Уголовного Кодекса, а уж подходящий общественный резонанс мы вам обеспечим. Всего доброго». Он не дрогнул, отдаю ему в этом должное, настолько был уверен в своей непробиваемости, более того, он предпринял меры, чтобы выявить того, кто посмел угрожать ему, меня чуть было не вычислили. Но я привык идти до конца, наверное, тоже родовая черта. Пришлось воздействовать эмоционально-психологически. Взял двоих проверенных ребят; улучил момент его прибытия в область на встречу с губернатором; выманили под каким-то предлогом его водителя, и аккуратно уложили в багажник его навороченной иномарки не очень свежий труп с размолотым в мясо лицом: очередное безымянное тело убиенного кем-то бомжа из нашего морга; на груди у трупа плакатик: «Я также, как ты, ненавидел русский народ, и вот, что со мною стало». Надеюсь, он не в обиде, а, может, отчасти, и рад, что внёс свой заметный вклад в торжество справедливости. Не знаю уж, как этот холёный туз избавлялся от трупа, но главное – всё сработало: неразумные бандюки со своим Ахметом испарились из села Прасковеевки за неполные двое суток. Я слышал, что первой, оценившей наш скромный перформанс, была жена депутата: в тот же день, вечером, открыла на даче багажник, а там… Говорят, стоял невыразимый вселенский визг, может быть, это, главным образом, и повлияло. Как бы то ни было, задача была решена, только после этого случая моё чувство причастности к своему народу стало меняться не в лучшую сторону. Потому что я всякий раз в такого же рода случаях, а было их предостаточно, сталкивался с той же проклятой покорностью. Людишки наши готовы терпеть до последнего, в их представлении картина мира выглядит так: вот есть какое-то зло, которое мешает жить, хотя, жить слишком сильно сказано, в общем, мешает учиться, лечиться, работать, а то и просто выходить по улицу, и есть власть, которая, если узнает про это зло, начнёт его немедленно как-нибудь исправлять, и как-нибудь ликвидировать. Зло и власть у них никогда не смешиваются, власть не может быть злом, и пока до них не дойдёт, до какой степени они слепы, ничего не изменится, потому что не всякая власть от Бога… – на этом слове Бульдозер перевёл глаза на сидящего перед ним Иисуса. – Или ты скажешь, что всякая власть от Бога?

– Скажу. Всякая власть от Бога, – произнёс Иисус. – Но не всякая с Богом. Подобно тому, как от Бога всякий хороший день, всякая радость, мир, здоровье, но также от Бога и всякое ненастье, война, болезни.

– Вот оно что!.. – дёрнул бровью Бульдозер. – Спору нет, поскольку не вижу особой разницы, суть та же самая – люди ищут правду во лжи, я про систему, основанную на абсолютной зависимости от неё населения со всеми средствами на его существование. Я бы эту систему управления назвал иначе. У Себастьяна Баха есть сочинение, звучит оно так: «Хорошо темперированный клавир», я его не слушал, не знаю, должно быть великая вещь, но не суть, так вот я бы, используя эту терминологию, дал такое название: «Система хорошо темперированного симулякра». Пусть и не очень хорошо темперированного, но именно симулякра! – воскликнул он, явно довольный своей находкой. – Система, которая работает на саму себя! Всё что попадает в неё, любые обще национальные проекты или реформы – образования, здравоохранения, культуры, экономики, армии, пенсионная и так далее, превращаются в собственные подмены и фикции. Притом, что может делаться много чего полезного и правильного: могут строиться какие-то производственные объекты, внедряться инновации и перспективные разработки, вводиться целевые программы, могут выделяться огромные средства, создаваться мощные фонды, центры, объединения и прочее, прочее, но, в конечном счёте, на выходе – ничего не улучшится, а станет ещё и хуже прежнего!..

– С тем же эффектом функционирует и система церковного управления, осуществляемого московской патриархией, – сказал Иисус.

– Ничего удивительного, подобное к подобному, – заключил Бульдозер. – Вскоре после случая с «дагами» поступила информация о готовящемся рейдерском захвате местного фанерного заводика, состоящего из двух-трёх цехов, каким-то чудом уцелевших во время искусственного банкротства и последующего разгрома мебельного комбината. Уже и ОМОН был проплачен, чтобы обеспечить быстрый успех операции по незаконному присвоению чужой собственности. Точное время операции держалось втайне. Я приехал на завод, как оказалось, за несколько часов до начала захвата, собрал заводских работяг, они и знать ничего не знали, разложил им всю ситуацию. Говорю: «Продержитесь, как можно дольше, хотя бы до утра, стены и ворота у вас надёжные, ребята вы крепкие, отбивайтесь, чем придётся, это же ваш завод, вы законные его хозяева! ОМОН без приказа штурмовать здание не будет, его задача – сопровождать этих аферюг до кабинета начальника, весь расчёт на внезапность. На вас полезет нанятая за деньги шпана и прочая наркота, не бойтесь их, как не боялись фашистов ваши деды и прадеды на Курской Дуге! Я сделаю так, что сюда приедут от разных газет и телеканалов, поднимем шум, вас поддержат. Главное – продержитесь!» Шансы на то, чтобы отстоять заводик во всех инстанциях были невелики, но если народ упрётся и не отступит, то система будет вынуждена считаться с этим. На следующий день узнаю, что заводские сами открыли ворота, запустили внутрь этих тварей, чтобы, так сказать, мирно во всём разобраться, что и требовалось этим захватчикам, которые изъяли все документы, печати, и объявили себя «новыми хозяевами предприятия», подсунув им липовую бумажку о судебном решении. И заводские дрогнули и прогнулись. Рассчитывали на то, что, глядишь, можно будет и с новым руководством сработаться, всё равно правды нету, ещё и побьют, и по судам затаскают, у них же с властями смычка, ведь с ОМОНом приехали! Через неделю набрали на завод дешёвых азиатов-гастарбайтеров, а всех заводских уволили. Но и это ещё не произвело из меня Бульдозера.

– Когда-нибудь количество неизменно переходит в качество, – заметил Иисус.

– Не вижу смысла перечислять подобные случаи с одним и тем же финалом, расскажу, что стало последней каплей, – Бульдозер снова закурил, не забыв включить кондиционер. – Вкратце, всё было так. По теме ювенальная юстиция. Сначала изъяли двоих малышей у здешней матери-одиночки: работала уборщицей в нескольких местах; дети – с бабкой-инвалидом; жили бедно, но вполне опрятно. Следующих детей отняли уже у полноценной семьи: муж работал кем-то на станции; жена, астматик, сидела с детьми школьного возраста; жильё в аварийном доме. Потом дошла очередь до многодетной семьи: забрали четверых из шести; мужик, отец, на двух работах электриком; она – медсестрой – через сутки двое; вся квартира – пара комнатушек. Семьи раздирали с мясом при помощи росгвардии. Все семьи – русские. Я был в каждой из них, убеждал: «Это же ваши дети, не чьи-нибудь! Что вы ноете, сопли жуёте, идите туда, зубами их рвите, чтобы вернуть детей, пока их не отдали неизвестно кому! Идите, я открою для вас все двери! У меня же есть повод вмешаться: поступило сообщение о причинении вреда здоровью ребёнка, так? Так! Но и вы должны действовать! И обязательно приходите все вместе – с родными, с друзьями, с соседями, и эти гады отступят!». Соседям, кстати, тоже говорил, что завтра могут и к ним придти, повод найдётся, разве не видно, что лезут именно к русским, к другим не рискуют, даже цыган не трогают. Орал, призывал, полыхал перед ними, как мог. И что? Все молчат. Один только и дёрнулся идти, бывший зэк, дёрнулся, да не пошёл: жена на шее повисла – «опять посадят тебя, я больше не вынесу!» Пришёл я домой, угоревший от этого бреда, все мозги, вся душа в дыму, не могу вместить, как это у родителей отнимают родных детей, которых они, скорее всего уже никогда не увидят, всё равно, что убивают, а они – ничего! Да если бы кто на моего посягнул, всех бы изрешетил в кашу!..

(У него был сын двенадцати лет, единственный его ребёнок, доставшийся матери после развода).

Это и было той каплей, окончательно смывшей с меня остатки наивных иллюзий. И я прозрел! – сказал Бульдозер, проведя по лицу ладонью. – Я увидел, что этот народ в данном историческом контексте ни на что не пригоден, его надо давить, и давить безжалостно, всмятку, может, хоть что-то поймёт тогда, а защищать его – то же самое, что воду в решете таскать! В ту убитую пьяную ночь я повалился на постель кулём соломенным, а проснулся стальным бульдозером! Я решил воспользоваться системой, я включился в ней на всю катушку, предельно используя свои служебные преимущества, свой просчитанный риск и натиск; подчинял себе всех, кого мог подчинить, отжимал любой выгодный бизнес, принуждал давать взятки, не щадил никого – бедный, не бедный, имущий, не имущий, богатый или не очень. В общем, давил, как мог…