Иисус на Русской равнине, или Иррацио

Бульдозер

Речь Иисуса у Ильинской церкви отразилась, в первую очередь, в сердцах и душах здешнего населения, как это будет видно впоследствии, и вместе с тем, в виде пересказов и прямых цитат распространялась уже и за пределами Галелеево, и таким образом, достигло ушей начальства сначала районного, потом и областного уровня.

Фёдор Опушкин, судя по нему, был в восторге от всего, что услышал у Ильинской церкви. Всё в нём играло: лучики в глазах, открытая улыбка, даже самое обычное дело в руках. Он выглядел так, будто в нём распрямлялось упруго и утверждалось что-то истинное, правильное, настоящее…

Приближался их запланированный уход из бани и, соответственно, из Галелеево, но куда именно Фёдор не знал. Иисус, заявив о твёдом намерении покинуть село, в то же время молчал о том месте, в какое предстояло перебираться, и всё откладывал день ухода, точно чего-то ждал.

На исходе месяца октябрьской ночью колючей от звёзд дохнуло арктической стужей, и лужи предстали, словно из стали, а дорожные колеи, где увязали в грязи по колено, разом – натурально и сказочно – окаменели. Утром всё как-то приободрилось, подтянулось; воздух, очищенный от хмари и перегара, радовал всякое живое дыхание кристальною свежестью; машины выползали со стоянок, помахивая выхлопными дымками; вороны над головами глядели орлами, и строго покрикивали, как бы подгоняя ленивых и нерадивых, впрочем, таких мало было.

Не хватало лишь чего-то единого…

Фёдор колол дрова. Банька отрадно топилась, испуская в небесную стынь душистый берёзовый жар. То, с каким задором он колет дрова, с каким участием встречает и провожает любых посетителей, с какой осознанной преданностью прислушивается к каждому слову, исходящему от своего наставника, невольно наводило на мысль, что он жил теперь единственно этой причастностью ко всему, что совершалось Иисусом. Он был похож на ординарца счастливого от службы своему командиру.

Казалось, ничто не могло испортить его приподнятого настроя, установившегося в эти дни, но вот как-то под вечер случилось ему проводить к Иисусу одного насквозь прокуренного старика-инвалида, приковылявшего к ним из почти безжизненного Голофеево (когда-то весёлой колхозной деревни славной яблоневыми садами). От него-то он и поймал эту фразу, вылетевшую из приоткрытой двери: «Опоздал ты, Господи, раньше надо было являться-то! Мы, русские, давно уж чужие друг дружке, нам наплевать на своих, да и на себя самих тоже. Была когда-то Россия, были русские, были и сплыли, только слова и остались…» – вот, что заставило Фёдора застыть, как вкопанному. Дед вышел из бани, закурил беломорину, и подался восвояси. А Фёдор смотрел ему в спину, пока он не стёрся в сумерках.

– Нет, старый… Врёшь ты! – сказал, и сплюнул. Но улыбка уже не играла.

Утром они были разбужены гудком полицейского джипа, урчавшего под окошком бани: оказалось, за Иисусом послана машина с сопровождающими по личному распоряжению начальника Глебовского ОВД. Наспех одевшийся Фёдор разговаривал с лейтенантом полиции, тучным губастым малым в чёрной форменной куртке. Сопровождающих было двое; другой, постарше, в звании капитана, поглядывал с переднего пассажирского сиденья джипа.

Фёдор в старательно вежливом тоне задавал уточняющие вопросы о причинах такого непонятного задержания человека, и чем более задавал, тем неотвратимей представлялось его практическое осуществление.

– Приказано доставить. Там всё скажут, – лейтенант был непробиваем.

Вопросы, «на каком основании?», «имеется ли у законное основание?» не проходили: «приказано доставить», и точка.

Фёдор заикнулся было о неповиновении, но вовремя перевёл на просьбу выделить им полчаса, чтобы принять решение, а то ведь, как обухом!.. Им милостиво предоставили ровно десять минут на сборы.

Иисус сидел за столом перед разложенными по тарелкам бутербродами к завтраку.

– Извини, что так долго, – вошёл расстроенный Фёдор. – Просто хотел всё выяснить.

– Ты садись, будешь есть и рассказывать, а то остынет, – сказал Иисус, разливая по кружкам из чайника.

– Тебя велено доставить по приказанию, знаешь, кого?! Хуже не бывает! Это не кто-нибудь приказал, это самолично «его превосходительство» Тарутин Роман Игоревич, начальник нашего Глебовского РОВД, вот кто!.. Сам Тарутин! – Фёдор подсел к столу. – Я тебе расскажу в двух словах, что он такое, этот Тарутин, ты поймёшь, что это очень серьёзно.

Иисус с вниманием отколупывал яичную скорлупу…

– Этот Тарутин… его тут все боятся, всех подмял под себя!.. Всех, это значит, всех, понимаешь? Все крупные собственники и фермеры, владельцы магазинов, торговых точек, все лакомые кусочки в районе – все его, все ему платят! А кто пытался сопротивляться – кого посадили, а кого и след простыл! – Фёдор отхлёбывал чай, не забывая про бутерброд. – Ты думаешь, чья здесь земля между лесом и кладбищем до самой реки? Его! А хутор Сороки – там самые крутые особняки с охраной? А в колхозе нашем бывшем галелеевском, который агрофирма теперь, кто главный акционер? Тоже он! Два года назад наших прежних владельцев, как ветром сдуло! С тех пор там всем заправляют его люди. Даже имя его стараются не поминать лишний раз. Знаешь, как его прозвали? «Бульдозер»!..

К сказанному Фёдором, остаётся добавить, что полковник МВД Тарутин Роман Игоревич, он же, Бульдозер, обладал достаточным влиянием и на областную администрацию. Губернатор, например, предпочитал с ним не связываться – себе дороже. Подобной тактики придерживался и областной прокурор, выдерживая линию не слишком обязывающих личных отношений. Среди его недругов и невольных друзей нашлись и такие, кто предпринимал различные подкопы с целью нащупать подлинную причину столь завидной самоуверенности Бульдозера, старались выйти на его покровителей, но ничего нарыть не удавалось, всё упиралось лишь в домыслы и туманные предположения без конкретных фамилий. Он был, что называется, «на хорошем счету», к тому же, неоднократно удостаивался наград, в том числе, и церковных.

– Я видел его всего два раза, – делился Фёдор. – Первый раз у святого источника, там, где сейчас купель в избушке устроили, а тогда просто ручей растекался из родника. Вижу, стоит в траве, ни дать, ни взять, этакий барин, совершенно голый, а его заботливо так поливают из кувшина водичкой – на головушку, на плечики, на животик… Стоит, похлопывает себя ладошкой: «Хорошо-о, хорошо-о!», приговаривает. Это всё при людях, при женщинах, при детях, которые поблизости черпают из родника, умываются, набирают воду в баклажки. Полили, сколько ему угодно, и укрывают безразмерным таким полотенцем, ну, прямо какой-нибудь римский патриций, не меньше; подносят ему чашечку горяченького чего-то из термоса… И только шёпот вокруг: «Бульдозер! Бульдозер!»

А второй раз видел его этим летом в Глебове, выхожу из маршрутки у сквера, а там, как в кино, куча полицейских машин с мигалками, менты снуют туда-сюда, таскают какого-то мужичонку… Короче, в личный «Гелендваген» Бульдозера влетел на повороте жёлтый поношенный «Жигуль» этого мужичонки; на бедняге уже лица нет, чувствует, что попал с концами! У «Гелендвагена» на заднице слабая вмятина и разбит фонарь. Его превосходительство сидит за рулём у открытой двери и кушает мороженное, причём, не без удовольствия. Так вот, я потом слышал, что с этого мужичонка три шкуры содрали, ему пришлось продать машину, гараж, влезть в долги, чтобы как-то возместить этому гаду материальный ущерб!.. Ты понимаешь теперь, кто на тебя глаз положил?

– Понимаю, – сказал Иисус, и поставил допитую кружку.

Фёдор посмотрел на свои часы.

– Между прочим, десять минут прошло. Надо им что-то ответить.

– К нему-то я и должен придти, – сказал Иисус. – К этому человеку.

– К человеку?! – вскинулся Фёдор. Это не человек, это бульдозер! Я-то думал, Христос идёт к тем, кого унижают, кого за людей не считают, кому искалечили жизнь, как тому мужичонке! Ты же сам говорил у церкви!..

– Ты хочешь сказать, что ты прав?

Это был вопрос наповал.

И Фёдор не смог ответить.

Иисус поднялся из-за стола, и тут же постучали в дверь.

– Можно я тоже с тобой? – Фёдор по-детски отвёл глаза.

– Пошли, – сказал Иисус.

В дверь продолжали стучать.

– Что им сказать? – спросил Фёдор.

– Скажи, чтобы меня связали по телефону с этим полковником.

Как ни странно, но лейтенант, услышав об этой просьбе, не выразил ни малейшего возражения, и после короткого совещания с капитаном, набрал по мобильному телефону номер своего шефа. Объяснил ситуацию, потом подошёл и протянул трубку, – Иисус поднёс её к уху и произнёс:

– Здравствуй.

– Кто это? Кто говорит? – донеслось из трубки.

– Иисус.

– Слушай, Иисус, садись в машину и езжай ко мне, пока я добрый.

– Я хочу встретиться с тобой, – сказал Иисус, – но я не поеду на вашей служебной машине, я доберусь своим ходом.

– Как это?.. Когда?

– Думаю, в течение часа буду у тебя.

Мобильный телефон, бубнящий начальственным голосом, вернули лейтенанту, он, выслушивая указания, отошёл к джипу, потом передал телефон старшему.

Фёдор напряжённо наблюдал за происходящим. В машине мелькнул листок бумаги в руках капитана…

– Что-то выписывают. Повестку, наверное, – прикидывал Фёдор.

Но на листке, полученным от капитана, была коряво нарисованная схема маршрута.

– По этому адресу, – пояснил лейтенант.

Когда «УАЗ-пэтриот» уехал, Фёдор сказал:

– «Вязники», я знаю это место, это наша местная «Рублёвка».

– Вязники-отвязники… – обронил Иисус.

– Как поедем? на такси или мне договориться с кем-нибудь? – спросил его Фёдор.

– Попроси Камаза.

Вскоре Фёдор подъехал с Камазом на его бывалой неприхотливой «Шевроле-Ниве» прямо к бане; Иисус уже ждал их. Договорились, что доедут до Глебова, до поворота на строительный рынок.

Ехали молча. Всю дорогу Андрей вопросительно посматривал на Фёдора, – было видно, как его распирало от любопытства, – и всё-таки не спросил, куда и зачем уходит тот, кого он уже не боялся называть Иисусом, Повернув на перекрёстке, он остановился, не выключая двигателя, на улице «Большая Садовая», хотя никаких садов по сторонам не просматривалось, зато тянулся до еле заметного вдалеке строительного рынка бетонный забор. Вылезшие из машины Иисус и Фёдор пожали руку Андрею Комоню, и перешли через дорогу. Вздохнув, им вслед, он лихо развернулся, и покатил в обратном направлении.

Иисус почему-то не сказал Камазу точного адреса, поэтому по совету Фёдора, они вышли, не доезжая до Вязников.

– Нам нужно на «Озёрную», дом номер двадцать один, – Фёдор повертел головой по сторонам, – вон по той тропинке…

Безлюдная извилистая тропинка уводила вглубь лесного массива, где за стволами породистых сосен скрывались, похожие на заморских купцов, крутые особняки.

Они прошли сквозь редеющую толпу корявых стариканов-вязов, и пошли под тихий шорох, сеявшей с неба снежной крупы, вдоль вычурных дорогих оград местной «Рублёвки»…

Начальник Глебовского РОВД, полковник полиции Роман Игоревич Тарутин относился к своему брутальному прозвищу, о котором прекрасно знал, скорее с симпатией, по-крайней мере, не отрицал в нём известных положительных качеств. «Кому-то и бульдозер – бог», – обмолвился он как-то вслух самому себе, глядя в зеркало.

Первому донесению об Иисусе он особого значения не придал. Но вторая информация, уже более обстоятельная, вплоть до пространных цитат из речи перед Ильинским храмом, произвела на него совсем другое воздействие, – Бульдозер даже забыл о чашке кофе, пробегая глазами распечатанный текст; он перечитал его ещё и ещё раз, встал и положил его в сейф, и после какое-то время сидел, задумавшись, будто внезапно столкнулся с тем, о чём уже и не думал дожить когда-нибудь…

Что из этого следовало? А следовало то, что проблему с «неким самозваным Иисусом», спустили пока что на уровень местного ОВД, причём, под личный контроль начальника, но в случае, если он не сумеет справиться, то этим неизбежно займутся вышестоящие органы, тем более, с учётом, по сути, стартовавшей президентской компании, и без того обещающей быть весьма скандальной. В главке уже состоялось несколько совещаний на тему «усиления контроля, и принятия дополнительных мер для поддержания максимально стабильной общественно-политической обстановки»: для областного начальства было категорически неприемлемо навлекать на тихую и в целом на «хорошем счету» подведомственную область какого-либо неудовольствия центральной власти, а посему любые эксцессы такого рода старались гасить в зародыше.

В епархиальных церковных структурах, включая митрополита, наверняка уже были извещены о том, что говорилось у церкви Ильи-пророка, не говоря уже о том, что информация такого рода должна поступать напрямую в Управление Московской патриархии.

Полковник Тарутин вспомнил о кофе, и сделал пару глотков.

Конечно, будь то какая-нибудь известная личность, да ещё со скандальным прошлым, с которой мороки не оберёшься, то можно было бы, хорошенько припугнув, «чтобы ноги твоей здесь не пахло», взять эту личность под белы ручки, вывезти куда-то подальше в соседнюю область, что не редко практиковалось в непростых полицейских буднях, и пусть с ним другие коллеги по профессии разбираются. Имелся, правда, ещё один проверенный способ по принципу: нет человека – нет проблемы, то есть, ликвидация объекта не вызывающая подозрений, например, автомобильная авария, но к этому прибегали в исключительных случаях и только после соответствующего условного сигнала сверху.

Впрочем, вряд ли Бульдозер рассматривал упомянутые варианты, хотя бы потому, что сидя один в своём кабинете под явным влиянием прочитанного донесения, он, как бы ни с того, ни с сего, сказал:

– Неужели в этом болоте появилось хоть что-то стоящее?..

И добавил:

– Мне нужно видеть его. Он должен быть у меня!

Иисус и Фёдор шли по хрустевшему под ногами мелкому гравию, приближаясь к синей овальной табличке: «Озерная 21».

Озёрная – потому, что где-то там за оградами, за особняками с ухоженными парками и лужайками, открывалось долгая озерная гладь, простиравшаяся до противоположной полосы лесного заказника.

Остановились у мощных стальных ворот, что одним своим видом заявляли о статусе хозяина той территории, которую они закрывали напрочь от любых посторонних взглядов и проникновений.

– Я не боюсь его! Ненавижу!.. – Фёдор потянулся рукой к кнопке звонка, но нажать не успел.

Дверь калитки, слева от ворот, мягко щёлкнула и отворилась. Из калитки вышел охранник и жестом пригласил их войти. Каким образом их распознали, и почему пропустили без единого к ним вопроса, оставалось только догадываться.

К главному дому с колоннами, вроде дворца, вела дорожка из рельефной мраморной плитки. Весь первый этаж был полностью остеклён, но не прозрачен. Весь второй этаж по периметру обрамлялся открытым балконом. За домом искрилось неоновым светом озеро. Везде было чисто, ухожено, тихо. И всё казалось ненастоящим. Даже небо над озером.

– Не хилые владения у наших полканов полицаев, как у фон-баронов каких-нибудь! – не преминул высказать Фёдор (надо думать, приближенность к Иисусу немало способствовала его храбрости). – Представляю, как живут наши слуги народа, если их верные псы в таком шоколаде…

Иисус ничего не сказал на это.

Охранник перед тем, как впустить их в холл, коротко глянул на Фёдора:

– Советую держать язык за зубами.

– Молчать, что ли? – хмыкнул Фёдор.

– Помалкивать.

Их провели по пустынному холлу через зимний сад с журчащим фонтанчиком, через полутёмный каминный зал, через бильярдную с барной стойкой, наконец, они вошли в обставленную мягкой мебелью комнату с панорамой на озеро…

Хозяин появился в форменной рубашке с погонами и в лёгких спортивных брюках: гладко выбрит; отличный парфюм; спокоен. В руках голубоватая прозрачная папка.

– Присаживайтесь, – он показал на кожаный полукруглый диванчик.

Сам же уселся рядом за столик, на котором уже были разложены: пепельница, вскрытая пачка импортных сигарет, изящная зажигалка, и маленький серебристый пульт с двумя кнопками.

Бульдозер вынул из папки листки с распечатанным текстом, бегло и выборочно пробежал по нему, положил поверх папки. Не говоря ни слова, даже не взглянув на своих-гостей, как будто их и не было здесь, он достал зубочистку и поднёс ко рту, – начал медленно и отстранённо ковыряться в зубах…

– Это он специально, – прокомментировал Фёдор. – Это у них манера такая, чтобы мы почувствовали разницу – кто мы и кто они…

– «Они», это, надо думать, «верные псы» наших слуг народа»? – спросил Бульдозер, продолжая ковырять во рту.

Фёдор оторопел, но быстро нашёлся:

– Да, верные псы! И мне чихать на вашу прослушку!

– Нет никакой прослушки, просто у охранника не был выключен микрофон. Но дело не в этом. Дело в том, что в этой избитой фразе нет ни единого слова правды, как это ни обидно звучит для тебя, – Бульдозер поднял голову, но посмотрел почему-то на Иисуса.

Они встретились взглядом.

– Ну, конечно! Вы же мните себя хозяевами над нами! – Фёдора словно дёргали за язык.

– Ни слова правды! – повторил Бульдозер, и перевёл взгляд на озеро. – Ну, какие мы «псы», настоящие псы служат преданно, без всякой корысти, а мы служим за хорошие деньги и за возможность приворовывать на службе. Следовательно, мы к тому же ещё и неверные, поскольку будем служить любому, кто лучше и больше платит. И в «слугах народа» тоже ни слова правды. Они никакие не «слуги», они желают быть привилегированным элитным классом над прочим быдлом, причём, желательно наследственным классом. Остаётся слово «народ», но и здесь неправда. Разве можно назвать народом это стадо, разбредшееся кто куда, не помнящее родства, мечтающее об уголочке более-менее сытого счастья, о жалкой подачке со стола своих господ – этой патологически жадной элиты? Притом, что половина из этого стада готова свалить со своей «богохранимой» родины к нашим врагам, а другая половина будет вечно терпеть над собой любого идиота и прощелыгу, и вечно ждать перемен. «Лишь бы не было войны!» – это главная их молитва…

– Да! – чуть не подпрыгнул Фёдор, – лишь бы не было войны! Ради этого воевал мой прадед, ради этого погибало его поколение, ради этого жили наши отцы и деды! Это для таких, как ты, нет ничего святого, и тебе никогда не понять этих слов, потому что они для тебя пустой звук!..

– И опять всё мимо, – отвечал Бульдозер. – У меня все предки – военные, все в роду воевали, кроме меня одного, поганца, но я за них горло перегрызу. А правда в том, что как народ, мы, русские, образуемся и сплачиваемся именно на войне, в борьбе и преодолении. Война сбивает нас в единый оплот, которому нет преград – по-другому не получается, так уж мы скроены. Нам только дай расслабиться – и нет народа. Нас ещё могут как-то держать какие-нибудь великие стройки, невиданные свершения, испытания, которые потребуют многих лишений и жертв, что, по сути, та же война…

– Бред! Демагогия! – фыркнул Фёдор. – Это надо отмочить такое: не будет войны – не будет народа! Ну, бред!..

Бульдозер, наконец, посмотрел на него в упор.

– Ты кто? Ты у нас, кажется, Фёдор Опушкин, то есть, неопределённых занятий и средних способностей, так? Может быть, ты кому-то сильно помог в его жизни, кого-то спас или пожертвовал для кого-то своим здоровьем? Нет? А что есть? А есть, прямо скажем, ни то, ни сё, и весь ты пока – от сих до сих, – он ткнул два раза по столику на небольшом расстоянии. – В лучшем случае, тебе ещё предстоит превозмочь самого себя, чтобы что-то постичь в этой жизни. Я таких много видел, наблюдал, и все, сколько знаю, так и остались – от сих до сих.

– А ты у нас, кажется, полковник полиции, так? – отвечал ему той же монетой Фёдор. – Ты у нас как бы на страже закона, и как бы местный защитник народа, да? то есть, начальник среднего уровня у наших защитников…

– У тебя, что ни слово, всё ложь, Федя. Это милиция была когда-то защитником народа, потому как считалась народной, а у полиции другие функции, она, по определению, в первую очередь на страже интересов власть имущих! Надо бы знать такие элементарные вещи, – пояснил Бульдозер.

– Теперь понятно, почему ты с людьми такой безжалостный, запугиваешь, обдираешь до нитки, бросаешь за решётку невиновных!..

– Федя, я тебя поздравляю, ты первый раз попал в самую точку! Я действительно творю безобразия, любого могу унасекомить, могу разорить, обложить данью, посадить ни за что за решётку, могу просто стереть в порошок… Про таких, как я, говорят: не боится ни бога, ни чорта. И ты не поверишь, я даже устал от этого, опротивело до тошноты. Серьёзно.

– Может, тебе ещё и посочувствовать?

– Ну, если ты способен на это.

– Не всякий достоин сочувствия, тем более, такой монстр, как ты… Бульдозер!

Хозяин дома покачал головой.

– Ты уже, как минимум, трижды оскорбил меня в моём доме, но я ни разу не сказал тебе ничего подобного. Ты нарываешься, что ли? Если да, то сначала подумай, уверен ли, что не пожалеешь об этом?

Фёдор покосился на Иисуса, смолчал.

– Скажи спасибо, что тебе позволили войти сюда и присутствовать здесь, – Бульдозер давил, и возразить ему было нечем, – тебя, Федя Опушкин, я сюда не звал, и не с тобой говорить собирался, ты здесь постольку-поскольку, а точнее, с боку припёку, понял? Надеюсь, в дальнейшем ты учтёшь этот несложный расклад, и не будешь мешать нам.

Бульдозер, как бы нехотя, вынул сигарету из пачки, щёлкнул зажигалкой. Выпустив дым, дотянулся до пульта и нажал кнопку. Заработал еле слышно кондиционер…

– А ты, значит, Иисус Христос, – они снова встретились взглядом. – Когда мне первый раз донесли о тебе, я подумал, что вот ещё один сумасшедший бездельник, или очередной мошенник. У нас тут кого только не было, и «пришельцы» были, и «киборги», и какие-то «эльфы» залётные, и «Велесов Сын» или «Сын Велеса», уже не помню, а в соседней губернии даже «бог Сеня» был, целую секту из баб организовал. Но ты не сумасшедший, нет, и не мошенник, уж в этом я разбираюсь. Никакой мошенник не стал бы так рисковать, тем более, задарма.

Он взял один из листков, лежавших на папке.

– Меня, откровенно говоря, зацепили твои слова, здорово зацепили… «Я пришёл спасти русскую душу», – процитировал он. – Ты действительно так и сказал: спасти русскую душу?

– Да, – произнёс Иисус.

– Ты, наверное, в курсе, что в России уже, по сути, началась президентская предвыборная кампания? И вот об этом, – он постучал пальцем по листкам на папке, – известно также и в областном полицейском главке и губернатору.

– Уже донёс, – усмехнулся Фёдор. – Конечно!..

Бульдозер вздохнул.

– Опять в лужу сел, не надоело тебе? Меня загрузили этим из областной конторы и поручили разобраться с «данным объектом» согласно информации, полученной от источника из местных жителей, а ещё один сигнал ушёл в епархию от священника, а оттуда, думаю, всем понятно куда. Это я к тому, что ты, Иисус, можно сказать, под колпаком. Если там, – он поднял вверх указательный палец, – узнают, где в настоящий момент находится тот, кто заявил о спасении русской души и о сознательном уничтожении её носителей, мне моментально будет спущено указание задержать тебя и доставить в следственный изолятор, причём, не временного содержания, а именно в СИЗО.

– Это на каком основании?! – вмешался Фёдор.

– На основании возможной угрозы обществу и правопорядку в период президентской кампании. Если «объект» продолжит упорствовать на своём, то будущее незавидно. В лучшем случае – психушка и полная изоляция. В худшем – махровый национализм, да ещё фашистского толка, и срок с неизбежной втихомолку, ликвидацией.

– Теперь понятно! Ты хочешь, чтобы он сам выбирал себе наказание! Отлично! Просто супер!.. Да ты хоть понимаешь, кому говоришь? – Фёдор постучал себе по лбу. – Ты понимаешь, кто перед тобой? перед кем ты сидишь тут?!