Иисус на Русской равнине, или Иррацио

– Ты сделался частью зла, как сказано в псалме Давида: «Неужели не вразумятся все, делающие беззаконие, поедающие народ мой, как едят хлеб, и не призывающие Господа», – произнёс Иисус.

– Здорово сказано, «едят, как хлеб». Просто супер! Ну, да, и я тоже ел, и не поперхнулся даже. Я сделал выбор, а было одно из двух: либо к тем, кто едят, либо к тем, кого ели, вот я и ел его этот хлебушек такой податливый, хоть и пресный. Встрянет ли он когда-нибудь поперёк горла тем, кто жрёт его день и ночь? А если всё же настанет тот час расплаты, и поволокут меня к месту казни, я встретил бы его без тени страха, и перед тем, как погаснет свет, я успел бы выкрикнуть: наконец-то!.. – Бульдозер действительно едва не крикнул, но вовремя взял себя в руки. – Когда мне возражают и напоминают про оппозицию с демократическим лицом, про их протестные акции за свободу и справедливость для всех без разбору, и за всё прекрасное, я отвечаю: ваша оппозиция не народ, это мякина. Я, хоть, и не крестьянин, но знаю, что есть хлеб, зерно, и есть, мякина – всякая летучая пыль и ошмётки, остатки от молотьбы колосьев, не съедобный продукт. Так вот я имею в виду не мякину, а хлеб, то есть, народ, который, теоретически, способен когда-нибудь переполниться своим бездонным терпением. Я же почти разуверился в этом! я бросал в этот людской колодец камень за камнем, но оттуда не доносилось ни единого звука! Но однажды настал этот день, и меня разорвали слова: «Я пришёл спасти русскую душу»!..

Бульдозер поднял глаза к Иисусу.

– Ну, и как ты собираешься спасать эту русскую душу?

– Судя по тому, что я услышал от людей у Ильинского храма, можешь считать, что камни в колодец ты бросал не напрасно. Душа народная жаждет правды, иначе она погибнет, она ищет её на земле и не находит, потому что та правда, которую она так жаждет, исходит с Неба. Ещё в очень давние библейские времена человек говорил человеку: «жив Господь, и жива душа твоя!» Когда снова вспомнят об этом, Бог омоет русские души, даже самые чёрные, смрадные.

– Но ведь есть Церковь, она тоже учит жить правдой Божьей, я же бывал на службах, а каков итог? Итог нулевой. Получается, в стенах храма правда есть, а за стенами, как не было её, так и нет. То есть, люди десятками лет стоят на службе, учатся правде, а потом идут в мир и ничегошеньки не меняется. Хотя почему не меняется, очень даже меняется в худшую сторону. Это как, по-твоему?

– У верующих отняли меч, но сказано: «продай одежду свою и купи меч». Меч – это слово Истины и действие Божьей правды. Вместо меча навесили на шею ярмо безвольной покорности и послушания без рассуждения. Люди ходят в храм, как в баню: помылись, и по домам – с лёгким паром! Это в лучшем случае. Русская душа это целомудрие, великодушие, нестяжательность, необоримое стояние в Божьей правде, спасающей мир, потому что «не в силе Бог, а в правде!» – это сказано русскими и больше никем. Мир ищет света русской души. «И зажегши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме».

Бульдозер поднялся с места:

– Разговор окончен. Ты принимаешь моё предложение пожить здесь, по-крайней мере, столько, сколько посчитаешь нужным?

– Принимаю, – Иисус также поднялся с места. – Но при условии свободного выхода за ворота.

– Как хочешь. Я предупрежу охрану Через пару часов приглашаю на ужин, сегодня жареные караси под сметаной, свои, озёрные. Очень рекомендую.

– Мне лучше побыть одному.

– Воля твоя, – пожал плечами Бульдозер.

Вечер пришёл сырой, туманный. С озера тянуло горечью краснотала, свежей рыбой, прелым деревом, дымом, дёгтем… Озеро словно растворилось в воздухе, казалось, оно было повсюду, со всех сторон, то отступая, то приближаясь сквозь мигающие огоньки, сквозь волнующую прохладу, сквозь чей-то невнятный рассеянный разговор…

Угловое окно спальной комнаты хозяина дома на втором этаже, задёрнутое портьерой, слабо светилось снаружи оранжевым прямоугольником. Полковник Тарутин лежал ничком на кровати с зажатым в правой руке пистолетом.

Взлаяли и завыли собаки откуда-то с городской окраины.

Он перевернулся на спину.

– Продай одежду и купи оружие… – голос был странный, почти чужой. – Вот так, значит, – он только теперь приоткрыл глаза. – Одежда это имущество, имение, насколько я понимаю, а оружие, то есть, меч, это, как выяснилось, дело правды. Правды.

Утром Иисуса не обнаружилось.

– Роман Игоревич, вы же сами приказали, – оправдывался охранник.

– Да я ничего. Когда ушёл?

– Ещё не рассвело, я только сменился.

– Я так и думал.

Спорткомплекс «Звёздный» сиял в ночи праздничным фасадом в гирляндах огней, разбросавших своё разноцветье по зеркальным капотам и крышам престижных автомобилей, припаркованных в несколько рядов на отдельной ограждённой стоянке.

Начинался первый период матча областной Неофициальной Хоккейной Лиги (НХЛ!), организованной по личному хотению губернатора Калужской области, специально для катания с шайбой в свободное от работы время, но в форме турнира. Игры проводились раз в месяц, с ноября по май, между четырьмя областными командами, набранными большей частью из областной элиты: управленческой, торгово-финансовой и театрально-эстрадной. Народу дозволялось совершенно без всякой платы присутствовать на трибунах и аплодировать, но главное, быть свидетелями блестящих побед губернаторской ледовой дружины, собранной на треть из чиновников областного ранга, банкиров и крупных торговцев, способных сколько-нибудь устойчиво скользить на коньках и двигать клюшкой, но на две трети усиленной некогда известными спортсменами, среди которых имелись бывшие члены сборной по хоккею, а также призёры внутрисоюзных чемпионатов. В общем, подобрали команду непобедимых, но не столько из-за состава, сколько из-за того человека, который выводил её на лёд в капитанской повязке, а таковым человеком на всю калужскую область мог быть единственно её губернатор: ну кто возьмётся обыгрывать губернатора? Он же придумал названия каждой команде (по всей вероятности спорткомплекс «Звёздный» и дал направление его фантазии), не без игривого остроумия. Так, например, команда, составленная в основном из силовиков: полицейских и военных чинов, с добавлением уже не очень известных прежде спортсменов, называлась «Стрельцы»; команда из банкиров и мультимиллионеров, также имевшей в составе нескольких заслуженных ветеранов спорта, выходила в жёлто-оранжевой форме с говорящим названием «Тельцы»; команда же кое-как надёрганная из местных театрально-эстрадных звёзд, и более-менее лояльных блогеров, разбавленная совсем уж малоизвестными в прошлом представителей игровых видов спорта, нарекли весёлым названием «Водолеи». Но если названия: «Стрельцы», «Тельцы», «Водолеи» были достаточно объяснимы, то выбор названия команды – «Скорпионы», где был капитаном (и одновременно тренером), сам губернатор, игравший вместе с областными чиновниками высокого уровня и с людьми, ворочавшими миллиардами, можно было объяснить либо озорной самоиндификацией, либо не шуточным для кого-то намёком, либо и тем и другим, в стиле Виталия Самуиловича Самосада (или, по-народному, «Самсамыча»), продолжавшего губернаторствовать на втором сроке подряд. Ну, а сама идея хоккейного турнира «среди своих», помимо прямого заимствована от президентской «Ночной Хоккейной Лиги» (тоже НХЛ!), была воплощением, казалось, несбыточных детских грёз Самсамыча, в которых он выступал за советскую сборную и забивал победные шайбы…

Теперь, уже статным и седовласым, он выходил на лёд в настоящей хоккейной форме и амуниции, бил клюшкой по шайбе, и она попадала в ворота, – благо, заслуженные ветераны хоккея умело организовывали ему такую возможность: одни из них, начинали атаку, другие, из команды соперников, как бы по нерасторопности, разъезжались перед ним в разные стороны, и кто-нибудь из своих именитых партнёров точнёхонько выкладывал шайбу ему на крюк, выводя его один на один с вратарём (в прошлом, признанным мастером своего вратарского дела), который зачастую не знал, куда ему девать свои руки-ноги, чтобы невзначай не помешать губернаторской шайбе влететь в ворота.

В ложе для почётных гостей сгорал от нетерпения любимый внучок Самсамыча восьмилетний Марик. В компании со своими двумя приятелями одноклассниками, он следил за каждым его перемещением по хоккейной площадке в предвкушении обещанных ему сегодня восьми заброшенных дедом шайб. Здесь же в ложе находились приглашённые Самсамычем ВИП-персоны: зам министра спорта Российской Федерации, губернатор соседней области, и знаменитый кинорежиссёр.

Капитан «Скорпионов» под девяносто девятым номером, сделав ногами несколько толкательных движений, вкатился в зону соперника. Опираясь на клюшку, он скользил прямиком на «пятачок» перед воротами команды «Стрельцов», – сейчас он получит удобный пас, и ему останется только послать шайбу в сетку, к тому же, голкипер уже освободил для этого правый угол ворот. Вот шайба послушно притекла ему на клюшку, – настал момент ударить её, как следует, – и Самсамыч со всего размаха ударил, но кто-то ловко подбил его клюшку, забрал шайбу, и выбросил её из зоны. Самсамыч, не удержавшись, рухнул на лёд, и, не встречая препятствий на своём пути, вполз головой в сетку ворот…

Это было посильнее разрыва бомбы.

Гробовая тишина воцарилась над полем, на трибунах всё замерло: «Кто это сделал? Кто он?!» – повисло в воздухе. Судьи бережно извлекали из сетки, и помогали встать на ноги опозоренному Самсамычу. Четверо скорпионовцев обступили игрока команды «Стрельцов» под номером «45», в котором наиболее осведомлённая часть публики узнала начальника Глебовского РОВД полковника Тарутина.

– Ты охренел, что ли?! Совсем берега попутал?! – наезжал на него бывший прославленный нападающий сборной СССР.

– Ты зачем?! Ты что, вообще…?! – взвился петушиным тенором глава департамента по туризму и спорту.

Полковник Тарутин взглянул на его глаза, выпученные от ужаса.

– Смотри не лопни, холуй, – ответил, как обухом…

– Ты кто такой?!.. Ты чё делаешь?!.. – галдело и верещало вокруг него.

– Я играю в хоккей! – рявкнул Тарутин. – А вы? Во что вы здесь играете?!.. Я правил не нарушал! Или у вас другие правила?!..

Его слова отлетали, будто от наковальни, и влетали в уши трибун.

Губернатора подвозили к скамейке запасных; он всё пытался поправить шлем, и ронял клюшку из рук.

Любимый внук его Марик рыдал на всю ложу, и лупил кулачком по бархату поручня…

«Игрок команды «Стрельцы» Тарутин, номер сорок пятый, удаляется за неспортивное поведение до конца матча» – объявил информатор.

Часть трибун зазвенела от свиста, протестуя ещё и криком, и топотом…

Полковник Тарутин, неспеша, поехал к выходу с хоккейной площадки, сопровождаемый дружной овацией публики. Он помахал рукой.

– Дешёвый популист! – сплюнул вратарь «Скорпионов».

Тарутин развернулся, и подъехал к нему вплотную.

– Я не дешёвый и не популист. Скоро ты убедишься в этом.

Кто-то выкликнул: «Нам такой хоккей не нужен!» и несколько голосов весело подхватили известный клич:

– Нам такой хоккей не нужен! Нам такой хоккей не нужен!..

Вслед за покинувшим поле полковником, начали покидать трибуну и зрители. Но другая часть на трибунах осталась на продолжение спектакля. Однако, продолжения не получилось.

Самсамыч, ободравший щёку об лёд при падении, отказался от своего дальнейшего участия в матче, и никто не рискнул его уговаривать.

– Можете играть без меня!.. – и разразился матерной тирадой.

Спустя минуту, тем же голосом информатора было извещено о прекращении хоккейного матча по техническим причинам…

Это был не просто скандал, это был скандалиссимус.

Разумеется, областные газеты и телеканалы не упомянули ни словом о подробностях, лишь коротко сообщалось о «имевшем место неприятном инциденте, из-за которого была сорвана хоккейная встреча команд Неофициальной Хоккейной Лиги, но этим лишь всколыхнули болото общественной жизни, ещё недавно пребывавшей в полусонной обыденности. Круговорот из сплетен и слухов, разрастался подобно снежной воющей вьюге в притихшей было степи… Обсуждали и толковали по кабинетам и ресторанам, по кухням и забегаловкам, – о немыслимой наглости… о нетрезвой дурости… о сознательной провокации полковника Тарутина, но не могли понять самой причины выходки.

Довольно скоро мнения тех, кто был в теме, разделились на два противоположных лагеря. Первые считали, что это был своего рода вызов со стороны нескольких влиятельных чинов из силовых структур, недовольных своей долей в строительном и торгово-развлекательном бизнесе, где самые жирные куски пирога достались узкому кругу родственников жены губернатора. Вторые же считали, что за этим поступком полковника кроется определённый сигнал из Кремля: как бы в отместку, – чтобы не повадно было на губернаторском уровне разделять с президентом его хоккейную славу, но возможно и как признак раздражения неумеренным своеволием губернатора Калужской области, к тому же позволявшего себе далеко нескромные излишества в личном обогащении… Ну, не мог же какой-то полковник, к тому же, и сам с упитанным рыльцем в пуху, со своей пугающей репутацией, учудить такое с губернатором исключительно по собственной инициативе, тем более, смешно говорить о каких-то порывах из высоких принципов, или, так сказать, честных правил. Народ же склонялся не без злорадства к варианту кремлёвской мести, и как обычно ждал вдохновляющих перемен. Общественное мнение готово было разгадать мотивы полковника, и даже принять его сторону.

И не случайно.

Поводом к этому послужило выступление президента Российской Федерации Анатолия Анатольевича Холдина. Всего через пару дней после скандала в спорткомплексе «Звёздный», за кремлёвскими стенами состоялось очередное заседание Общественного Совета при президенте эРэФ, на котором первое лицо государства, кстати, весьма нахмуренное, высказало, кроме всякого прочего, следующее неудовольствие: «… очень важно учитывать общественные настроения, прислушиваться к пожеланиям и к справедливой критике в адрес региональных властей; нередко позволяющих себе принимать решения из соображений личной выгоды или очевидного кумовства, что, к сожалению, наблюдается, увы, у некоторых представителей губернаторского корпуса, имеется в виду те, кто идёт вразрез с ожиданием в обществе позитивных сдвигов. Очень важно не зарываться, не тянуть на себя одеяло, не использовать свои полномочия в качестве инструмента обогащения; не пренебрегать интересами других людей, не совершать, прямо скажем, глупых ошибок, чтобы не выглядеть потом посмешищем в глазах населения». Президент Холдин отложил листочек с прочитанным текстом, и с жёстким прищуром взглянул с плазменного экрана телевизора на сидящего перед ним Виталия Самуиловича.

– Ты лучше на себя посмотри, – глухо проронил губернатор, и нажал пальцем на пульт, погасив изображение на экране.

Он повернулся на кресле к своему рабочему губернаторскому столу, к его широкой умиротворяющей поверхности, удостоенной, ближе к краю, малахитовой фигуры медведя с бронзовой рыбой в зубах, и, столь же бронзовой настольной лампы на малахитовой же подставке – подарочный гарнитур от администрации президента на день его вступления в должность руководителя области.

Посмотрел на электронные часы на противоположной стене: наступало время обеденного перерыва.

– Ну, ладно, суки… – сказал почти примирительно.

Как было не возобладать после этого мнению тех, кто подозревал в конфликте на льду «руку Кремля», и считал происшедшее с губернатором «нехорошим звоночком» относительно продолжения политической карьеры Самсамыча.

Всё это не имело под собой никаких оснований (потом выяснится, что Холдин говорил вовсе не в адрес Калужского губернатора), но так уж сложилось или совпало, как это бывает, но почему и зачем – всему своё время.

Предпринятые губернатором шаги в ответ на мнимую угрозу не замедлили сказаться в течение нескольких дней после президентского выступления. В первую очередь, состоялся тяжёлый, но, в конечном счёте, результативный разговор с женой по поводу немедленного перераспределения долей в строительном и торгово-развлекательном секторе. Пришлось пойти на конспиративное прикрытие некоторых долей бизнеса и собственности, – так одна из двух загородных резиденций, а, попутно, и недвижимость в Испании и отель на Мальдивах, плюс океанская яхта были переоформлены на преданных, то есть, надёжно зависимых от губернаторского клана лиц. Кроме того, в качестве подстраховки, но тоже неотложной меры, вышло личное указание губернатора о полном расформировании и закрытии областной Неофициальной Хоккейной Лиги.

Как следствие, не возникало и речи о каких-то ответных действиях в отношении самого виновника скандала, полковника полиции Тарутина, наоборот, всё обернулось для него наилучшим образом: его стали избегать и заискивающе опасаться гораздо более прежнего, предполагая в нём чуть ли не кремлёвского спец агента, облечённого особыми правами из центра, что, конечно же, было чистой фантазией.

Между тем, ничто не отменяло привычного копошения человеческой жизни в её земной повседневности, прерываемой разве что скоротечными житейскими радостями, вроде свадеб, отпусков и, разумеется, дней рождения.

Отмечание дня рождения (или «днюхи» в современной интерпретации) – этот давно устоявшийся городской обычай, возведённый в статус почти святого дела, по-крайней мере, в России, не миновал и Алексея Митрофановича Иващука, и был соответствующим образом отпразднован вечером двадцать седьмого ноября в его просторной двухуровневой квартире на пересечении Рождественского и Октябрьского проспектов.

Г-образный стол в зале уже гудел, уже работал вовсю ножами и вилками в гуще плотно расставленного кулинарного изобилия…

– Алексей Митрофанович, если можно, я бы хотел сказать вам несколько слов… – с рюмкой в руке поднялся высокий белоусый старик, Василий Семёнович Струков, дальний родственник семьи виновника торжества, заведовавший страусиной фермой в одном из частных владений Иващуков.

– Внимание, тост! – весело и звонко призвала к собравшимся Виктория Петровна, хозяйка дома, пылавшая сорокалетней молодостью и женским счастьем.

Алексей Митрофанович, отмечавший в тот день своё пятидесяти шестилетие, оторвался от разговора с соседом справа, и улыбнулся старику, стоявшему в конце стола.

– Ну, конечно, можно, Семёныч, – позволил он.

Василий Семёнович говорил с большим чувством:

– Дорогой наш Алексей Митрофанович, я бы хотел сказать от всей души, без каких-то там подхалимств и прочего, а сказать, как оно есть, сказать, кто такой для меня, Алексей Митрофанович, и кем я почитаю вас для себя лично. Два года назад, я пришёл к вам, как говорится, нищий и босый, не было даже носков, а был я в одних худых башмаках, не говоря об остальном… Но вы, Алексей Митрофанович, вы меня не прогнали, не выставили за дверь, хоть я и не ждал особо, а думал, уж как оно будет, так будет… Но вы меня не прогнали, вы тогда отвезли меня в деревню, и сказали, вот, живи здесь в доме, вот дрова, вот печка, хозяйствуй… и вы мне дали работу, и вот прошло два года, я одет, обут, ферма приносит доход, даже хороший доход… и дали вы мне ещё трёх ребят помощников, они такие же были, как я, никому не нужные, прямо сказать, пропащие люди, и, если б не вы… – старик промокнул глаза рукавом, – если б вы тогда меня не спасли, если б не протянули руку… – он уже не мог говорить…

Сидящие перестали жевать и тихо вздыхали. Алексей Митрофанович сидел с застывшей улыбкой.

– За твоего благодетеля, Семёныч! – выручила Виктория Петровна, и все разом и радостно подхватили и зашумели…

– За Алексея Митрофаныча!.. За его человеческую доброту!.. За его душевную щедрость!.. – взлетало со всех сторон.

Гости встали с рюмками и бокалами, тянулись к порозовевшему Иващуку, – он чокался наполненной рюмкой со всеми желающими.

Застолье снова вошло в свой рабочий ритм, снова полу-трезвые разговоры и отзывчивый смех заглушали перестук столовых приборов; в проёмах, между тяжёлыми шторами, светилась и мигала огнями панорама вечернего города…

Слева от Алексея Митрофановича поднялся коренастый, с лёгкой залысиной мужчина, в расстёгнутом пиджаке: Марат Вагизович Фахрутдинов, владелец известного в области автосервиса и нескольких помельче.

– Попрошу тишины! – прозвучал его зычный голос.

Стол дисциплинированно притих, – ещё было не так много выпито.

Марат Вагизович приложил свободную руку к груди, как бы помогая себе сказать что-то важное.

– Алексей… можно я обращусь к тебе просто Лёша, как это было между нами, хорошо?

– Ну, что ты, Марат, ты же для меня, как брат, – ответил ему с улыбкой Алексей Митрофанович.

– Дорогой мой Лёша, ты понимаешь, я не могу не сказать об этом, и пусть те, кто ещё не знает, пусть услышат… Есть в моей и твоей жизни один эпизод, и он не только есть, но он навсегда останется в нас, и пока я дышу, я буду его вспоминать, буду возвращаться туда в тот день… Мы тогда попали в засаду под Кандагаром в Афгане, духи обстреляли нас почти в упор, нам пришлось отходить другим путём, чтобы попасть обратно в свой полк, и надо было успеть к своим до темна, потому что в темноте мы можем потерять друг друга, и они нас захватят в плен, а в горах темнеет так быстро, что не заметишь, как уже ночь везде…

Все смотрели на человека в расстёгнутом пиджаке.

Он говорил полуприкрыв глаза:

– Когда ты крикнул: «Отходим!» я вскочил и стал отбегать с ребятами, и тут нас накрыло гранатой, и я не помню, как упал и куда, ничего!.. Лёша нёс меня на себе целые сутки; ночью мы лежали под камнем, и слышали духов, как они говорят и смеются, и уходят, и уже их не слышно… Я терял сознание, всё горит от боли, ноги, грудь… Я помню, я лежу на земле с опущенной головой, открываю глаза, гляжу на ноги, и вижу там звёзды, много очень ярких звёзд, я так испугался – смотрю вниз и вижу звёзды!.. Это Лёша стащил меня к ручью, и что-то мне под голову подложил, а ноги остались вверху!.. Лёша, ты помнишь, как мы спускались с перевала?! Мы спускались целую жизнь! Мы видели наш гарнизон, кажется, совсем уже близко, ещё чуть-чуть и мы у своих. И Лёша падает, он не может идти, он начинает ползти, и он ползёт и тащит меня на себе, но я только лежу на его спине и плачу, потому что не могу никак ему помогать… И Лёша прополз эти сто или двести метров, и нас увидели и побежали к нам…Я хочу выпить за этого человека, за этого героя, за моего Лёшу! Дорогой, живи ещё долго-долго и счастливо!..

Алексей Митрофанович встал, они обнялись в крепком поцелуе под шумные восторги гостей, тоже вставших с мест, воздавая должное бывшему афганцу, – кто в изумлении, кто в слезах от всего услышанного про именинника, которого многие знали лишь по его служебной должности, как главу администрации областного центра, то есть, города Калуги.

– А известно ли о подвиге нашего дорогого мэра губернатору?! Об этом должны узнать все! Надо подключить нашу прессу и телевидение!.. – восклицал, размахивая рюмкой, председатель областного законодательного собрания, Сергей Сергеевич Неклюев. – Я берусь раскрутить героический факт по полной программе, завтра даю команду!

На этот спич моментально откликнулась Виктория Петровна:

– Губернатор уже лично поздравил сегодня утром. Что касается данного эпизода из афганской войны, то Алексей Митрофанович не считает нужным трубить об этом на каждом углу, как говорится, кто знает, тот знает, этого достаточно…

– За нашего замечательного, скромного, и всеми любимого мэра, Алексея Митрофановича! – провозгласил Неклюев. – Да здравствует афганское братство!..

И в этот торжественный миг позвонили: раздалась мелодичная трель дверного звонка.

– Кто же это так припозднился? – сверкнула насмешливым взглядом хозяйка дома. – Наверное, какой-то сюрприз!

– Но лучше бы без сюрпризов, – пошутил Алексей Митрофанович. – Варя, пойди, открой, дочка, – сказал своей старшей дочери.

Варя ушла, но что-то медлила возвращаться. Стол привычно гудел, не упуская из виду ситуацию со звонком, – поглядывали на арочный проём между залой и коридором.

– Я схожу, посмотрю, что там, – вызвалась, было Виктория Петровна.

Но в арке уже показалась Варя, она подошла к отцу и сказала ему о чём-то на ухо. Он промокнул рот салфеткой, встал, и, как бы нехотя, вышел из залы.

– Кто там, Варенька? – спросила мать.

– Точно не знаю, какой-то мужчина с мохнатой шапкой, сказал, что ему очень нужен папа на пару слов. Я уговаривала его пройти к столу, но он просил, чтобы папа переговорил с ним наедине. Мне кажется, где-то я его видела.

Виктория Петровна задумалась.

Мужчиной с мохнатой шапкой в руках оказался полковник Тарутин.

Иващук, увидев его, изобразил благодушие.

– Ну, здрасьте. Вот уж не ожидал… Что-то серьёзное?

– Да, милый. По-крайней мере, для тех, кому ты обязан всем, что имеешь.