Пеший камикадзе. Книга первая

Муса ощутил урчание живота, требующего еды, которая могла бы приглушить голодные звуки, но быстро понял что ошибся. Урчал не живот. Внизу, под домом, он заметил крадущийся по асфальту БТР в окружении солдат и поспешил уйти с крыши. Мать всегда запрещала ему смотреть в их сторону. Боялась, что те могли принять его за ваххабита, готовившего нападение. Или – его взгляд мог выдать ярость или того хуже, злую отцову решимость ни за что не прощать врагов.

– Где был? – взволновано спросила мать, строгая и собранная, словно не её он видел пятнадцать минут назад в постели спящей.

– Нигде, – понурив голову, соврал Муса.

– Опять ходил на крышу? – догадалась она.

– Да.

Глаза матери наполнились печалью, она ссутулилась и отвернулась. Муса без слов понял, что его слова её расстроили.

– Нана…

– Ты забыл, чей ты сын? – строго спросила она. – Почему позоришь отца?

Муса не совсем понимал, как можно позорить того, кого не было среди живых: покойнику всё равно. И как забудешь, – он сын отца, – люди одной крови, одной веревки.

В минуты материнских нравоучений Муса представлял, чтобы сказал отец на ту или иную его провинность. Вспоминал его лицо, по которому редко скользила улыбка, всё–таки склоняясь к тому, что вероятно тот не стал бы тратиться на слова, а вознаградил бы крепким подзатыльником, который научил бы его хорошим манерам. Материнский гнев не пугал Мусу. Он был похож на благородное негодование, беспомощное и слабое, и иссякал едва начавшись, мать не умела злиться на сына подолгу.

Тем временем преодолев полтора километра пути на север, сапёры оказались там, где дорога сузившись, изгибалась вправо и терялась за серой многоэтажкой. Через триста метров на левой стороне дороги стоял крепко сложенный блокпост, на котором несли службу ставропольские омоновцы, а западнее, в глубине, находилась 'вторая' застава, обозначенная на всех штабных картах как ротный опорный пункт второго оперативного батальона. Здесь же был расквартирован и его штаб. Командовал батальоном майор Виталий Непеин, которого за схожесть фамилий и звания в шутку прозвали 'майором Пэйном', был такой киношный герой в середине 90–х.

Как того требовала боевая задача, сапёры провели разведку маршрута до взводного опорного пункта капитана Султанова, где погрузились на броню и вернулись к блокпосту омоновцев, чтобы поздравить комбата и его соседей с наступившим новым годом. Встреча была неофициальной и недолгой. Мужчины обменялись тёплыми пожеланиями и крепкими объятьями, после чего сапёры заторопились в путь.

– Ладно, парни, ещё раз всех с наступившим!

Распрощавшись, Бис и Стеклов вышли из бетонного бункера, где у входа толпилась группа сапёров.

– Фу! Дядя Фёдор, оказывается ты мусорщик! Обожатель дерьма! Твои друзья, Кот и Пёс, знают об этом?

Дядей Фёдором Саню прозвали из-за фамилии, в честь главного персонажа мультсериала 'Простоквашино', самостоятельного мальчика, уехавшего жить в деревню с друзьями – котом Матроскиным и псом Шариком. Как и в сериале у Фёдорова был близкий друг ефрейтор Котов, по прозвищу Кот, контуженный и несменяемый дежурный по роте в следствие загадочной боязни взрывов и ступора, в который впадал при неожиданно громких звуках или близком разрыве, и трясся как эпилептик. Вторым другом Фёдорова, псом, считали минно-розыскную собаку по кличке Каро, тоже контуженную, так же как и Котов пострадавшую от фугаса. От полученных травм собака оправилась, но полезной быть перестала и работать по прямому назначению уже не могла. С какого-то времени, которого никто уже не помнил, безусловно в шутку друзьями дяди Фёдора признавали всех без исключения контуженных на этой войне людей, включая тех, кому подобный диагноз даже не ставили, но по характеру поступков и поведению вне всяких сомнений принадлежал. Это была чистой воды выдумка ефрейтора Ерёмина, так же бывавшего в эпицентре взрыва как рядовой Фёдоров и собака Каро, и все сапёры, время от времени оказывающиеся в гравитационном поле осколочно-шрапнельных тел.

– Не мусорщик, а ассенизатор! – гомонили бойцы, живо обсуждая сослуживца.

Сапёр Саня Фёдоров, будучи вторым номером группы инженерной разведки, неизменно двигался по правой обочине, где на Хмельницкого располагалась внушительная по размерам и протяжённости свалка твёрдых бытовых отходов. Выполняя опасную работу, ему приходилось досматривать свалку, вороша мусорные кучи сапёрным щупом.

– Это правда, что ты там так внимательно дерьмо на бумаге разглядываешь? – дразнили они приятеля. – Это хорошо, что 'чехи' не срут пластитом, а то вот так подотрутся, накидают бумаги, ты сунешься, оно и рванёт… Мы тебя потом хрен отмоем! – облако задорного смеха закатилось за бетонный блок, из-за которого первым показался Стеклов.

– Ерема, вот я сразу понял, что это ты: по твоим тупым шуткам! – узнал Стеклов ефрейтора по голосу. – Сам смотри в оба, чтобы тебя не то чтобы отмывать, обмывать не пришлось.

– Ерёмин, – свёл в одну нитку брови Бис, – вот тебе ещё информация в порядке короткого ликбеза: 'чехи' не подтираются бумагой, они водичкой жопы моют, понял?

– Так точно! – отозвался Ерёмин, спрятав глаза за спинами товарищей.

– По местам! – подал команду Бис и взглянул на часы, которые показывали начало девятого. Он поднёс радиостанцию ко рту и доложил:

– Я 'Водопад', 10-45, 'Липа', приём.

– Принял, – дежурно фыркнула та в ответ.

Запихивая радиостанцию в нагрудный карман разгрузки, Егор представил шуршание карандаша в журнале сводок оперативного дежурного. Тем временем мехвод Сорокин по прозвищу Михаэль Шумахер виртуозно выкатил восьмиметровую шаланду на дорогу, включил передачу, любовно обхватил обеими руками широкое рулевое колесо и плавно нажал на педаль газа. Он пронёсся мимо девятиэтажек, разгоняя дремоту, и частного сектора, занявшего треть улицы, двигаясь к опорнику капитана Панина, расположенной на пересечении Маяковского и Хмельницкого–Первомайской, и в конце свернул направо, в сторону завода 'Красный молот' и Дома Правительства.

На перекрёстке раскинулся дорожный базар, привычный для этих мест. Деревянные прилавки с продуктами, предметами первой необходимости и военной формой располагались по обе стороны дороги. Здесь же на проезжей части, отражаясь в радужных бензиновых лужах, стояли десятилитровые бутыли с мутной 'горючкой'. Чеченский нефтепровод, как объект трубопроводной транспортной системы и экономической инфраструктуры государства, превышающий по объёму железнодорожный транспорт, на языке военных назывался 'объектом стратегического значения' и в дни войны пострадал одним из первых. Правда топливный дефицит в республике случился не сразу. Всё потому, что нефтепровод в Чечне оказался в серой зоне государственного внимания, что позволило предприимчивым дельцам, вроде Радулова и Газаева, чьи нефтеперегонные заводы, называемые в народе 'самоварами', продолжали оставаться там где и были, у трубы, функционируя и воруя сырую нефть. Зачастую им даже не приходилось воровать. Через неплотные соединения нефтепровода черное золото тоннами утекало обратно в землю. По ходу военных действий критическая ситуация сложилась разве что с качественным бензином, а с некачественным в Чечне проблем не было. Заводы-самовары производили топливо по прадедовским рецептам: сырьё нагревали, отделяя пары нефти в виде конденсата в очистную емкость, из полученного продукта вручную удаляли маслянистые сгустки, а после фильтрации отстаивали в бочках, получая бензин прямой перегонки крайне низкого качества и с небольшим октановым числом. Для большинства двигателей такой бензин был смертельно опасен. Кроме четырёхтактных двигателей, имевших карбюраторную систему и рядный мотор, широко применяемые на стационарных и транспортных энергоустановках, а также легковых автомобилях семейства ВАЗ. Вероятно, по этой причине в Грозном было так много автомобилей третьей группы малого класса, неприхотливых 'шестёрок', известных как 'шаха', и 'копеек'.

У прилавков стояли преимущественно женщины. Мужчины, как правило, держались поодаль. Странную особенность заприметил Егор, привыкший подмечать неожиданные детали, наблюдая за местными, пробираясь в обход дорожного торжища: часто встречая мужчин сидящих на корточках, как если бы оправляющих нужду в деревенском нужнике. Непривычное для глаз зрелище оказалось необъяснимой чертой характера, о которой ещё Лев Николаевич Толстой писал:

'Старики собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истреблять их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения'. Старший прапорщик Кривицкий Геннадий Васильевич реагировал на это в привычной для себя манере: 'Кто их знает, Егор? – говорил он. – Здесь и без того всё загадочно, как ни сядь, хоть на корточки в кружок, хоть на жопу. Быть может, громадная ответственность перед Аллахом давит на плечи, вот и присаживаются, передохнуть?'

Старший лейтенант Егор Бис напряжённо сканировал блуждающими из стороны в сторону глазами происходящее вокруг, задерживая взор на том, что более других привлекало внимание пока головная бронемашина катился сквозь базарную сутолоку. В этой на первый взгляд придирчивой позе молодого офицера, недружелюбно оглядывающего толчею, крылся вполне понятный практичный расчёт, – заметить в поведении базарного люда что–либо неестественное, что могло выдать враждебный настрой или намерения, по случаю которых в голове старшего лейтенанта всегда имелись опасения: ему не хотелось совершить ошибку свойственную простому человеку, а уж как сапёру – тем более. Что говорить, для сапёров ошибка всегда имела роковое значение. Толковые добросовестные люди ненавидят себя за ошибки. И дело не только в собственном утверждении или значимости, а в том, что некоторые ошибки вызывали такие последствия, с которыми сознательные люди не только не могли мириться, но порой не хотели дальше жить.

Миновав рынок Бис немного успокоился. Группа разведчиков значительно продвинулась вперёд, а хвост дозора пусть и волочился по базарной площади, теперь был хорошо виден. Надуманная тревога, как что-то непрочное и эфемерное, улетучилась и уже подумалось, что волноваться не о чем, как через мгновение раздался хлопок, схожий с тем, что часто слышно в полевом парке военной техники, где какой-нибудь тяжёлый 'Урал' издавал резкий звук глушителем, а смекалистый водитель шутки ради кричал: 'Граната, ложись!' Но подобные розыгрыши здесь были весьма неуместны.

Откуда был произведён выстрел Бис не видел. Он услышал упреждающую команду и только затем, спустя мгновение, уловил цепким взглядом полёт реактивной противотанковой гранаты, которая прошелестела в метре от серого шлемофона водителя головного бронетранспортёра и врезалась в стену кирпичного дома на противоположной стороне улицы, по которой двигался Егор. Стена вздрогнула, ярко вспыхнула, осыпались стёкла и шифер с крыши, вокруг заволокло густым дымом. Но прежде, чем всё случилось, Егор краем глаза заметил женщину в тёмном одеянии, которая шла по тротуару вдоль домов далеко впереди. Едкий дым не позволил разглядеть наверняка что с ней случилось, но Бису показалось, будто реактивный боеприпас разорвался вблизи неё. Без малейшего промедления в ответ на атаку неприятеля сапёрами был открыт огонь. Улица наполнилась рокотом автоматической стрельбы, женскими криками и визгом тормозов. Стихийный рынок у дороги мгновенно опустел, люди попрятались, побросав товары. Бис приосанился и рванул к БТРу.

– Откуда?! – крикнул он с ходу.

– Слева! Из проулка! – махнул Шумахер, прежде чем с головой провалился внутрь, имея привычку класть под пятую точку подушку, чтобы смотреть поверх посадочного люка, управляя машиной.

Указатели с названием улиц, какие здесь почти не встречались, отсутствовали неслучайно, таким образом зимой прошлого года обороняющиеся хотели дезинформировать штурмующих. Узкий проулок располагался сразу за перекрёстком Маяковского и Первомайской и походил на тупик. Он немного изгибался в глубине, что делало невозможным увидеть, соединял он между собой две другие улицы или нет. Приземистые обшарпанные дома и высокие раскидистые деревья, переплетаясь косматыми кронами, окутывали проулок полумраком зимнего вечера даже в самый разгар дня ровно до тех пор, пока узкая улочка не утонула в оглушительных разрывах и огнях рикошетящих и трассирующих пуль, будто разгневанный пчелиный рой жужжа атаковал пещеру дракона.

Егор распрямился, выглянул из-за БТРа и быстро вернулся, откинул боковой люк десантного отделения.

– Ныряй в проулок! Будем двигаться за тобой!

– Понял! – отозвался водитель.

– Юр, прикрой на выходе! – крикнул Бис подоспевшему прапорщику Крутию.

– Ладно, – решительно объявил он. – Только сильно не лезь… не углубляйся…

Бронетранспортёр зарычал, сдал назад, башня выпустила в створ проулка длинную раскатистую очередь из спаренных пулемётов, и медленно двинулся в 'драконье' логово. С обеих сторон проулка из-за домов бойцы вели плотный огонь. Как только 'коробочка' втиснулась в улицу, сапёры укрылись позади техники, как за щитом, действуя решительно и осторожно. Ощетинившись оружием, бойцы медленно продвинулись вглубь. Только теперь в конце переулка засиял свет. Он шёл с улицы Первомайской, с которой соединялся.

– Не открывать огонь! – приказал старлей.

Для Биса было очевидным, что стрелок не прятался в одном из домов этой улицы. Это было небезопасно. Егор был уверен, что тот ушёл сразу после выстрела. Вероятно, за изгибом, скрывающим часть проулка, стрелка поджидала машина. Те самые пресловутые 'Жигули' из рассказа полковника Герамисова, на которых передвигались неуловимые боевики из банды Аслана Бакаева.

– Отходим! – прозвучал новый приказ.

Бойцы расступились, БТР задним ходом попятился назад. Из проулка сапёры вернулись на Маяковского. Егор прошёл мимо ограды, на которой висел почтовый ящик и пластина с именем жильца, выполненная методом рельефной чеканки. Он коснулся её шероховатой поверхности рукой, будто прочтя наощупь, и остановился рядом с Крутием на островке отсыпанном щебнем. Как оказалось, балласте, образующем основание старых трамвайных путей.

– Ничего не вышло, – признался Бис.

– Вижу, – сказал Крутий. – Но попытка была хорошей.

– Да, – согласился Егор, – неплохой.

– Но имей в виду, что ты не можешь преследовать 'духов' после нападения.

– Почему не могу? – Бис был перевозбуждён.

– А если там ловушка? Разве это задача сапёров?

– Может, и нет. А чья тогда? – задумался Егор. – Может быть, твоя?

– И не моя, – отказался Крутий, рассчитывающий делать ровно столько, сколько ему было отведено инструкцией.

– Чего тогда учить меня вздумал? – уничижительно отозвался Бис. – Пусть в нас стреляют – это не наше дело, что ли?

– Нет же! Но тебе не кажется, что эта задача разведки. Этим должны заниматься бойцы Рашида Дебрева.

– Да неужели? – удивился Егор. – Ну, напомни сегодня полковнику Стержневу, что пора эффективно применять подразделения войсковой разведки! Может, он не знает, чем ему заняться?

Не сказав больше ни слова, Егор вернулся на дорогу, молча наблюдая, как сапёры занимали свои места в боевом порядке. Затем осмотрел участок маршрута, по которому продвигался до выстрела из гранатомёта. Это был тротуар с правой стороны улицы. Что он сделал неправильно? Что упустил? Или недооценил? Чтобы судить об этом, необходимо было беглым взглядом пройти тем путём, который он успел преодолеть. Сделать не одну и не две попытки пройти сложный участок, а может быть и весь маршрут от начала, мысленно взвесив каждый метр пути, чтобы понять, что являлось настоящей целью нападения на дозор. И какие для этого были созданы предпосылки и условия. Он снова кинул взгляд на необустроенный пустырь, мимо которого прошёл десятью минутами ранее; мимо чёрных ворот автомойки с неизвестным режимом работы; мимо грузовика, припаркованного ко входу совершенно крохотного магазина, в который ни при каких условиях не поместилось бы всё содержимое кузова, будь он полным под завязку. Дальше его взгляд проскользнул мимо ряда красных кирпичных домов с яркими зелёными воротами, пока не оказался в том месте, куда угодила противотанковая граната и ни секунды немедля отправился туда.

Переступив груду обломков, он осмотрел место попадания и то, что располагалось за ним – на стене, на земле, на деревьях, целясь прищуренным глазом в проулок на другой стороне улицы, из которого она прилетела. Всё выглядело ожидаемо, со следами взрыва на фасаде: битый кирпич, красная пыль, копоть сгоревшего в адском пекле взрывчатого вещества, брызги и шрамы от поражающих осколков, свежие зарубки на молодых деревьях и побитое покрытие тротуара. Он прошёл немного дальше по улице. Следов крови поблизости не оказалось что наверняка означало, что женщина, которую он заметил в момент выстрела, не пострадала. Егор снова вернулся к месту прямого попадания гранаты. Вскоре перед ним распахнулась калитка и из неё вышел пожилой мужчина.

– Что случилось? – поинтересовался он.

– В ваш дом попала реактивная граната…

Старик поправил на голове шапку и сказал что-то по-чеченски. Естественно Егор ничего не разобрал. Глядя на пробоину, тот ласково провёл по стене сухой ладонью.

– В доме кто-нибудь пострадал? – спросил Егор.

– Хвала Всевышнему, нет, – сказал старик на понятном языке. – Жена посуду мыла в доме, окна выходят во двор, – махнул он в привычную сторону для огорода. – Отделалась лёгким испугом.

– Хорошо, – сказал Бис. – Продукты есть у вас?

– Продукты есть, стёкол не осталось… – сконфузился седой мужчина.

– Стёкла? – задумался Бис. – Постараюсь помочь, – сказал он.

Махнув рукой, старик ничего не ответил. Смущённый он ещё какое–то время стоял на слабых ногах, держась за калитку и глядя молодому офицеру вслед, пока тот трижды не оглянулся, после чего скрылся из виду. Но Егор это сделал не для того, чтоб увидеть старика. Он следил за дозорными, оценивал степень их внимания и усталости, и заинтересованности процессом, ведь поиск страшных сюрпризов здорово выматывал нервы. Часть опасного пути была пройдена, осталась позади, но впереди ещё предстояло потрудиться, впереди ждал завод 'Красный молот' с его без конца взрывающейся заводской стеной вплотную примыкающей к проезжей части. Оценивая действия сапёров, Егор замедлил шаг. Он приближался к участку, на котором росли местами густые, но в целом редкие без листвы деревья. Из последних донесений оперативного штаба Группировки было известно, что боевики устанавливали самодельные взрывные устройства на деревья так же часто как и в грунт, и потому осматривать труднопроходимую местность приходилось во все стороны сразу, вращая головой точно радаром на триста шестьдесят градусов. На границе с парковой зоной малоэтажные дома заканчивались, однако небезупречный тротуар с щебеночно–асфальтовым покрытием не обрывался, а вёл дальше в самую гущу. Правда, назвать буйные заросли городским парком или сквером было трудно, поскольку он был не устроен и пешеходная дорожка не придавала этому месту облика современной и прогрессивной цивилизации. Напротив, казалось, что извилистая дорожка вела во времена средневековья.

Сквозь редкую изгородь деревьев на противоположной стороне дороги проглядывала стена машиностроительного завода 'Красный молот'. Заводская стена из красного кирпича и деревья напротив из-за раскручиваемой колёсами машин мелкодисперсной дорожной пыли и грязи была серой, как толстая шкура буйвола, кроме тех случаев, когда после подрыва фугаса на теле стены появлялись пробоины обнажающие красный сочный кирпич будто плоть, из-за чего казалось, что она кровоточила. В девяностые годы на заводе, выпускающем оборудование для нефтедобычи и нефтепереработки, трудилось почти пять тысяч человек. Продукция завода экспортировалась в тридцать четыре страны. Для внутреннего потребителя выпускалось восемьдесят наименований товаров народного потребления. Боевые действия первой и второй чеченских войн привели к полному разрушению предприятия, оборудование распродали и разворовали на металлолом. Уцелели лишь несколько административных зданий и несколько заводских труб. От взводного опорного пункта капитана Панина 'Красный Молот' располагался в одной тысяче метров в сторону Заводского района, на всём протяжении которых не было ни чётких очертаний дороги, ни бордюров. Через тысячу триста пятьдесят метров от заставы, справа, за лесопарком, стояла полуразрушенная пятиэтажка, а слева – территория 'Молота', в конце которой к ограждению примыкала разбитая автозаправочная станция. Напротив неё, через дорогу парк заканчивался и начинался небольшой пустырь, усеянный останками разбитой гражданской техники, за которым располагалась неизвестная огороженная территория. На протяжении трёхсот пятидесяти метров была никем неприкрытая местность. Триста пятьдесят метров незащищённого пути, не гарантирующего, что боевики не используют скрытые и удобные подходы к дороге для минирования как с одной, так и с другой стороны.

Бис сошёл с тротуара раньше чем он закончился, медленно и осторожно, при этом тщательно осматривая место, куда ставил ногу. Егор подошёл к границе пустыря, который был усеян кусками искажённого металла и опустился на колено. Он зашёл далеко вперёд и ему предстояло дождаться рядового Гузенко, который должен был показаться первым, поскольку сапёры двигались уступом вправо. А пока тот не появился, старший лейтенант осмотрелся вокруг, проведя глазами справа налево, а затем слева направо, разглядывая то, что заметил на мёрзлой земле. Почти сразу он предположил, что рядом с ним лежали останки легкового автомобиля Волжского автозавода. Похоже, это была очень старая машина и некоторые части пришли в негодность гораздо раньше, чем наступила её физическая смерть. Чтобы это увидеть не требовалось быть автомехаником, это мог определить даже школьник. Кусок кузова изобиловал обширными проплешинами, съеденные ржавчиной задолго до этого момента и покрытые слоем окаменевшей грязи. Машина могла умереть от старости, но, как казалось, погибла от подрыва или столкновения с чем–то невероятно крепким и быстрым, чем–то вроде поезда. Но, если смотреть на всё открытыми глазами, принимая во внимание, что железнодорожных путей поблизости не было, она наверняка оказалась на пути тяжёлой бронетехники.

Пока Егор ждал сапёра на своей стороне, недалеко от места где он укрылся, на дороге остановилась легковушка. Видимость через ветровое стекло была ограничена, но боковые стёкла смотрели на него, однако отражающиеся в них пляшущие тени деревьев на ветру толком не давали разглядеть тех, кто был в салоне. Некоторое время они не совершали никаких обличающих действий, но очень скоро дверь приоткрылась и на обочину полетел чёрный свёрток. По спине Егора пробежал холодок: неужели фугас? Он выждал паузу, изготовился, и осторожно, не создавая шума, стал сближаться с машиной. Пока двигался, пытался понять с какой стороны ему лучше подступиться: по инструкции для проверки документов подходить к транспорту требовалось не слева, со стороны водителя, как это обычно делают сотрудники госавтоинспекции, а справа, со стороны пассажира. В подобной ситуации действовало 'левостороннее правило', чтобы находящимся в машине было крайне неудобно в положении сидя правой рукой извлекать пистолеты и стрелять, разворачиваясь вправо. С длинноствольным оружием сделать это было ещё труднее. Внезапность применения противником оружия при этом резко уменьшалась, но справа – смущал свёрток, выброшенный на обочину; а обойти сзади, справа – там, где по инструкции место старшего досмотровой группы численностью три человека – мешал всё тот же 'сюрприз' и слишком большой крюк, который предстояло сделать, чтобы появиться внезапно. Подойти незамеченным слева, не засветившись при этом в каждом стекле, в том числе ветровом, было невозможно. Оставался единственный путь – выйти в лоб, где по инструкции на безопасном удалении от транспортного средства обязан был находиться третий человек – автоматчик или пулемётчик – для ведения эффективного огня на поражение в случае осложнения обстановки и действующий без приказа командира, по–своему разумению, а значит, имеющий хороший обзор и слышимость. Но такого человека у Егора не было. К тому же он не мог находиться далеко от машины, иначе бы не видел того, что происходит внутри салона, ведь если пассажиры окажут сопротивление, существовал риск быть убитым короткой очередью. Или, на худой конец, бампером, если не успеть решить исход события встречным огнём при попытке автомобиля прорвать заслон. Безопасным появление Биса быть не могло. И всё же, он решил действовать по ситуации и очень скоро был замечен. Правда, когда водитель 'Жигулей' понял что обнаружен, не догадываясь о том, каким числом военных, он попросту поднял руки вверх. Его напарник, не раздумывая, сделал то же самое. Затем водитель медленно открутил левой рукой окно и просунул в него свою взъерошенную голову.