Пеший камикадзе. Книга первая

– А что за теракт предотвратили?

– Ты про смертницу?

– Ну да.

– Шахидку для теракта Бакаеву подыскала жена, привела подругу, шестнадцатилетнюю Мадинат Даудову. Ей показали, как управлять тяжёлым 'Уралом', показали цель, как проехать к цели через посты, место и время подрыва. Время выбрали – вечерний развод райотдела. Чтобы у Мадинат не возникло сомнений, Бакаев пригрозил всю семью Даудовой вырезать. В конце концов пообещали ей, что она останется жить, если прорвётся к зданию отдела милиции и оставит машину. Девятнадцатого декабря, едва стало смеркаться, на Старопромысловском шоссе появился обыкновенный крытый брезентом армейский 'Урал', на каких в Чечне передвигаются военные и повернул к зданию отдела милиции. До запланированного взрыва оставались десятки метров. В тот вечер у ворот отдела несли службу уральские милиционеры, которые завидев машину открыли огонь на поражение. Короче, два бдительных 'мента' с Урала не дали 'Уралу' протаранить райотдел. В это время на промзоне, ожидая взрыва, как сигнала для атаки, сидели около семидесяти вооруженных до зубов боевиков Бакаева и Хамзаева – ещё одного полевого командира. Боевики рассчитывали после взрыва атаковать райотдел и добить раненых. Но сигнала так и не последовало. Уральцы остановили машину в пятнадцати метрах от ворот райотдела. Раненную шахидку вытащили за волосы из кабины грузовика, когда она искала кнопку, которую обронила в суматохе на пол. В кузове грузовика находилось сорок два мешка аммиачной селитры, сто тридцать килограммов пластида, два десятка взрывателей и часовой таймер на семнадцать часов – Бакаев подстраховался на случай, если Даудова не сможет нажать на кнопку – до взрыва оставалось меньше двух минут. К счастью, сапёрам удалось вовремя разминировать грузовик.

Слова Герамисова про счастье сапёров не выходили у Егора из головы. Истории о чудесном спасении за считанные минуты или тяжёлом сапёрном выборе, среди которых часто встречался самый идиотский – какой провод резать первым, походили на что–то невероятное и в то же время отвратительно реалистичное, о чём зачастую не хотелось задумываться. Все они были страшными и все они как на подбор были историями ужасного выбора и везения, когда из выбора было дозволено подорваться самому или кому–то из группы, а из везения – случайно уцелеть при подрыве. Несмотря на внешнее спокойствие, Егор был в бешенстве. В его представлении это было совсем не то, что должно было влиять на результат опасной работы. Результатом подобных действий не могли быть удача или везение. Ими должны были быть точные знания и правильный расчёт, и их эффективное применение. А у Егора не было ничего, кроме страстного желания выжить, успев на ходу изобрести простой и действенный способ разминирования, будучи подопытным кроликом в изуверских экспериментах чеченских радикалов и трусливых наблюдателей из штаба Группировки, робко разглядывающих приобретаемый сапёрами опыт выживания под учебным микроскопом с запотевшими линзами. В то же самое время из рассказов, подобно тем, которыми потчевал днём Герамисов Егор извлекал то, что для многих оставалось невидимым, что он называл солью истории, а раввины – мудростью. Столько уловок и ухищрений таилось в этих историях, сколько не встретишь во всех сказках мира вместе взятых. Каждая скрывала в себе туманные намёки и маленькие символические знаки, ключи к разгадкам, к тайному знанию или посланию, даже если в рассказе не было и пяти слов правды. Собирая таинственные знаки, Егор будто складывал из множества мелких деталей и фрагментов разной формы сложный пазл, большую цельную картину, вместе с которой увеличивал собственную живучесть и шансы своих бойцов.

– О! Егор, здорова. Как отработали? – сунулся в палатку Стеклов.

– Ты что, вмазанный, что ли?

– Да! – с удовольствием признался Владимир и завалился в одежде на кровать, свесив ноги в ботинках с налипшей чёрной грязью.

– Где надрался? – взглянул Бис на его обувь, нахмурив брови.

– У Иванченко, в гостях был, – похвастался он.

– Понятно.

– Слушай, Егор, что будет, если шарахнуть молотком по противопехотной мине? – завёл Стеклов никчёмный разговор.

– Зачем тебе это знать?

– С Иванченко как–то заговорили об этом, интересно стало. Он сказал, что рванёт, а мне кажется, что нет. Что будет-то, а?

– Ничего хорошего, – отмахнулся Егор. – Лучше заранее выявить на призывной медкомиссии и в армию не брать.

– Не понял?

– Что ты не понял?

– Причём тут комиссия?

– Тьфу, блин, да притом, – не желая вести бесплодную беседу, сказал Бис. – Людей, у которых подобные мысли, правильнее на медкомиссии отбраковывать.

– Да я с научной точки зрения… – осмысленно сказал Владимир. – Нет ли в мине какого-нибудь предохрона от такого?

– От чего, такого? От такого долбаёба? Или от молотка?

– Ну да.

– Нет, – категорично сказал Егор. – Такие предохранители в мины не ставят. Обычно такие предохранители либо стоят, либо их нет в голове при рождении. Но ты не парься, тебя противопехотная мина не убьёт.

– Шутишь?

– Совсем нет, – наконец улыбнулся Егор.

– Это ещё почему?

– Как бы странно ни прозвучало, противопехотные мины не рассчитаны на то, чтобы убивать. Чаще жертвы противопехотных мин переносят различные ампутации, но остаются в живых. И да, в этом есть своя жестокая логика. Видишь ли, уничтожение солдата часто не лишает его товарищей намерений продвигаться вперёд в ходе боя или специальной боевой задачи, как если бы это было тяжёлое ранение, при котором пришлось бы заниматься эвакуацией пострадавшего и оказывать ему медицинскую помощь. В случае ранения, а не гибели группа будет вынуждена отказаться от выполнения задачи и отступить. Думаю, что того же добивались от нас боевики, пока не поняли, что мы не прекратим вести разведку даже при таких обстоятельствах и ничто не вынудит нас отказаться от её продолжения, потому что важнее нас – проверенная безопасная дорога. А поскольку противопехотных мин у них нет, стали ставить фугасы помощнее и бить наверняка…

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? Дежурный по роте ефрейтор Котов.

– Валяй.

– При приёме-передачи дежурства по роте выявил, что рядовой Чечевицын оружие по возвращению не сдал, – доложил дежурный.

– Как не сдал? Он же забыл автомат в пирамиде?

– Никак нет, в пирамиде его нет.

– Где он? – вытянул ротный шею, разглядывая Чечевицына на солдатских нарах. – Чечевицын! – крикнул он.

– Его нет, товарищ старший…

– Книгу выдачи мне, бегом, – рявкнул Бис, не дослушав.

В книге, в графе 'получил' стояла подпись Чечевицына, рядом стояла подпись дежурного. Графа 'сдал' была пустая.

– Найди мне эту суку, – сквозь зубы процедил старший лейтенант.

Рядового Чечевицына искали не долго, перед комроты он появился спустя пару минут взволнованный и готовый к расправе и Бис набросился на него со всей мальчишеской страстью, на которую был способен.

– Ну, долбаёб забывчивый, где автомат? – спросил ротный. – Где автомат, сука, спрашиваю? Забыл в пирамиде? Забыл?

– Товарищ старший лейтенант, похоже, что я потерял его в парке, – ответил боец. – При погрузке. Похоже, прислонил его к соседнему БТРу перед посадкой, пока приводил снаряжение в порядок и впопыхах забыл.

– И где оно теперь?

– Не могу знать.

– Блядь… – вскочил Бис с места, Чечевицын отпрянул. – Ищи!

– Я искал. Но на том месте, где я его оставил его нет.

Бис поднялся и без лишних слов залепил Чечевицыну со всего маху в ухо. Хлёстко и звонко. От удара по лицу Чечевицын угодил головой в одну из средних стоек, удерживающих крышу палатки и провисшую бельевую верёвку для сушки нательного белья вспорхнувшее будто стая перелётных птиц.

– Съебись на хуй! – заорал он в лицо солдата, но вместе с тем быстро собрался и вышел сам. Из палатки он направился прямиком в штаб, ярость в нём в эту минуту кипела и клокотала. По пути Бис думал над тем, что ему на это скажет начштаба. Проблем с командованием хватало, а тут такое дело: пропал автомат. Опять! Памятен был ещё инцидент с пропажей автоматов в роте будучи в Дагестане, и Бису вдруг показалось, что это и есть дежавю. Однако начальника штаба на месте не оказалось, тот отлучился в медпункт, где у него было свидание. Егора в штабе встретил комбриг и внимательно выслушав, следующие минут пять визжал, будто его щекотали за пятки и под мышками, а он не мог вырваться, о чём свидетельствовали странные подёргивания руками и ногами.

'Только бы язык не прикусил и не потерял сознания', – подумал Егор, мысленно отключив в своей голове звук.

От крика у комбрига распушились аккуратные маленькие усики, почти как у одного известного пациента психиатрического отделения прусского тылового лазарета в Пазевальке, с которыми, как показалось Егору, первому передались шизофрения и другие психические заболевания второго. Комбриг объявил сбор для офицеров управления и командиров подразделений бригады и приказал организовать глобальные поиски пропавшего автомата. Очень скоро тот был неожиданно найден в парке машин, почти на том же месте, где был оставлен, рядом с одной из машин. Правда оружие оказалось без подсумка и магазинов, но Егор посчитал нужным доложить, что всё на месте – хотелось поскорее всё прекратить – проблем с командованием ведь и так хватало. Но Слюнев снова собрал офицеров в штабе и прилюдно в назидание другим отчитал провинившегося офицера второй раз, во всеуслышание объявив, что старший лейтенант не соответствует занимаемой должности и с этим надо что–то делать. В глазах присутствующих Егор Бис встретил много равнодушия и сочувствия, а затем он встретил участливые глаза капитана Кубрикова, который беззвучно, но читаемо произнёс одними губами: 'Нас Родиной не испугаешь!', отчего Егору стало только хуже. Всё сказанное комбригом прозвучало жестоко и чертовски обидно, словно ему – офицеру и командиру инженерно-сапёрной роты, ежедневно рискующему жизнью и выполняющему одну из самых сложных задач этой войны – поиск и обезвреживание мин–сюрпризов, фугасов и самодельных взрывных устройств – ничего нельзя доверить, будто он пустое место.

– Я что, не соответствую занимаемой должности? – отрывался Бис на Чечевицыне, вернувшись в расположение роты и устроив свой суд. – Ты скажи мне, Чечевицын, почему ты проебал автомат, а я не соответствую должности? Ты соответствуешь, а я – нет! – орал Егор в испуганное лицо солдата. Наконец, изрядно утомившись, Бис схватил солдата за ворот, притянул к себе и сказал. – Я убью тебя, если до конца срока командировки ты не вернёшь в оружейную комнату четыре магазина с патронами и подсумок… Убью, понял?

– Так точно! – признал поражение Чечевицын.

– Покупай, меняй, воруй, но, чтобы к концу командировки… Ясно?

– Так точно!

– Не найдешь, застрелю!

– Обещаю, найду! – как осиновый лист на ветру задрожал солдат.

– Исчезни! – выпустил его Бис.

Поздно вечером к Егору прибежал из штаба посыльный и передал письмо из дома, от жены. На тетрадном листе, между строчек, был очерчен контур ладошки сына. Егор прижался лицом к бумаге, думая, что почувствует детский запах, но бумага ничем не пахла:

'Здравствуй мой милый, родной, ненаглядный!

У нас всё хорошо. Потому что я знаю, если у нас хорошо – всё хорошо будет и у тебя. Не волнуйся за нас. Сейчас уже ночь. Наконец уложила нашего сына спать, перегладила бельё – он у нас такой поросенок, стирать можно бесконечно, и решила написать тебе пару строчек. Обвела тебе его ладошку, пока спит, чтобы ты видел какой он уже большой. Времени писать совсем не остаётся. Пишу, а у самой глаза закрываются. Но самое трудное справиться с собой и не думать, что каждый день, каждый час с тобой может что–то случиться. Я и не думаю об этом, днём сын не даёт скучать, а вот сейчас щемит сердце при мысли этой. Но я не думаю.

Мама допоздна работает, приходит затемно. Когда она приходит, от них с Матвеем ещё шумнее становиться. Отец каждый вечер у телевизора, смотрит новости. Сынок тоже. Сгоняет деда в кресло, ложиться на диван, я даю ему бутылочку, и он ест. Сам.

Мне очень понравилось твое стихотворение обо мне, очень красивое.

Целую тебя за него нежно–нежно. Твоя Катя'.

Егор перечитал письмо трижды и теперь разглядывал слегка неаккуратные буквы.

– Засыпала милая, – прошептал он, чувствуя, как пылает его лицо. – Устала, моя хорошая. Спи… Скоро все это закончится.

Война в Чечне приняла совершенно иную форму нежели была год назад, превратилась в партизанское противостояние и во всём чувствовалось, что такой она будет ещё долго. Тяжёлые кровопролитные бои с отрядами Басаева и Хаттаба, которые ещё недавно наперебой освещались средствами массовой информации и порой казались результатом работы художников, превративших черно–белую хронику Отечественной войны в цветную, произошедшую в далёкого сорок третьем, никак не в двухтысячном, наконец закончились. Правительство вдруг осознало, что информация об уничтожении незаконных вооружённых формирований и собственных потерях, попадая в умы и сердца людей, меняли их отношение к войне и к людям во власти не в лучшую сторону. Отныне 'горячие' новости из Грозного подавались сухо, дозировано и осторожно, чаще рассказывая о специальных операциях в горной Чечне и о том, что среди военных, к сожалению, были погибшие и раненые, но наши потери многократно меньше уничтоженных боевиков, как будто матерям и жёнами от этого должно было стать спокойнее за мужей и сыновей, находящихся чёрт–те где. А в это время сапёры Внутренних войск и Минобороны разминировали чеченскую столицу и территории других населённых пунктов Чечни, уничтожали мины и неразорвавшиеся боеприпасы и на равнине – новостью это стало даже для тех, кого удивить было невозможно, кто находился здесь – войны больше не было.

В промежутках между выполнением боевых задач, чаще во второй половине дня, Бис с сапёрным взводом проводил занятия по специальной и тактико-специальной подготовке, отрабатывал приёмы и действия инженерного дозора при обнаружении фугасов различного типа, проверял и испытывал рациональность лично разработанных приёмов и способов работы сапёра с фугасом, тренировал бросок гранаты из тротиловой шашки и десятисекундного обрезка огнепроводного шнура с полной имитацией всех действий, дабы наработать нужную скорость и сократить время на подготовку на месте, оттачивал до автоматизма умения сапёров по демаскирующим признакам определять места минирования, доставлять по-пластунски накладной заряд к фугасу на время, с закрытыми глазами управляться со специальной сапёрной кошкой. Щепетильно и требовательно подходил к отработке контрзасадных действий и действиям личного состава дозора при появление раненных в ходе огневого контакта с противником, и больше остальных совершенствовал навыки сапёров по оказанию первой медицинской помощи при ранениях различной степени тяжести. И только в том случае, если не делал ничего из перечисленного – торчал в палатке роты, где сапёры обслуживали оружие или снаряжение, стирались, сушились, спали или колобродили по палатке, мирно беседуя, курили и пили чай. Время от времени, когда не был занят, Егор перечитывал и делал короткие заметки в дневнике, вроде этой:

'31 декабря 2000 года. Конец года. Двадцатый день командировки'.

Для Егора это был уже второй новый год в Чечне, если конкретно – в Грозном. Как обычно с утра – разведка, по возвращению, после обеда – оно, вселенское счастье – проводы уходящего пограничного года, двухтысячного. В сущности говоря, счастьем считалось уже само возвращение из разведки, эдакой невиданной божьей щедростью, ведь все сегодня вернулись живыми, а многообещающий праздник был чем–то вроде бонуса, приятным дополнением к благодати. На стихийном базаре на Маяковского сапёры закупили самых простых продуктов без шика: куриные окорока, немного, какой было, колбасы, три упаковки газировки и три мешка спиртного – мешок водки и два – пива.

– Уже берём мешками. Куда это годится? – Бис ходил по пятам за Кривицким и Кубриковым, которые были заняты тем, что перетаскивали мешки со спиртным из десантного отделения бронемашины в палатку, и причитал как дряхлый старик, но не противился.

– Предложение рождает спрос, – сказал Кубриков, выгрузив очередной мешок из БТРа.

Кривицкий и Кубриков аккуратно уложили их под кровать прапорщика и принялись распределять обязанности – кому, что готовить.

Кубриков выбрал простое, салаты, точнее один из них, винегрет. Для других изысканных деликатесов найти на складе или в солдатской столовой необходимые ингредиенты было невозможно, а в городе – нелегко и опасно.

– Вот, блин. Только не он. Я не хочу кубриковский винегрет, – изо всех сил сопротивлялся Бис. – Его невозможно есть, им нельзя насладиться или получить удовольствие, потому что он крошит его топором. Будто нельзя нарезать ножом. На хрена такой салат, который в рот не умещается? Кладёшь в рот: отдельно морковь, отдельно свёклу или картошку? Ну какой это винегрет?

– Овощные кубики от шефа Кубрикова, – рассмеялся Кривицкий.

Бис, Кубриков и Кривицкий весело балагурили у палатки, пересыпая речь шутками и остротами.

– Нормальный получается у меня винегрет… – нисколько не обиделся Кубриков, – между прочим моей жене всегда нравился.

Калининградец Анатолий Кубриков имел слегка прибалтийский акцент с мягкими шипящими и аффрикатами. Любил тяжёлый рок и носил длинную косую чёлку на бок при относительно короткой стрижке и всегда бритом затылке. Любил эпатировать публику: с виду военный как военный, офицер, пока не снимал с головы фуражку или кепку, из–под которой на глаза падала косая длинная чёлка. 'Армии от меня – кожаный затылок и свежий кантик (нижний край причёски в том месте, где голова переходила в шею), всё что под кепкой – пардон, моё', – так реагировал Кубриков на замечания. По 'гражданке' Анатолий предпочитал носить косуху, кожаные штаны с бахромой по шву и футболки с аппликациями популярных западных музыкальных коллективов. Ну, а что? Калининград, Кенигсберг, или, как он ласково называл его, Кёник – окно в Европу, в створ которого задувал ветер перемен, европейских ценностей, запах бургеров и жареной картошки из 'Мака', а Толя очень любил поесть. А ещё поощрял любого рода протесты против традиционных норм поведения. Но сам, кроме вызывающего прикида и причёски, подобного себе не позволял. На критику реагировал спокойно с неиссякаемым сдержанным юмором, излюблено выражаясь по таким поводам: 'Нас Родиной не испугаешь!'

– Смотри у меня, чтобы винегрет был первоклассный, – повелительно сказал Генка. – Лично пробу снимать буду.

Геннадий Кривицкий был старшим прапорщиком, крепкий и невысокий к тридцати трём годам имел на половину седую голову. Разговаривал сиплым непривычно громким голосом, будто по привычке начальствовал над нарядом по солдатской столовой, стараясь перекричать грохот и звон кастрюль и железной посуды. Во время штурма Грозного прапорщик Кривицкий был старшим поваром и служил в роте материального и технического обеспечения. Но, однажды, по причине мало кому известной, был переведён на техническую должность в инженерно–сапёрную, водителем водомётной машины. Всё, что Бису было известно об этом являлось разными домыслами и слухами, проверить которые он не спешил, в этой командировке Бис оказался с Кривицким впервые и времени для душевных разговоров не было. То, что было Бису известно, хватило, чтобы держать дистанцию: во время штурма Грозненского консервного завода на территорию тылового пункта управления прилетел снаряд и разорвался рядом с полевой кухней, у которой кашеварил старший повар Кривицкий. Сам он от взрыва не пострадал, отделался ушибом, сильнее пострадало его эго, вследствие чего страх и злость несколько дней он лечил водкой, а ярость выместил на начальнике продовольственной службы, подполковнике, за что был разжалован в техники и сослан к сапёрам. 'Знаете, на чём я всех вертел? – часто повторял он. – Вот именно! – в своём гневе Кривицкий был чаще смешон, чем ужасен. – Я своё отслужил. Какие фугасы? Я повар. Мне фугасы на хрен не сдались, я не умею их готовить. Если что, мне выслуги хватает, чтобы всех вас на хуй послать, так что отвалите', – хвастался он своим дембельским статусом и двадцатилетней льготной выслугой. Как профессиональному повару, Кривицкому выпало приготовить на всю роту окорока и гарниры. Егору Бису, притащившему в расположение роты бродячую псину – готовка собаки. Бис не возражал, не противился этому, он был противником винегрета от Кубрикова.

Собака неизвестной породы сидела во дворе на привязи и тяжело дышала, выглядела старой и побитой, как мокрое облезлое чучело. С возрастом животного мясо становилось грубее за счёт утолщения одних мышечных волокон, и увеличения и упрочнения доли других, но какое это имело значение, если это было мясо животного, а мясо на войне, как известно, дефицит.

Для убийства и разделки животного, Бис призвал помощников.

– Мясо – это источник белка, – принялся он рассказывать, чтобы занять свой язык наравне с руками. – В мясе его почти двадцать процентов. А ещё много минералов – фосфаты калия, кальция, магния… В основном все они содержатся в печени животного и в крови. Но, печень мы есть не будем, и кровь пить – тоже.

– Почему? – спросил один из помощников.

– Кулешов, ты собаку видел?

Кулешов кивнул.

– И что ты видел?

– Собака. Белая. Не овчарка, – доложил ефрейтор Максим Кулешов.

– Собака старая, печень не свежая, – сказал в ответ старший лейтенант.

– Откуда вы это знаете? – спросил второй.

– В школе биологию любил, – отшутился Бис. – Мечтал стоматологом стать.

– Я к биологии ещё ничего, а вот химию никогда не любил. Прогуливал, если только на химии что–нибудь не взрывали, – признался Сурков.

– В школе я неплохо ладил с этими предметами, выиграл пару олимпиад, – похвастался Бис. – Взрывчаткой не интересовался, даже когда понял, что благодаря химии и математике можно что–то подорвать. А в военном училище едва не завалил экзамен по инженерной подготовке, не зная куда приладить накладной заряд, чтобы подорвать железную дверь. И вот, жизнь круто переменилась и теперь я сапёр.

– А я биологию вообще не любил, а химию просто ненавидел.

– Пригодилась вам биология? – спросил рядовой Сурков.

– Когда?

– Когда стоматологом стали?

– Каким стоматологом? Сурков, правда, ты как одноимённый зверёк в спячке! Как я мог им стать, если я стал офицером?

– Почему не стали, если мечтали? – спросил Кулешов.

– Время наступило тяжёлое. Учиться было дорого… – замолчал Бис, не желая более об этом вспоминать. – Кстати, существование некоторых северных народы невозможно без мяса из–за отсутствия растительной пищи в суровом климате. Совсем как у нас здесь: растительность дикая, среда неблагоприятная…

– Товарищ старший лейтенант, вы уже ели собак раньше? – спросил Сурков снова. – Говорят, на Дальнем Востоке корейцы всех собак пожрали.

Старлей обратил на Суркова укоризненный взгляд.

– Говорят, говорят… говорят, говно едят, – передразнил он солдата. – Чтоб ты знал, для корейцев это устойчивая кулинарная традиция. У неё всегда были и те, кто 'за' и кто 'против' такой обычай. Хотя, есть собачье мясо не ужаснее, чем любое другое. Кроме человеческого, конечно! Тем более, что в пищу идут специально выращенные собаки, не являющиеся членами чьих–то семей или любимыми питомцами, вроде тех, что у прапорщика Стеклова.

– Хотите сказать, что съесть собаку всё равно, что съесть курицу или утку.

– Или свинью, или коня, или барана, или корову… или такого осла, как ты, – рассмеялся Бис, перечислив съедобных животных.

– Блин, это, наверное, не по–христиански? – заметил Сурков.

– До принятия христианства на Руси убийство животных носило характер жертвоприношения, а с его принятием население стало активно потреблять животных в пищу. Ограничением, пожалуй, были только православные посты. Употребляя в пищу, как ты понимаешь, предварительно убивали и готовили разными способами, так что извини, если вдруг пострадали твои христианские взгляды. В разных религиях на употребление мяса часто можно встретить ограничения или вообще запрет на употребление мяса конкретного животного, например, свинины или говядины. Иудеи какое–то мясо признают кошерным, а какое–то некошерным…

– Что это значит? – уточнил Сурков.

– Это значит: подходящим для употребления или неподходящим, – пояснил Бис, совершая непонятные приготовления. – В христианстве, как уже сказал, употребление мяса ограничено в пост. В буддизме убийство животного ради еды вообще запрещено – это негативно отражается на карме, а в исламе мясо может быть допустимым и недопустимым, убитым неправильным, неподобающим образом: запрещена им в пищу мертвечина, кровь и свинина. Поэтому буддисты, употребляя мясо животного, успокаивают себя и убеждают, что животное не было убито специально в пищу, а мусульмане, что Аллах в отдельных случаях не видит – например, ночью или под крышей, или ночью под крышей. При этом, употребление мяса жертвенного животного, как правило барана, является важной составляющей исламского религиозного праздника Курбан–байрам. Кстати, вот ещё один пример, в Индии корова считается священным животным и употреблять в пищу говядину является страшным грехом, поэтому её замещают буйволятиной.