– Э? – спросила Мара.
– Андрей, – повторил Стопарь. – Ну, помнишь, такой высоченный, в казаках? И с глазами как у енота. Оказывается, такие дневники всех покупать заставили. И тут он такой подходит с дневником ко мне и говорит: классная, мол, девчонка. И в лацкан твоего пиджака тычет.
Мара озадаченно почесала правым носком левую щиколотку. Правой кроссовки на ней не было, поэтому чесать было удобно. Мы играли в подкидного дурака на раздевание.
– Из класса «Б», что ли? – уточнила она. – Это ж коррекция.
– Ну и что, что коррекция, – вступился Мачо Ермоленко. – Ум ведь не главное. Может, человек хороший.
Он спрятал руки под мышками и поёжился. На пожарном балконе в трусах сидеть сыровато.
* * *
Мы стояли на цокольном балкончике Мариного дома и ждали Мару. Мимо проходил Хурманян.
Хурманян – это такой местный блаженный с внешностью восточного Эйнштейна. Никто не помнит его настоящего имени, но этого и не нужно. В детстве мы его боялись, но потом поняли, в чём дело, и вскоре бояться перестали. Со временем Хурманян стал чем-то вроде талисмана у нас на Острове.
Особенность его в том, что он всегда что-то говорит прохожим, и всегда получается в тему. Вот и сейчас он поравнялся с нами, хитро посмотрел каждому в глаза, от души махнул правой рукой и сказал:
– Пергамент судьбы!
– Какой пергамент? – спросила Тая. Но Хурманян уже удалился, поэтому на вопрос выпало отвечать нам.
– Вообще, – сказал Неотмиркин, – по закону жанра на такой вопрос должен прийти ответ в такой же долбанутой форме.
– Ну, – сказал Стопарь, – тогда будем ждать.
Тут пришла Мара. Она не вышла из дома, а возникла со стороны улицы почти что из ниоткуда.
– Ты где была? – спросили мы.
– С Андреем гуляла.
Мы переглянулись.
– Видимо, это и есть ответ, – догадался Мачо.
– Кто? – не поняли мы. – Андрей?
– Дневник, – пояснил Мачо. – Пергамент судьбы – это дневник.
– Дневник, – подхватил Неотмиркин, – по которому Андрей Мару нашёл и с ней познакомился.
На балкончике свежо и немного несёт нашатырным спиртом. Мара так и стояла на крыльце в своей излюбленной раздолбайской позе, скрестив ноги и скучающим взором глядела на нас снизу вверх.
– Ребята, – сказала она, – вы упоролись?
Мачо первый пришёл в себя.
– Нет, – торжественно ответил он. – Привет, Мара. Мы очень за тебя рады.
– Он же из коррекции, – напомнил Стопарь.
– Да отвали, – сказала Мара. – Ну и что, что коррекция. И чтоб вы знали – он за хулиганство, а не за тупость туда попал.
– А, – сказал Стопарь. – Ну если за хулиганство, тогда нормуль .
Надстройка
Остров поразила застройка. Не пощадила ничего.
Тут был пустырь, где в третьем классе мы клали друг друга на лопатки, как львята в «Короле-Льве», а в пятом хоронили домашних животных. Сейчас там строили 22-этажный дом. Дом на костях, как пошутили в народе.
А тут было поле. На поле мы играли в футбол. Вернее, играли под липами, а вокруг лип разогревались и чеканили мяч.
Теперь там будет стадион. Тоже футбол, но только для избранных.
Ничего не щадит застройка, ни берегов поймы, ни Большой, ни Малой косы, ни болота, ни берёзовой рощи…
* * *
Мара куда-то исчезла.
Вернее, формально она так и сидит за партой, на перемене так и костыляет мелкими крепкими кулаками Рахматуллину по шее, так и смотрит печальными тёмными глазами в окно. Но она далеко отсюда. Где-то, где никто из нас ещё не бывал.
* * *
Я спустилась к Тае поболтать. Тая живёт двумя пролётами подо мной.
– Куда пропала? – спросила я. Тая вышла ко мне в футболке и старых джинсах: старые она носит дома, не очень старые – на улице.
– Да куда я пропала, – ответила она. – Я просто дома сижу. Научилась от этого радость получать.
– А Мара?
Тая усмехнулась и философски обвела рукой подъезд.
– А Мара – что Мара? Где она сейчас? Она с Андреем…
– Понятно, – сказала я. – Кто на этот раз? «Новая жертва».
– Дудко с одной стороны. Пантелеева с другой. Из Андреевой параллели, помнишь?
– Да, – сказала я. – Санта-барбара какая-то. Вроде рокешные, а всё туда же.
* * *
Тая и Мара дружат с первого класса. Они никогда не чмокаются при встрече, не обнимаются и не ходят под руку: связь у них на том уровне, где во всех этих ритуалах нет смысла. А ещё им плевать на моду: так и ходят в клешах и с хайром, развевающимся на ветру. «Блеск тебе зачем? Оближи губы!» В классе говорят, что у девчонок два типа крутизны: когда есть шмотки и когда шмоток нет. Мара и Тая из последних.
