Неоконченные предания Нуменора и Средиземья

Но некоторые лесные жители продолжали охотиться на орков на границах; и так Турин и повстречался с ними, заслышав вдалеке звуки сражения. Он бросился на шум и, прокравшись меж деревьями, увидел небольшой отряд людей, окруженных орками. Лесные жители отчаянно защищались, прикрывая тыл небольшой купой деревьев, росшей посреди поляны; но орков оказалось слишком много, и видно было, что, если людям не помочь, им придется плохо. Поэтому Турин, прячась в подлеске, принялся топать и ломать ветви, а потом громко закричал, словно призывая большой отряд:

– А! Вот они! Все за мной! Вперед! Бей, круши!

Орки принялись беспокойно озираться, а тут из чащи вылетел Турин, размахивая руками, словно призывал отставших товарищей, и края Гуртанга у него в руке горели пламенем. Оркам этот клинок был слишком хорошо известен, и не успел Турин приблизиться к ним, как многие уже разбежались. Лесные жители бросились ему навстречу, и они вместе загнали врагов в реку – лишь немногим удалось выбраться на тот берег.

Наконец люди остановились на берегу, и Дорлас, предводитель лесных жителей, сказал:

– Проворный ты охотник, господин мой; вот только люди твои что-то не очень расторопны.

– Да что ты! – ответил Турин. – Наоборот, мы никогда не расстаемся и ходим все как один.

Тогда люди Бретиля расхохотались и сказали:

– Да, один такой воин стоит многих. Мы тебе очень обязаны. Но кто ты, и что ты здесь делаешь?

– Свое дело делаю, орков бью, – ответил Турин. – А живу я там, где есть для меня работа. Я Лесной Дикарь.

– Так живи у нас, – сказали они. – Мы живем в лесах, и такие мастера нам нужны. Тебе будут рады!

Турин странно посмотрел на них и сказал:

– Неужто есть еще люди, что дозволят мне омрачать их жилища? Но, друзья мои, есть у меня одно печальное дело: найти Финдуилас, дочь Ородрета Нарготрондского, или хотя бы узнать о ее судьбе. Увы! Много недель прошло с тех пор, как увели ее из Нарготронда, – но я все же должен искать.

Люди поглядели на него с жалостью, и Дорлас сказал:

– Не ищи больше. Орочье войско отправилось из Нарготронда к Переправе Тейглина, и мы задолго прознали о нем: орки шли очень медленно, оттого что вели с собой много пленных. Тогда мы решили нанести свой удар, хоть и слабый, и устроили оркам засаду – там были все наши лучники. Мы надеялись спасти хоть часть пленников. Но, увы! Как только мы напали, поганые орки первым делом перебили всех женщин; а дочь Ородрета они пригвоздили копьем к дереву.

Турин стоял, словно громом пораженный.

– Откуда вы знаете? – спросил он.

– Она говорила со мной, прежде чем умерла, – ответил Дорлас. – Она обвела нас взглядом, словно искала кого-то, и проговорила: «Мормегиль. Скажите Мормегилю, что Финдуилас здесь». Больше она ничего не сказала. Но из-за ее последних слов мы положили ее там, где она умерла. Она лежит в кургане у Тейглина. Это было месяц тому назад.

– Отведите меня туда, – сказал Турин; и они отвели его к холму у Переправы Тейглина. Там он лег ничком, и тьма объяла его, так что люди подумали, что он умер. Но Дорлас взглянул на лежащего, обернулся к своим людям и сказал:

– Опоздал! Печально вышло. Но смотрите: ведь это же сам Мормегиль, великий воин из Нарготронда. Как же мы не признали его по мечу? Орки-то догадались!

Сказал он так, ибо слава Черного Меча разлетелась даже по самым глухим лесам.

И потому они подняли его и с почетом отнесли в Эффель-Брандир; Брандир вышел им навстречу и удивился, увидев носилки. Откинув покрывало, взглянул он в лицо Турину сыну Хурина, и мрачная тень пала ему на сердце.

– О жестокие люди Халет! – воскликнул он. – Зачем не дали вы умереть этому человеку? Много трудов положили вы, чтобы принести сюда последнее проклятие нашего народа!

Но лесные жители ответили:

– Да нет, это же Мормегиль из Нарготронда[55], могучий истребитель орков; он очень поможет нам, если выживет. Да если бы даже и не так, не могли же мы оставить убитого горем человека валяться, как падаль у дороги?

– Не могли, это верно, – ответил Брандир. – Судьба не хотела этого.

И он взял Турина к себе в дом и усердно выхаживал его.

Но когда Турин наконец стряхнул с себя тьму, снова наступала весна; он очнулся и увидел зеленые почки, озаренные солнцем. Тогда пробудилась в нем отвага дома Хадора, и он встал и сказал в сердце своем: «Все мои деяния и былые дни были темны и исполнены зла. Но вот настал новый день. Стану я жить здесь в мире, и отрекусь от своего имени и рода; и так оставлю я свою тень позади, или хотя бы не брошу ее на тех, кого люблю».

И потому взял он себе новое имя и назвался Турамбар, что на наречии Высших эльфов означает Властелин Судьбы; и поселился он среди лесных жителей, и они любили его, и он требовал забыть его прежнее имя и считать его коренным жителем Бретиля. Но, сменив имя, не мог он сменить свой былой нрав и забыть обиды, что претерпел от прислужников Моргота; и часто отправлялся он охотиться на орков вместе с несколькими товарищами сходного образа мыслей, хотя Брандир этого не одобрял. Ибо он рассчитывал уберечь свой народ скорее скрытностью и молчанием.

– Мормегиля больше нет, – говорил он, – но смотри, как бы отвага Турамбара не навлекла подобной же мести на Бретиль!

И потому Турамбар оставил свой черный меч, и более не носил его в битве, и сражался чаще с луком и с копьем. Но он не дозволял оркам переходить Переправу Тейглина и приближаться к кургану, где покоилась Финдуилас. Хауд-эн-Эллет назвали его, Курган Эльфийской Девы, и вскоре орки научились бояться того места и чурались его. И сказал Дорлас Турамбару:

– Ты отказался от имени, но все равно ты Черный Меч; а не правду ли говорит молва, что он будто бы был сыном Хурина из Дор-ломина, владыки дома Хадора?

И ответил Турамбар:

– Я слышал об этом. Но умоляю, не разглашай этого, ведь ты же мне Друг.

Когда отступила Жестокая зима, в Дориат пришли новые вести о Нарготронде. Ибо многие из тех, кому удалось вырваться из побоища и пережить зиму в глуши, явились наконец к Тинголу, прося убежища, и стражи границ привели их к королю. Одни из беглецов говорили, что все враги ушли на север, а другие – что Глаурунг до сих пор живет в чертогах Фелагунда; одни говорили, что Мормегиль убит, а другие – что Дракон оплел его чарами, и он и посейчас стоит там, словно обратясь в камень. Но все сходились на том, что в Нарготронде незадолго до разорения стало известно: Черный Меч был не кто иной, как Турин, сын Хурина из Дор-ломина.

Великий страх и печаль охватили Морвен и Ниэнор; и сказала Морвен:

– Воистину, подобные сомнения насланы Морготом! Не лучше ли нам узнать правду и увериться в худшем, что предстоит пережить?

А Тингол и сам очень хотел побольше узнать о судьбе Нарготронда и уже подумывал о том, чтобы выслать разведчиков, которые пробрались бы туда; но король считал, что Турин в самом деле либо убит, либо ему нельзя помочь, и не хотелось Тинголу, чтобы пришел час, когда Морвен будет знать это наверное. Поэтому он сказал ей:

– Опасное это дело, о владычица Дор-ломина, его надобно взвесить и обдумать. Быть может, подобные сомнения и впрямь насланы Морготом, чтобы толкнуть нас на какое-нибудь безрассудство.

Но Морвен в отчаянии вскричала:

– Безрассудство, государь? Если мой сын скитается по лесам и голодает, если он томится в оковах, если тело его лежит непогребенным, я буду безрассудной! Я не хочу терять и часа, но тотчас отправлюсь на поиски.

– О владычица Дор-ломина, – ответил Тингол, – здесь сын Хурина непременно был бы против. Он бы счел, что тут, под покровительством Мелиан, тебе лучше, чем где бы то ни было. Ради Хурина и Турина не хотел бы я отпускать тебя отсюда в эти дни, полные черных напастей.

– Турина ты отпустил навстречу опасностям, а меня к нему не пускаешь! – воскликнула Морвен. – Под покровительством Мелиан! Да, в плену за Завесой. Долго раздумывала я, прежде чем вступить сюда, и теперь жалею, что пришла.

– Нет, владычица Дор-ломина, – возразил Тингол, – если ты говоришь так, то знай: Завеса открыта. Свободной пришла ты сюда, и свободна ты остаться – или уйти.

И тут Мелиан, до сих пор молчавшая, произнесла:

– Не уходи, Морвен. Верно сказала ты: сомнения эти – от Моргота. Если ты уйдешь, ты уйдешь по его воле.

– Страх перед Морготом не удержит меня от зова родной крови, – отвечала Морвен. – Но если ты боишься за меня, государь, дай мне провожатых из твоего народа.

– Над тобой я не властен, – ответил Тингол. – Но мой народ – он мой. Я пошлю их, если сочту нужным.

Морвен больше ничего не сказала, только заплакала; и удалилась она с глаз короля. Тяжело было на сердце у Тингола, ибо казалось ему, что Морвен охвачена безумием[56]; и спросил он Мелиан, не может ли та удержать Морвен своей властью.

– Я сумею противостоять натиску зла извне, – ответила она. – Но с теми, кто хочет уйти, я ничего поделать не могу. Это твое дело. Если ее следует удержать, тебе придется удержать ее силой. Однако это может сломить ее дух.

И вот Морвен пришла к Ниэнор и сказала:

– Прощай, дочь Хурина. Я отправляюсь искать своего сына или верные вести о нем, ибо здесь не хотят ничего сделать, и станут тянуть, пока не будет поздно. Жди меня здесь, – может, я и вернусь.

Тогда Ниэнор в ужасе и скорби принялась отговаривать ее, но Морвен ничего не ответила и ушла в свои покои; и когда наступило утро, она взяла коня и уехала.

Тингол же повелел, чтобы никто не останавливал ее и не чинил никаких препятствий. Но когда она уехала, он созвал отряд самых закаленных и искусных стражей границ и поставил над ними Маблунга.

– Догоните ее, – сказал он, – но пусть она вас не видит. Но когда она окажется в глуши и ей будет угрожать опасность, придите на помощь; и если она не согласится вернуться, охраняйте ее, как сможете. И еще мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из вас пробрался так далеко, как только получится, и узнал все, что сумеет.

Так и вышло, что Тингол отправил больший отряд, чем собирался сначала, и среди них было десять всадников с запасными конями. Они последовали за Морвен; она же отправилась на юг через Рэгион, и оказалась на берегах Сириона выше Полусветных озер; тут она остановилась, ибо Сирион был широким и быстрым, и она не знала переправы. Поэтому стражникам пришлось объявиться; и сказала Морвен:

– Что, Тингол все же решил задержать меня? Или он наконец посылает мне помощь, в которой отказал поначалу?

– И то, и другое, – ответил Маблунг. – Может, вернешься?

– Нет! – сказала она.

– Тогда придется мне помочь тебе, – сказал Маблунг, – хоть и не по сердцу мне это. Сирион здесь широк и глубок, и опасно переплывать его и зверю, и человеку.

– Тогда переправьте меня тем путем, каким переправляются эльфы, – сказала Морвен, – а не то я отправлюсь вплавь.

Поэтому Маблунг отвел ее к Полусветным озерам. Там, в заводях, скрытых в тростнике, на восточном берегу под охраной стояли тайные паромы; здесь переправлялись посланцы, державшие связь между Тинголом и его родичами в Нарготронде[57]. Вот переждали они, пока в небе не начали гаснуть звезды, и переправились в предрассветном белом тумане. И когда алое солнце поднялось над Синими горами и сильный утренний ветер разогнал туманы, стражники ступили на западный берег и вышли за пределы Завесы Мелиан. То были высокие эльфы из Дориата в серых плащах поверх кольчуг. Морвен наблюдала за ними с парома, пока они молча спускались на берег, и вдруг вскрикнула, указывая на последнего, проходившего мимо.

– Откуда он? – воскликнула она. – Вас было трижды десять, когда вы явились ко мне. Трижды десять и один сходят на берег!

Тут обернулись остальные и увидели, как вспыхнули на солнце золотые волосы: ибо то была Ниэнор, и ветер сорвал с нее капюшон. Так стало известно, что она последовала за отрядом и присоединилась к ним в темноте, перед самой переправой. Все были очень встревожены, а Морвен – больше всех.

– Уходи! Уходи, я велю! – вскричала она.

– Если супруга Хурина может отправиться в путь по зову родной крови вопреки всем советам, – отвечала Ниэнор, – то и дочь Хурина на это способна. «Скорбью» назвала ты меня, но не хочу я в одиночестве скорбеть по отцу, брату и матери. Из троих я знаю одну тебя, и тебя люблю я больше всех. И я не боюсь ничего, чего не боишься ты.

И в самом деле, не было заметно особого страха ни в ее лице, ни в поведении. Статной и сильной казалась она; ибо люди дома Хадора были высоки ростом, и сейчас, в эльфийском одеянии, она почти не отличалась от стражников, уступая лишь самым могучим.

– Что ты собираешься делать? – спросила Морвен.

– Идти туда же, куда и ты, – ответила Ниэнор. – Вот твой выбор. Либо ты отведешь меня назад и укроешь за Завесой Мелиан – ведь мудрый не отвергнет ее советов. Либо же знай, что я отправлюсь с тобой навстречу любым опасностям.

Ибо на самом деле Ниэнор отправилась в путь в первую очередь потому, что надеялась, что из страха и из любви к ней мать вернется. Морвен и в самом деле разрывалась надвое.

– Одно дело отвергнуть совет, – сказала она. – Другое дело – ослушаться матери. Отправляйся назад!

– Нет, – ответила Ниэнор. – Я уже давно не ребенок. У меня есть своя воля и свой разум, просто до сих пор моя воля не расходилась с твоей. Я пойду с тобой. Лучше бы в Дориат, из уважения к его правителям; но если нет, значит, на запад. На самом деле, если кому из нас двоих и следует продолжать путь, так скорее уж мне, я ведь в расцвете сил.

И Морвен увидела в серых глазах Ниэнор упорство Хурина, и ее охватила нерешительность; но не могла она побороть свою гордыню: не хотелось ей, чтобы собственная дочь (говоря начистоту) привела ее назад, словно выжившую из ума старуху.

– Я поеду дальше, как и собиралась, – сказала она. – Поезжай и ты, но нет на то моей воли.

– Да будет так, – ответила Ниэнор.

Тогда Маблунг сказал своим:

– Воистину, не отваги, но благоразумия недостает роду Хурина – тем-то и приносят они горе всем, кто рядом! Таков был Турин, – но не такими были его отцы. Но теперь все они одержимы безумием. Не нравится мне все это. Это поручение короля страшит меня более охоты на Волка. Что же мне делать?

Но Морвен, что уже вышла на берег и приблизилась к Маблунгу, расслышала его последние слова.

– Делай то, что велел тебе король, – молвила она. – Отправляйся за вестями о Нарготронде и о Турине. За этим мы все и едем.

– Но путь долог и опасен, – возразил Маблунг. – Если вы отправитесь с нами, вы обе должны ехать верхом вместе со всадниками и ни на шаг от них не отходить.

Так и вышло, что, когда стало совсем светло, они тронулись в путь и наконец, все время держась начеку, выбрались из зарослей тростника и низкорослых ив и очутились в сумрачных лесах, покрывавших большую часть южной равнины, что примыкала к Нарготронду. Весь день они шли на запад, и видели лишь запустение, и не слышали ни звука: кругом царило безмолвие, и Маблунгу казалось, что все застыло в страхе. Они пробирались тем же путем, что и Верен много лет назад; тогда лес был полон незримых охотников, но теперь народ Нарога исчез, а орки, похоже, еще не забредали так далеко на юг. Ту ночь они провели в сумрачном лесу, не разводя костра.

Так шли они еще два дня, и к вечеру третьего дня после переправы они пересекли равнину и приближались уже к восточному берегу Нарога. Тут Маблунга охватило такое беспокойство, что он принялся умолять Морвен не ходить дальше. Но она лишь рассмеялась и сказала ему:

– Тебе хочется поскорее избавиться от нас, да это и понятно. Но придется тебе повозиться с нами еще немного. Мы уже слишком близко, чтобы отступать из трусости.

Тогда вскричал Маблунг:

– Безумны вы обе, и отвага ваша безумна! Разве поможете вы разведчикам? Только помешаете! Слушайте же меня! Мне было велено не задерживать вас силой; но велено мне также беречь вас, как только можно. Теперь приходится мне выбирать одно из двух. И я предпочитаю сберечь вас. С утра я отведу вас на Амон-Этир, Дозорный холм – это здесь неподалеку; там я и оставлю вас с охраной, и дальше вы шагу не ступите, пока я здесь главный.

Амон-Этиром назывался курган, огромный, как гора; много лет назад с великими трудами сложили его по велению Фелагунда на равнине перед его Вратами, в лиге к востоку от Нарога. Курган тот порос лесом, но на вершине его деревьев не было, и оттуда были видны все дороги, что вели к большому нарготрондскому мосту, и все земли вокруг Нарготронда. Всадники подъехали к этому холму ближе к полудню и поднялись на него с восточной стороны. Маблунг взглянул на Высокий Фарот, что вздымался за рекой, бурый и нагой[58], и увидел своим эльфийским взором террасы Нарготронда на крутом западном берегу и зияющие Врата Фелагунда – черное отверстие в склоне горы. Но он не услышал ни звука и не увидел никаких признаков присутствия врагов или самого Дракона – кроме пятна гари у Врат, что выжег он в день побоища. Все было тихо, светило бледное солнце.

Поэтому Маблунг, как и говорил, велел своим десяти всадникам остаться на вершине с Морвен и Ниэнор и не уходить, пока он не вернется, разве что появится какая-нибудь грозная опасность; в этом случае всадники должны были окружить Морвен и Ниэнор и скакать во весь опор на восток, к Дориату, отправив вперед гонца с вестями и за помощью.

Потом Маблунг взял остальных двадцать воинов, и они спустились с холма; пробравшись на западную равнину, где деревьев было мало, они рассыпались и отправились к Нарогу каждый своим путем, смело, но осторожно. Сам Маблунг пошел посередине, прямо к мосту, и, выйдя к нему, увидел, что мост совершенно разрушен; меж обвалившихся камней ревела и пенилась глубокая и бурная река, разбухшая от дождей далеко на севере.

Но Глаурунг был тут. Он лежал, укрывшись в проходе, что вел вглубь дворца от разрушенных Врат, и давно уже заметил соглядатаев, хотя немногие в Средиземье различили бы их на таком расстоянии. Но жуткий взгляд Дракона был острее орлиного, и видел он дальше зорких эльфов; он даже знал, что часть их осталась позади, на голой вершине Амон-Этира.

И вот, когда Маблунг пробирался среди скал, ища, как бы перейти реку по камням, оставшимся от моста, Глаурунг выполз наружу, полыхнув пламенем, и спустился в реку. Послышалось шипение, и к небу поднялись клубы пара; Маблунга и его спутников, что прятались поблизости, окутало слепящей мглой и жутким зловонием; и большинство из них бросились бежать в сторону Дозорного холма. Но Маблунг отполз в сторону и притаился за скалой, пережидая, пока Глаурунг переберется через реку, и остался там – у него было еще одно дело. Теперь он знал, что Глаурунг действительно живет в Нарготронде; но ему было велено, по возможности, также разузнать о судьбе сына Хурина; и потому он, набравшись мужества, решил перейти реку, когда Глаурунг уползет, и осмотреть чертоги Фелагунда. Он ведь думал, что сделал все, чтобы сберечь Морвен и Ниэнор: Глаурунга заметят издалека и, должно быть, всадники уже мчатся к Дориату.

Глаурунг прополз мимо – огромный силуэт в тумане; Змей полз быстро – он был могуч, но очень гибок и проворен. Маблунг с великой опасностью переправился через Нарог; а в это время наблюдатели на Амон-Этире увидели Дракона и ужасно испугались. Они велели Морвен и Ниэнор тотчас, без пререканий, садиться в седло, и собирались бежать на восток, как было велено. Но не успели они спуститься на равнину, как порыв недоброго ветра принес пар и вонь, какой ни один конь не вынесет. Кони, ослепленные мглой, взбесились от запаха Дракона, сделались неуправляемыми и заметались. Стражники рассеялись и потеряли друг друга; многих кони сильно расшибли о стволы деревьев. Ржанье коней и крики всадников достигли ушей Глаурунга; и он был весьма доволен.

Один из эльфов, борясь с конем, видел, как мимо пронеслась во мгле владычица Морвен, серая тень на бешеном скакуне; но она скрылась в тумане, крича «Ниэнор!», и больше они ее не видели.

Когда нахлынул слепой ужас, конь Ниэнор помчался, не разбирая дороги, споткнулся, и она вылетела из седла. Она удачно упала на траву и не ушиблась, но, встав на ноги, обнаружила, что осталась одна: совсем одна в тумане, без коня и без спутников. Однако она не растерялась, поразмыслила и решила, что не стоит бежать на крики: крики слышались со всех сторон, но постепенно удалялись. Ей показалось, что лучше всего снова подняться на холм: ведь Маблунг непременно должен будет прийти туда, прежде чем отправиться обратно, хотя бы затем, чтобы убедиться, что никого из его отряда там не осталось.

Девушка пошла наугад, все в гору, и нашла холм – он и в самом деле был неподалеку. Она стала медленно взбираться наверх по тропинке, что вела на холм с востока. Наверху мгла становилась все реже, и вот наконец она вышла к вершине, освещенной солнцем. Она шагнула вперед и посмотрела на запад. И прямо перед ней воздвиглась огромная голова Глаурунга, который как раз вполз на холм с другой стороны; она не успела понять в чем дело, как Дракон поймал ее взгляд; а глаза Дракона были ужасны, в них горел злобный дух Моргота, его хозяина.

Ниэнор попыталась бороться с Глаурунгом – у нее была сильная воля; но и змей обладал великой мощью.

– Чего ты ищешь здесь? – спросил он.

И она против воли ответила:

– Я ищу некоего Турина, он одно время жил здесь. Но он, наверно, умер.

– Не знаю, не знаю, – ответил Глаурунг. – Его оставили защищать женщин и раненых; но когда явился я, он бросил их и сбежал. Хвастлив, но, похоже, трусоват. Зачем тебе понадобился такой ничтожный человечишка?

– Лжешь! – сказала Ниэнор. – Дети Хурина – кто угодно, только не трусы. Мы тебя не боимся.

И Глаурунг расхохотался, ибо так хитрость помогла ему узнать Ниэнор.

– Тогда глупцы вы оба, и ты, и твой братец, – прошипел он. – И похвальба ваша окажется пустыми словами. Ибо я – Глаурунг!

И змей впился взглядом в ее глаза, и воля ее угасла. Ей показалось, что солнце померкло и все вокруг сделалось расплывчатым; и постепенно ее охватила глубокая тьма, и во тьме не было ничего: она ничего не знала, ничего не слышала, ничего не помнила.

Маблунг долго обшаривал подземелья Нарготронда. Он осмотрел все, что мог, как ни мешали ему тьма и зловоние; но ничего живого не нашел: вокруг были одни недвижные кости, и на крики никто не отзывался. Наконец, не выдержав жути, что наполняла эти подземелья, и боясь, что вернется Глаурунг, Маблунг возвратился ко Вратам. Солнце опускалось к западу, и черные тени Фарота лежали на террасах и на бурной реке внизу; но вдалеке, у Амон-Этира, ему почудился жуткий силуэт Дракона. Переправляться назад было труднее и опаснее, потому что Маблунг боялся Дракона и торопился; не успел он ступить на восточный берег и спрятаться под обрывом, как появился Глаурунг. Но теперь он полз медленно и бесшумно, потому что его пламя угасло: он потратил много сил, и теперь ему хотелось отдохнуть и подремать в темноте. Вот он, извиваясь, пересек реку и пополз к Вратам, как огромная змея. Он был пепельно-серый и оставлял за собой слизистый след.

Но прежде, чем скрыться в пещере, он обернулся и посмотрел на восток, и из его пасти раздался хохот Моргота, глухой, но жуткий, как отзвук темной злобы, таящейся в черной бездне. А потом прозвучал голос, холодный и низкий:

– Вон ты прячешься под обрывом, как мышонок, Маблунг могучий! Плохо исполняешь ты поручения Тингола. Беги к холму и полюбуйся, что стало с твоей подопечной!

И Глаурунг уполз в свое логово. Солнце село, спустились серые сумерки, стало холодно. Маблунг бросился к Амон-Этиру; на востоке зажигались первые звезды, когда он поднялся на вершину. И на фоне звезд он увидел черную безмолвную фигуру, подобную каменной статуе. То была Ниэнор. Она стояла, и не слышала ни слова, и не отвечала ему. Но когда Маблунг наконец взял ее за руку, она шевельнулась и позволила увести себя; пока он вел ее, она шла, но, стоило отпустить ее руку, она застывала на месте.

Маблунг был в великом горе и растерянности; но ему ничего не оставалось делать, кроме как вести Ниэнор за руку на восток всю дорогу, без помощи и без спутников. Так они и шли, как во сне, через ночную равнину. А когда рассвело, Ниэнор споткнулась и упала, и осталась лежать без движения; Маблунг же сел рядом и предался отчаянию.

– Не напрасно я боялся этого поручения! – сказал он. – Похоже, что оно будет для меня последним. Пропаду я в глуши с этим несчастным чадом людей, и имя мое покроется позором в Дориате – если только о нашей судьбе вообще узнают. Верно, остальные все погибли, а ее Дракон пощадил – но не из жалости.

Так и нашли их три спутника, которые бежали от Нарога, завидев Глаурунга; они долго блуждали, и наконец, когда мгла рассеялась, вышли назад к холму. Там они никого не нашли, и отправились искать дорогу домой. Тут вернулась к Маблунгу надежда; и они пошли дальше, забирая к северо-востоку, потому что на юге дороги к Дориату не было, а паромщикам после того, как пал Нарготронд, было запрещено перевозить идущих с запада.