Неоконченные предания Нуменора и Средиземья

Медленно шли они, словно вели усталого ребенка. Но по мере того, как они удалялись от Нарготронда и приближались к Дориату, к Ниэнор мало-помалу возвращались силы, и когда ее вели за руку, она послушно шла час за часом. Но ее широко распахнутые глаза по-прежнему ничего не видели, уши не слышали ни слова, и уста были безмолвны.

И вот наконец после долгих дней пути они приблизились к западной границе Дориата, к югу от Тейглина: они собирались войти в небольшие владения Тингола за Сирионом и выйти к охраняемому мосту при устье Эсгалдуина. Там они остановились на ночлег; Ниэнор уложили на ложе из травы, и она прикрыла глаза, чего раньше не бывало, и вроде бы уснула. Тогда и эльфы прилегли отдохнуть, и не выставили часовых, ибо очень устали. И так их застала врасплох шайка орков – много их бродило теперь по тем краям, почти у самых границ Дориата. Во время схватки Ниэнор вдруг вскочила с ложа, словно разбуженный по тревоге среди ночи, и с криком бросилась в лес. Орки рванулись за ней, а эльфы – за орками. Но с Ниэнор произошла странная перемена – она теперь мчалась быстрее всех, летя меж стволов, как олень, и ее волосы развевались на бегу. Орков Маблунг с товарищами скоро догнали, перебили всех до единого и бросились дальше. Но Ниэнор и след простыл; она исчезла, как призрак, и эльфы не смогли найти ее, хотя искали много дней.

Наконец Маблунг вернулся в Дориат, согбенный горем и стыдом.

– Ищи себе нового предводителя охотников, государь, – сказал он королю. – Ибо я покрыл себя позором.

Но Мелиан сказала:

– Это не так, Маблунг. Ты сделал все, что мог, и никто из слуг короля не смог бы сделать столь много. Но злая судьба столкнула тебя с силой, что слишком велика для тебя, и не только: для любого из живущих ныне в Средиземье.

– Я послал тебя на разведку, и ты узнал все, что было нужно, – добавил Тингол. – Не твоя вина, что те, для кого эти вести важнее всего, ныне не могут их услышать. Воистину прискорбна гибель рода Хурина, но не на тебе лежит вина за это.

Ибо не только Ниэнор обезумела и убежала в глушь, но и Морвен также пропала. Ни тогда, ни после не узнали наверное о ее судьбе ни в Дориате, ни в Дор-ломине. Однако Маблунг все не мог успокоиться, и с небольшим отрядом отправился в леса и три года скитался в глуши, от Эред-Ветрина до самых Устьев Сириона, ища следов пропавших или вестей о них.

Что до Ниэнор, она мчалась через лес, слыша позади крики погони; и на бегу сорвала она с себя одежды и бежала нагая; она бежала весь день, как зверь, которого вот-вот загонят насмерть, и он мчит, не смея остановиться и перевести дыхание. Но к вечеру безумие вдруг оставило ее. Она постояла минутку, словно в изумлении, а потом, сраженная смертельной усталостью, рухнула, как подкошенная, в заросли папоротника. И там, в гуще старого папоротника и упругих весенних завитков, она лежала и спала, ничего вокруг не замечая.

Утром она проснулась и обрадовалась солнцу, словно впервые увидела его; и все вокруг казалось ей новым и незнакомым, и она не знала имен вещей. Ибо позади нее была лишь темная пустота, не пропускавшая ни единого воспоминания, ни единого слова. Лишь тень страха помнила она, и оттого была пуглива и все время искала, куда бы спрятаться: стоило какому-нибудь шороху или тени потревожить ее, она тут же взлетала на дерево или ныряла в кусты, проворно, словно белка или лиса, и долго выглядывала из-за листьев, прежде чем выйти из убежища.

Она пошла дальше в ту же сторону, куда бежала, и вышла к реке Тейглин, и утолила жажду; но еды она не могла найти, ибо не знала, как это делается, и ей было голодно и холодно. Деревья за рекой казались гуще и темнее (так оно и было, ибо там начинался Бретильский лес), и потому она наконец перебралась на тот берег, набрела на зеленый курган и бросилась наземь: у нее не осталось сил, и казалось ей, что тьма, лежащая позади, вновь настигает ее, и солнце затмевается.

Но на самом деле то была большая гроза, что пришла с юга и принесла с собой молнии и ливень; и девушка вжалась в землю, напуганная ударами грома, и черный дождь хлестал ее нагое тело.

И случилось так, что несколько жителей Бретиля проходили мимо в тот час, возвращаясь с охоты на орков, торопясь к убежищу, что было неподалеку, за Переправой Тейглина; и вот полыхнула молния, и Хауд-эн-Эллет озарился белым пламенем. И Турамбар, который вел людей, отшатнулся и зажмурился, содрогнувшись; ибо показалось ему, что он видит на могиле Финдуилас призрак убиенной девы.

Но один из его людей бросился к кургану и окликнул предводителя:

– Сюда, господин! Тут молодая женщина, она жива!

И Турамбар подошел и поднял ее, и с ее мокрых волос заструилась вода; девушка же прикрыла глаза, дрожала и не сопротивлялась. Турамбар, дивясь, что она лежит здесь совсем нагая, укрыл ее своим плащом и отнес в охотничью избушку в лесу. Там они разожгли огонь и закутали ее в одеяла, и девушка открыла глаза и посмотрела на них; и как только ее взгляд упал на Турамбара, лицо ее просияло, и она потянулась к нему, ибо ей показалось, что она наконец обрела нечто, что искала во тьме, и она успокоилась. А Турамбар взял ее за руку, улыбнулся и сказал:

– Ну что, госпожа моя, не скажешь ли ты нам, как твое имя и какого ты рода, и какая беда приключилась с тобой?

Она ничего не ответила, только покачала головой и заплакала; и они больше не тревожили ее, пока она не поела, – она с жадностью съела все, что ей дали. Наевшись, она вздохнула и снова вложила свою руку в руку Турамбара; и он сказал:

– У нас ты в безопасности. Переночуй здесь, а утром мы отведем тебя к себе домой, на гору в лесу. Но мы хотели бы знать твое имя и твоих родичей – быть может, мы могли бы отыскать их и сообщить им о тебе. Назови же их.

Но она снова ничего не ответила и расплакалась.

– Не тревожься! – сказал Турамбар. – Наверно, повесть твоя слишком печальна, чтобы рассказывать ее теперь. Но я дам тебе имя и буду звать тебя Ниниэль, «слезная дева».

Услышав это, она подняла глаза и покачала головой, но повторила:

– Ниниэль…

Это было первое слово, что произнесла она после забытья; с тех пор лесные жители так ее и звали.

Утром они понесли Ниниэль в Эффель-Брандир; а наверх, к Амон-Обелю, вела крутая дорога, вплоть до места, где она пересекала бурный поток Келеброс. Через него был переброшен деревянный мост, а под мостом поток срывался с источенного каменного порога и ниспадал многоступенчатым каскадом в каменную чашу далеко внизу; и в воздухе дождем висели брызги. Над водопадом была зеленая лужайка, и вокруг росли березы; а с моста были хорошо видны теснины Тейглина, милях в двух к западу. Там всегда бывало прохладно, и в летнюю жару путники отдыхали там и пили холодную воду. Димрост, Дождевая Лестница, звался тот водопад, но с того дня прозвали его Нен-Гирит, Вода Дрожи; ибо Турамбар со своими людьми остановился там передохнуть, и Ниниэль сразу же продрогла и ее охватила дрожь, так что они никак не могли согреть и успокоить ее[59]. Поэтому они поспешили дальше; но не успели они достичь Эффель-Брандира, как Ниниэль уже металась в жару.

Она долго пролежала больная, и Брандиру понадобилось все его искусство, чтобы выходить ее, и женщины лесных жителей сидели над нею день и ночь. Но лишь когда Турамбар был рядом, она лежала спокойно и спала тихо; и вот что замечали все, кто ходил за ней: в самом глубоком бреду, как бы ни мучил ее жар, ни разу не произнесла она ни слова ни на каком языке, эльфийском или человеческом. И когда силы мало-помалу стали возвращаться к ней, и она снова начала есть и ходить, бретильским женщинам пришлось заново учить ее говорить, словно ребенка. Но она легко училась и радовалась, словно человек, вновь обретающий затерявшиеся сокровища, великие и малые; и когда она наконец выучила достаточно слов, чтобы говорить с друзьями, она стала спрашивать:

– Как называется эта вещь? Я потеряла ее имя во тьме.

И когда она снова смогла ходить, она часто посещала дом Брандира: ей больше всего хотелось узнать имена всего живого, а Брандир хорошо разбирался в таких вещах; и они часто бродили вместе по садам и полянам.

И Брандир полюбил ее; когда Ниниэль набралась сил, она часто подавала хромому руку, чтобы он мог опереться на нее, и называла его братом; но сердце ее было отдано Турамбару, и лишь ему улыбалась она, и смеялась лишь его шуткам.

Однажды вечером, в пору золотой осени, сидели они рядом, а склон холма и дома Эффель-Брандира светились, залитые лучами заката, и было тихо-тихо. И спросила у него Ниниэль:

– Теперь я знаю, как называются все вещи, только твоего имени я не знаю. Как тебя зовут?

– Турамбар, – ответил он.

Она замерла, словно прислушиваясь к какому-то отзвуку; потом спросила:

– А что это значит? Или это просто тебя так зовут?

– Это значит «Властелин Черной Тени», – ответил он. – Ибо и у меня за спиной лежит тьма, Ниниэль, и она поглотила многое, что было мне дорого; но теперь я, по всей видимости, взял над ней верх.

– Значит ты тоже убежал от нее? Бежал, бежал – и прибежал в эти прекрасные леса? – спросила она. – А когда тебе удалось спастись, Турамбар?

– Да, – ответил он, – я бежал много лет. А спасся я вместе с тобой. Пока ты не пришла, Ниниэль, было темно, но с тех пор стало светло. И мне кажется, что я обрел то, что тщетно искал много лет.

И, возвращаясь в сумерках домой, он говорил себе:

– Хауд-эн-Эллет! Она явилась с зеленого кургана. Что это – знамение? Как же понять его?

И вот благодатный год прошел, и наступила мягкая зима, а за ней – еще одно красное лето. В Бретиле было мирно, лесные жители держались тихо и не покидали границ своих земель, и из соседних краев никаких вестей не приходило. Ибо орки, что в те времена стекались на юг, в мрачные владения Глаурунга, или приходили как соглядатаи к границам Дориата, чурались Переправы Тейглина и обходили ту реку далеко с запада.

А Ниниэль теперь вполне выздоровела, набралась сил, и красота ее расцвела; и Турамбар, не таясь более, попросил ее руки. Ниниэль была очень рада; но когда об этом узнал Брандир, у него на сердце сделалось неспокойно, и он сказал ей:

– Не спеши! Не думай, что я желаю тебе зла, но я посоветовал бы тебе подождать.

– Ты всегда желаешь лишь добра, – ответила она. – Но почему ты советуешь мне подождать, о мудрый мой брат?

– Мудрый брат? – переспросил он. – Скажи лучше, хромой брат, нелюбимый и немилый. Даже не знаю, почему. Но на этом человеке лежит тень, и мне страшно.

– Была тень, – возразила Ниниэль, – он мне сам говорил. Но он спасся от нее, как и я. А разве недостоин он любви? Теперь он держится скромно, но ведь раньше он был великим вождем, все наши враги бежали бы, едва завидев его, разве нет?

– Кто тебе это сказал? – спросил Брандир.

– Дорлас, – ответила она. – Разве он сказал неправду?

– Правду, – сказал Брандир, но ему это не понравилось – Дорлас был предводителем тех, кто стоял за войну с орками. Брандиру все же хотелось как-то удержать Ниниэль, и поэтому он сказал:

– Правду, но не всю: он был военачальником в Нарготронде, а сам он с севера; говорят, он был сыном Хурина из Дор-ломина, из воинственного дома Хадора.

Когда Ниниэль услышала это имя, по лицу ее пробежала тень. Брандир это заметил, но неправильно понял ее, а потому добавил:

– Да, Ниниэль, очень похоже, что такой человек вскоре опять уйдет на войну, и, может быть, далеко отсюда. А если такое случится, каково придется тебе? Берегись, ибо я предвижу, что, если Турамбар снова отправится в битву, не он, но Тень одержит победу.

– Плохо мне придется, – ответила Ниниэль, – но незамужней не лучше, чем жене. А жена, быть может, сумеет лучше удержать его, и спасти от тени.

Однако слова Брандира смутили ее, и она попросила Турамбара подождать еще немного. Турамбар удивился и опечалился; а когда он узнал от Ниниэли, что это Брандир посоветовал ей подождать, ему это очень не понравилось.

Но когда наступила следующая весна, он сказал Ниниэли:

– Время идет. Мы долго ждали, больше ждать я не стану. Делай то, что велит тебе сердце, Ниниэль, любовь моя, но знай: я выберу одно из двух. Либо я снова уйду в глушь, на войну, либо женюсь на тебе – и никогда не пойду воевать, разве затем, чтобы защищать тебя, если зло будет грозить нашему дому.

Ниниэль была действительно счастлива. Они заключили помолвку, и поженились в середине лета; лесные жители устроили большой пир и выстроили молодым красивый дом на Амон-Обеле. Там они зажили счастливо, но Брандир все был неспокоен, и в душе его сгущалась тень.

А Глаурунг с каждым днем набирал мощь и коварство; он сделался тучен, и собрал к себе орков, и правил ими, словно некий король, и подчинил себе все былые земли королевства Нарготронд. И еще до конца того года, третьего с тех пор, как Турамбар поселился среди лесных жителей, Дракон начал досаждать их владениям, в которых на краткий срок воцарился было мир; ибо на самом деле Глаурунгу и его Хозяину было отлично известно, что в Бретиле еще живут вольные люди, последние из Трех Племен, что до сих пор не покорились власти Севера. А этого они не могли стерпеть; ибо Моргот стремился покорить весь Белерианд и обшарить его до последнего уголка, чтобы не осталось ни одной норки или щелки, где жил бы кто-то, кто не был его рабом. Так что догадывался ли Глаурунг, где прячется Турин, или (как думают иные) Турину и впрямь удалось на время укрыться от очей Зла, что преследовало его – разница невелика. Ибо в конце концов мудрость Брандира оказалась тщетной, и Турамбару не осталось иного выбора, кроме как сидеть сложа руки и ждать, пока его не разыщут и не выкурят, как крысу, либо отправиться в бой и выдать себя.

Но когда в Эффель-Брандир впервые пришли вести об орках, Турамбар остался дома, уступив уговорам Ниниэли. Ибо она говорила ему:

– Но ведь нашему дому пока никто не угрожает, – а помнишь, что ты мне обещал? Орков, говорят, совсем немного. И Дорлас рассказывал, что до твоего прихода такие нападения случались нередко, и лесные жители всегда отражали их.

Но лесных жителей стали одолевать. Эти орки были опасной породы, злобные и коварные, и они пришли не как прежде – случайно, по дороге в другие земли, или малыми шайками, – нет, они явились именно затем, чтобы захватить Бретильский лес. Поэтому Дорласу и его людям пришлось отступить с потерями, и орки перешли Тейглин и забрались далеко в леса. И Дорлас пришел к Турамбару, показал свои раны и сказал:

– Смотри, господин, после ложного затишья настал час нашей нужды, как я и предвидел. Разве не просил ты, чтобы тебя считали не чужестранцем, но одним из нас? Разве эта опасность не грозит также и тебе? Ибо дома наши недолго останутся сокрытыми, если дать оркам глубже проникнуть в наши земли.

Потому воспрял Турамбар, и снова взял меч свой Гуртанг, и отправился в битву; и лесные жители, узнав об этом, немало воодушевились и собрались к нему, и вот уже под его началом оказалось несколько сотен. Тогда они прочесали лес и перебили всех орков, что пробрались туда, и повесили их на деревьях у Переправы Тейглина. А когда явились новые враги, лесные жители устроили засаду и застали их врасплох, и орки, не ожидавшие встретить такого большого войска и устрашенные возвращением Черного Меча, обратились в бегство, и многие были убиты. Тогда лесные жители сложили большие костры, свалили трупы солдат Моргота в кучу и сожгли, и дым от пламени мести черной тучей поднялся в небеса, и ветер унес его на запад. Однако кое-кто из орков все же остался в живых, и принес вести об этом в Нарготронд.

Вот тогда-то Глаурунг разгневался по-настоящему; но некоторое время он лежал недвижно, размышляя об услышанном. Оттого зима прошла спокойно, и люди говорили:

– Слава Черному Мечу Бретиля – вот, все наши враги повержены.

И Ниниэль успокоилась и радовалась славе Турамбара; но он был в задумчивости и говорил в сердце своем: «Жребий брошен. Настал час испытания, когда станет известно, правду ли говорил я или хвастался впустую. Не стану я больше убегать. Пусть буду я воистину Турамбаром, ибо хочу собственной волей и отвагой одолеть свой рок – или погибнуть. Но суждено ли мне погибнуть или победить, а Глаурунга я все-таки убью».

Тем не менее на сердце у него было неспокойно, и он разослал самых отважных людей на разведку в дальние земли. Открыто этого не обсуждали, но само собой вышло, что Турамбар теперь распоряжался как хотел, словно это он был владыкой Бретиля, а с Брандиром никто не считался.

Пришла весна, полная надежд, и люди пели за работой. Но в ту весну Ниниэль понесла, и сделалась бледной и слабой, и радость ее угасла. А люди, которые ходили за Тейглин, вскоре принесли странные вести – что на равнине, в той стороне, где Нарготронд, горят леса; и люди не знали, что бы это могло быть.

Немного спустя пришли новые известия: пожары распространяются на север, и палит леса сам Глаурунг. Ибо он оставил Нарготронд и снова куда-то двинулся. Те, кто поглупее, а также склонные к надежде, говорили:

– Вот, его воинство разбито, и теперь он наконец образумился и решил вернуться, откуда явился.

Другие говорили:

– Будем надеяться, что он проползет мимо.

Но Турамбар знал, что на это надеяться нечего, и Глаурунг ищет его. И потому он втайне от Ниниэли день и ночь раздумывал, что же ему предпринять; а тем временем весна сменилась летом.

И вот наступил день, когда двое разведчиков в ужасе прибежали в Эффель-Брандир: они видели самого Большого Змея.

– Воистину, господин, – говорили они Турамбару, – он приближается к Тейглину и ползет напрямик. Он лежал посреди большого пожарища, и деревья дымились вокруг него. Смрад от него идет нестерпимый. И его мерзкий след тянется на много лиг, от самого Нарготронда, и похоже, что он нигде не сворачивает, но метит прямо к нам. Что же делать?

– Немногое можно сделать, – ответил Турамбар, – но я уже поразмыслил об этом немногом. Ваши вести принесли скорее надежду, чем угрозу; ибо если он и впрямь, как вы говорите, ползет прямо, никуда не сворачивая, тогда у меня есть замысел, что по плечу сильным духом.

Люди дивились его словам, – больше он пока ничего не сказал; но, видя его твердость, все приободрились[60].

Надо сказать, что река Тейглин выглядела так: она сбегала с Эред-Ветрина, такая же быстрая, как Нарог, но поначалу текла по равнине, пока, наконец, ниже Переправы, набрав силу от других потоков, не пробивала себе путь через подножие высокого нагорья, на котором был расположен Бретильский лес. И там она бежала по глубоким ущельям со склонами, подобными каменным стенам, а воды, зажатые на дне, гремели и бурлили. И точно на пути Глаурунга, к северу от устья Келеброса, лежала одна из таких теснин, отнюдь не самая глубокая, но самая узкая. Поэтому Турамбар выслал на холм трех смельчаков следить за действиями Дракона; сам же он решил отправиться к высокому водопаду Нен-Гирит, где он мог быстро узнать новости и сам видеть земли далеко вокруг.

Но сперва он собрал лесных жителей в Эффель-Брандире, и обратился к ним, и сказал:

Примечания