Боевые потери
– Что не так? – я забеспокоился. Зачем ему моя кровь?
– Не беспокойтесь. Это стандартная процедура в вашей ситуации.
– В какой ситуации?
– В ситуации контакта с объектом, представляющим биологическую опасность.
– Но я с ним не контактировал. Не прикасался к нему.
– Не важно. На вас могли попасть споры, или он выделял токсины при дыхании. Есть множество способов загрязнения. Лучше обнаружить проблему раньше, чем потом пытаться её купировать, когда она вырастит в болезнь, да?
– Ну да. Скажите, я что, заражён?
– Успокойтесь, пожалуйста. Ваши показатели в норме. Вот возьмём кровь, проведём анализы, тогда и узнаем. Но думаю, ничего страшного.
Куда меня привезли я не знал. Ехали мы часа полтора, после чего меня вывели из фургона, и я оказался в ангаре что ли. В любом случае, закрытое помещение. Грузовик пришвартовался к пандусу, и я с сопровождающими меня двумя космонавтами вышел наружу, а за нами выкатили телёжку с врачихой. Мы прошли до конца пандуса и встали перед воротами высотой в два человеческих роста. На правой створкой замигал синяя лампа и ворота открылись. Бункер какой-то. Ну Володька, ну грибник долбанный, угостил, называется, это из-за него я здесь. Пускай бы сам свой сраный паутинник лопал, урод очкастый. Я злился на приятеля, хотя и понимал, что он, по большому счёту, в моих бедах не виноват, но, обвиняя его, оскорбляя, мне становилось немного легче.
Меня повели в левую сторону, по левому коридору, а тележку с зеленоглазой докторшей покатили вправо. Миновав КПП – будка с охранником, вооружённым автоматом, в броннике и каске, турникет и прозрачные автоматические двери, открывшиеся после того, как мои сопровождающие вставили в щель их приёмника электронный ключ, – мы двинулись дальше. Коридор петлял и не имел острых углов поворотов, а если заворачивал, то делал это плавно, скругляя углы. Коридор был хорошо освещён, имел множество ответвлений, но ни одной двери. В конце путешествия нас ждал ещё один КПП, а за ним лифт. Лифт меня унёс на пять этажей под землю, а всего их было семь, о чём я узнал посчитав количество безымянных кнопок на панели управления.
Планировка пятого этажа была классической – коридоры, прямые углы поворотов, двери. Меня отвели в крыло карантинного госпиталя – так мне объяснили один из сопровождающих меня космонавтов, после того как утомлённый и немного взволнованный всеми этими переходами, секретами, я настойчиво попросил объяснить, куда меня ведут. На входе в карантин меня встретил уже не КПП, а пост старшей сестры, хотя он мало чем отличался от стеклянных будок, в которых потели в своей броне охранники. Ну хоть она, сестра, была не в защитном комбинезоне ядерного пожарника – только её лицо защищала прозрачная маска от возможной заразы, которую могли притащить сюда её друзья вместе с теми, кого предстояло обследовать, но не от моих взоров. Довольно милая, хотя и сердитая на вид девушка, как и полагается, в белом халатике и шапочке. Она поздоровалась и с космонавтами, и со мной. Правда, не улыбнулась, но на меня посмотрела внимательно и сказала:
– Семнадцатая палата. Михаил, доктор к вам придёт через час, отдыхайте.
– Угу. Какое уж тут… – Не до отдыха мне, милая, на нервах я, извёлся весь, еле ноги передвигаю, а знаю, что глаза не смогу сомкнуть, пока не узнаю про свои анализы и что там дальше будет.
Через две минуты я уже сидел на койке, у себя в палате. Холодильник, кондиционер, отдельный санузел, телевизор. Всё белое: стены, пол, потолок, бельё, холодильник, встроенные в стену электронные часы над дверью. Перебор. Я вообще белый цвет недолюбливаю, а тут его, как специально, прямо накачали в комнату до натужной рези в глазах.
Вроде бы всё есть, а как-то в палате пустовато. Это, наверное, от того, что она отдана мне одному в распоряжения. Да и вообще, мне кажется, что в этом карантине я один нахожусь. Покуда меня провожали до моей палаты, то все те палаты, которые мы проходили, стояли с открытыми дверьми и в них никого, и свет не горел – он горел только в семнадцатой, встречая меня издалека, высовываясь в коридор жёлтой ладонью в полумрак коридора. В этом крыле пятого этажа освещение было не таким ярким, а приглушённым, и лампочки горели через одну. Экономили они, что ли? Не знаю, но настроение создавалось определённое – тихое, бунтовать не хотелось, а хотелось подчиняться и угождать. Тьфу. Какие странные мысли лезут в голову. Кстати, я сразу не заметил – на двери в мою палату, да и на всех прочих, был глазок. Ага, как в тюрьме. То есть, меня могли закрыть (хотя фактически и так лишили свободы передвижения) и контролировать. Приходил бы раз в час надзиратель и подсматривал, что я там, тут, делаю. От таких мыслей я аж вспотел, сильно. А может не от этого? Не знаю. Мне вдруг очень сильно захотелось спать, клонило в дрёму. Но ведь ко мне должен прийти доктор. Надо бы его дождаться. Может, скажет что-нибудь хорошее и отпустит. А? В ушах шумело, и я сам не заметил как прилёг и отключился – отключился так быстро, словно лампочку моего сознания даже не вывернули, а разбили. Бах! – и темнота.
Не знаю, сколько я продрых, когда я проснулся, то на часах синим светилось: 2:00. Что это – два часа дня или два часа дня. Всё же мне казалось, что – ночи. Значит, без малого, я проспал почти двадцать часов. Ничего себе, молодец. Но чувствовал я себя странно. Бодро – да, спокойно – нет. Меня прямо таки распирало, внутри меня всё горело, я хотел пить. Легко слетев с накрахмаленных, похрустывающих простыней, как сухой лист с дерева – таким я себя чувствовал невесомым, – я кинулся к холодильнику. Внутри меня ждало удовлетворение моего вожделения… правда, временное. Минералка – две бутыли по литру, сок апельсиновый – два пакета, газировка – три бутылки – всё это изобилие влаги я вылакал, влил себя за один присест. Пока пил, чувствовал как жажда отпускает, а прекратил – она вернулась назад и показалось, что вернулась сильнее и жарче.
Я вытер ладонью обильно проступившей на лбу пот. Под моими пальцами упруго что-то спружинило. Обследовав, ощупав ещё раз лицо, я обнаружил, что под кожей у меня перекатываются маленькие желваки. Их было много, очень много. Такие же подкожные образования, катышки, обнаружил на предплечьях, на пояснице и паху. Мне бы испугаться, но мне как-то стало всё безразлично, единственное, что я хотел – так это пить. И ещё что-то мне надо было срочно сделать. Но вот что? Запах! Точно, этот знакомый запах, он поможет мне найти, поможет напиться. Да, напиться. Меня лихорадит, подёргивает от возбуждения, от вожделения. Я знаю, что надо делать, я знаю, куда надо идти.
Дверь заперта, меня закрыли. Я взялся за ручку и потянул – сначала легко – нет, заперто, тогда я поднажал, раздался хруст. В моих руках, пальцах, столько скопилось силы, что казалось я могу сдёрнуть дверь с петель, выломать вместе с коробкой… я придержал себе, не хотел, чтобы на шум пришли, поэтому я увеличивал усилие постепенно – и замок не сдюжил, язычок, разворотив паз, выскочил, и дверь, крякнув, щёлкнув, перестала быть мне помехой.
Не доходя десяти метров до поста медицинской сестры, я опустился на четвереньки и таким образом пробежал вплотную к будке, где сидел страж в белом халатике. Завернув на первом повороте, я встал на ноги. Мне нужно было в противоположное крыло этажа, там… А что там? Я не мог внятно ответить себе на этот вопрос, просто знал, что мне туда, и ни о чём другом я думать был не в состоянии. Вместо мыслей – одно огромное желание красного цвета. Чем ближе я был к цели, тем сильнее я становился.
Я пришёл в тупик. С виду – обычная стена, глухая, без намёка на дверь, но я знал, что это бутафория, за этой стеной продолжение. И я видел, что там, в комнатке сидят трое – три солдата, три цепных пса, натасканных на мясо нарушителей периметра. Для меня солдаты выглядели малиновыми силуэтами, зависшими в серой мгле. Они знали, что я пришёл, но не спешили поднимать тревогу, потому что для них я стал их офицером, командиром – лейтенантом Беловым. Я посмотрел туда, где под потолком, в углу, была спрятана камера скрытого видеонаблюдения. От меня не требовалось больше ничего – просто посмотреть в камеру. Часть стены, слева от меня, поднялась, образовав узкий проход.
Войдя внутрь, я сразу ударил. Один солдат стоял прямо у дверного проёма, вытянувшись по стойке смирно, вот его-то я и ударил – в горло. Он наклонил голову вперёд, словно собирался икнуть, а потом, облив меня кровью, хлынувшей изо рта, упал нам колени. Двух его товарищей по оружию я тоже забил до смерти. Они не сопротивлялись, не пробовали защищаться, а безропотно принимали от меня удары, пока не падали, чтобы уже не подняться. Закончив, я весь был перепачкан чужой кровью, моя одежда намокла, волосы свалялись, а кожа неприятно зудела.
Из коморки охраны я вышел через другую дверь, прошёл по короткому коридору и вошёл в помещение, где одну из стен заменяло панорамное окно. Около окна, за пультом сидел какой-то человек в белом халате и элегантных очках (не то что у Володьки) в тонкой оправе. Услышав, что кто-то вошёл, он обернулся и отреагировал для меня неожиданным образом:
– Михаил?.. Что вы здесь делаете? – Этот тип (доктор? учёный?) меня знал. Откуда? – Вы почему свою палату покинули? – строго он спросил меня, и тогда я понял, что это, вероятно, тот доктор, чьё посещение, обещанное мне медсестрой, я проспал.
Я подошёл к нему, и, пока он не успел встать, засадил кулаком сверху по голове. Доктор сразу потерял ко мне весь интерес, он ко всему потерял интерес, – череп доктора не выдержал. Я слышал, как кость треснула, и видел, как его глаза показали синеватые белки, когда он безвольно завалился на спинку кресла. Вот теперь я мог спокойно посмотреть в окно.
Там, в том другом ярко освещённом помещении, моё внимание привлекло нечто весьма любопытное. Собственно, там, кроме этой штуки, которая устроилась солнечной кляксой на противоположной стене, ничего и не было. Хотя вру: там, на полу валялся в луже крови армейский ботинок. Ага, туда-то мне и надо.
Дверь я открыл электронным ключом, взятым мной у доктора, и вошёл в свет. Белая клякса, словно замешанная на тесте, широко распласталась на стене – в виде солнца. Внутри этого, чем бы оно ни было, чавкало, бурлило, и из косичек, в которые закручивалась масса, среагировав на моё появление, сплелось лицо – без глаз, с большим полуоткрытым ртом и плоским носом без ноздрей. Я сделал шаг и наткнулся на ботинок. Опустив свои глаза, я обнаружил, что ботинок полный – из него торчит обрубок – часть голени. Увидев кусок человека, в моём мозгу вызрела картина: к пятну осторожно подходит космонавт, для того чтобы взять пробу, в руках у него уже знакомый мне щуп, и не успевает он протянуть его к кляксе, как в ней открывается дыра (рот), и оттуда вылетает язык, похожий на язык хамелеона. Язык приклеил космонавта и отправил его за щеку солнцу – и нету солдатика, один башмак остался.
Мне совсем не страшно, я не боюсь, подхожу к кляксе, протягиваю руки, открываю рот. Вот и конец моей жажде. В меня через рот входит, влезает, вваливается, вползает то, чья часть уже живёт во мне, плодится и размножается, требует объединения с матерью, союза, моего симбиоза с ним, с ними. Меня не остановят замки и охрана, не повредят пули и огонь. Я ухожу – оно свободно.
Когда кончается дружба
Мы сделали это! Не вериться, что всё уже закончилось. Я ничего не помню, не помню как это было, только сухой берёзовый лист у бордюра, жёлтый с чёрными прожилками, он неподвижен, лежит под углом, прислонившись к шероховатой поверхности, залезая острым краешком в щербинку серого бетона. Листику всё безразлично, для него всё кончено, а для меня нет, для меня этот берёзовый листик вырастает в целую вселенную, заполняет меня, вытесняя мысли, чувства, мечты. Наваждение разрушают громкие хлопки, что-то монотонно вспыхивает от меня слева – раз, два, три, четыре… Запах, такой тяжёлый, но не неприятный, так, должно быть, пахнет опасность. Запах и стук в ушах. Что же это так стучит? Сердце? Я больше ничего не слышу, лишь этот стук, а потом перед глазами опять появляется сухой берёзовый лист…
Я приехал к Боре под вечер, в десятом часу, когда он точно был дома, нагрянул без предупреждения, поставил перед фактом. Мы с Костей Торпедой подъехали к его дому, припарковались, и я позвонил.
– Боря, привет, бродяга!
– Здорова.
– Как в том анекдоте: дело есть.
– Какое? – Боря спросил легко, без напряжения в голосе, никакого подвоха от меня не ожидая.
– А вот ты выйди на улицу, я тебе всё объясню.
– На улицу? Это ещё зачем?
– Выходи, давай, я тебя около подъезда жду.
– Под грибком, на детской площадке, как всегда… Опять твои шутки.
– Слушай, мне не до шуток. Я тебя действительно жду. Специально к тебя приехал.
– А чего же ты не позвонил? – недовольно спросил Боря. По моему голосу он понял, что я не шучу, а значит, и вправду его жду – к чему бы это? Напрягаться Боря не любил. Дома с ним сейчас жена, ребёнок, и никаких гостей он не ждал. Наверняка думал, что я его сейчас к выпивке начну склонять.
– Значит так надо было.
– Это надолго?
– Хватит ныть. Потом мне спасибо ещё скажешь.
– Ну да, держу карман шире.
– Вот и держи. Всё, давай, – я отключился.
Через пять минут мой дружок появился, выперся из дома в зелёном спортивном костюме и шерстяной куртке с капюшоном. На дворе конец сентября, по ночам температура к нулю подбиралась, более чем прохладно, вот он и утеплился на всякий случай, но куртку застёгивать не стал, видно, рассчитывал на короткий разговор. Ну ничего, сейчас я его обрадую. Я, выйдя из машины, поспешил ему на встречу. Я шёл и улыбался, а Боря поглядывал на меня с подозрением, ещё не хмурился, но уже был на подходе. Поручкавшись с ним, я предложил Боре пройти на детскую площадку, под пресловутый грибок, где нам никто не помешает спокойно поговорить. Не перед подъездом же торчать на виду у его соседей.
– Ну, чего прикатил-то? Чего так припекло-то? – поинтересовался Боря.
– Нам нужно кое-что спрятать. Понимаешь, это серьёзно.
– Понимаю, раз ты ко мне на ночь глядя заявился. А кому это – нам?
– Мне и моим партийным товарищам.
– О-о, не. Влас, ты же знаешь, как я к твоим психам отношусь.
– Да не спеши. Не запросто так.
– Приключения на жопу?
– Спокойно послушай и останешься доволен.
– Угу, «доволен»…
– Так, у нас с собой, в машине, пятьдесят миллионов рублей. – На самом деле у нас в багажнике лежали двести миллионов в трёх сумках. Не знаю, почему я сказал только про пятьдесят, возможно, что пугать величиной суммы его не хотел. – Ты можешь их пока у себя подержать?
– Пятьдесят лямов? Твою мать, ну вы даёте.
– Недолго. Пока всё не уляжется.
– «Не уляжется»? Так вас что, ищут?
– Нет, конкретно нас, – слово «нас» я выделил голосом, сделав на нём акцент, – не ищут. Ищут кого-то. Но если повяжут, то деньги должны остаться, чтобы мы ими смогли потом воспользоваться.
– Партия?
– Конечно, чего ты спрашиваешь.
– М-да, – Боря попытался изобразить у себя на лице этакое задумчивое выражение.
– Ладно, не ссы. Твои труды будут оплачены.
– Сколько? – моментально отреагировал на предложение вознаграждения Боря. И глазки заблестели – входил во вкус роли подпольного банкира красных экстремистов.
– Полтора ляма.
– Полтора? – протянул Боря. По нему было видно, что он обрадовался, но, как природный торгаш, решил прощупать почву. – И только-то? Я думал, ты предложишь кусок посолидней.
– Не наглей. – Я знал, что деньги ему очень нужны – кредиты, долги, – так что привередничать долго он не будет. – Деньги общественные. Такса утверждена на общем голосовании.
– Сколько времени мне надо будет их у себя держать?
– Может, на три дня. Может, на неделю, а может, на три недели. Как пойдёт, но думаю, что этак дней пять. Ну что, по рукам?
– По рукам. Только вот куда я их дену? Что жене-то сказать?
– С ума сошёл? Ничего не надо твоей Рите говорить. А деньги мы в твоём подвале спрячем. Ведь у тебя же есть там своя комнатка.
– Ок. Ну что, я тогда пойду, сбегаю за ключами.
– Давай, давай, а мы сейчас подойдём.
Боря уже направился к подъезду, когда я его окликнул, кое-что важное вспомнив:
– Эй! Подожди.
– Ну что ещё?
– Слушай, прежде чем мы деньги к тебе занесём, напиши нам расписку.
– Это зачем ещё?
Расписка нам была нужна, чтобы у Бори не возникло дурных мыслей, чтобы он нас не вздумал выдать. Ну так прямо о том, что в нём сомневаются, я не сказал, а объясни по-другому:
– Это требование партии. Пятьсот тысяч мы тебе сразу отдадим, а миллион, когда деньги будем забирать, хорошо?
Боре, конечно же, не хотелось давать никаких расписок в получении ворованных денег, о происхождении которых он догадывался, но полтора ляма на дороге не валяются, и он, скрипя сердцем, согласился написать расписку. Жадность победила страх. Боря деньги любил больше всего на свете, хотя и никогда в этом не признавался. Не понравился мне его взгляд, не по себе мне стало, как он посмотрел на меня, когда Торпеда, открыв багажник, вытащил оттуда три спортивных сумки, набитых пачками радужных купюр. Но, может быть, так он отреагировал, увидев Костю, от одного его бравого вида пещерного человека у кого угодно под ложечкой похолодеет, – парень под два метра ростом, с гирями кулаков, с круглой головой котлом, и с лицом первобытного охотника, вышедшего с дубиной на мамонта. Если его не трогать, он парень смирный, но если разозлить, то лучше сразу бежать, прятаться где-нибудь в тайге, но и там – гарантии спастись нет – может найти. Осколок ледникового периода бандитских разборок. Нет, он не участвовал, слишком мал был, но родись он лет на пятнадцать раньше, то о нём точно бы фильм сняли с названием на вроде «Железный Бык», или «Мясорубка». Но! Ещё ничего не потеряно, может и снимут, но только это будет не криминальный боевик, а революционный.
Сев в машину, Боря быстренько накатал расписку (последние его сомнения рассеялись при виде пачки пятитысячных купюр, что я положил перед ним на переднюю панель салона) и, отдав её мне, а взамен получив пятьсот кусков, побежал за ключами от подвала. Когда мы вошли в подъезд с сумками, он уже замок открыл и включил свет. Вместе мы спустились в подвал. В ЖК «Озёрном», где обитал Егор, все дома были в четыре этажа высотой, а подвальное пространство под домами были поделено между жильцами, каждому досталось по ячейке от восьми до двенадцати квадратных метров. Боре принадлежали подвальные хоромы в десять квадратов, охраняемые навесным амбарным замком. Деревянную дверь комнатки он заменил на железную (об этом я знал – он мне сам рассказывал), и оборудовал там себе что-то вроде мастерской. Он вообще был рукастый парень, любил разные такие штуки мастерить, например, предметы мебели – кровати, стулья, шкафчики, – увлекался скорняжным делом – шил на заказ разные сумки, кошельки, ремни, – и у него неплохо получалось, в общем, зарабатывал как мог.
В комнатке стоял простой деревянный стол, сколоченный самим Борей, и используемый им под верстак, старый двухстворчатый шкаф (его Боря на какой-то помойке подобрал), пара стульев, кресло, ящики с инструментами, а за шкафом спряталась гордость Бори – его самогонный аппарат. Спартанская обстановка.
Когда мы зашли, Боря закрыл дверь изнутри на щеколду. Я и Торпеда поставили сумки. Осмотревшись, я сказал Боре:
– Значит так… Боря, мы сейчас при тебе деньги пересчитаем, чтобы потом никаких вопросов не было. Понял?
– Каких вопросов?
– Наших – к тебе, и твоих – к нам. Ок?
– Считайте, дело ваше, – Боря пожал плечами.
Вдвоём с Торпедой мы ещё раз пересчитали пачки (у себя на базе мы, конечно, их уже пересчитывали), пока считали, я посматривал на Борю, и чем больше я в него вглядывался, тем меньше мне его вид нравился.
– Здесь 400 пачек, Боря, – сказал я. – Не вздумай хитрить, если хотя бы одна пачка пропадёт, тебе худо будет. – Не хотел я вот так с другом разговаривать, возможно, я вообще зря его напрягал. А с другой стороны, он от наших дел страшно далёк, никто его у нас не знает, и никто на него не подумает, что он банкир; этот подвальчик – самое надёжное место.
– Мца. Пугаешь? – скосив глаза и причмокнув губами, спросил Боря.
– Нет, не думай так, брат. Предостерегаю от необдуманных поступков. Я люблю тебя и твою семью. Ты же знаешь, у меня никого нет, и к твоему ребёнку я отношусь как к своему, и жена у тебя замечательная. Мне бы не хотелось, чтобы с тобой или, что ещё хуже, с ними что-нибудь случилось.
– Моя семья? Ты обалдел! – Боря разозлился, поменялся на глазах, не хило так напрягся – это-то мне и было нужно.
– Слушай, не буду врать, я ни тебе, ни твоей семье ничего такого плохого сделать не смогу. Не способен на такие вещи, извините. – Я говорил правду, не дорос я до абсолюта человека воли, не мог быть безжалостным уе*аном. – Но это я, а есть ещё они, – кивком головы я показал на монструозного Костю, специального такого с собой взял, чтобы уж напугать так напугать наверняка. – Моим партийным товарищам всё равно – и так, и так, если поймают, пожизненное, – при этих словах что-то в глазах Бори дёрнулось. Ага, значит, пробирает! – Да, пожизненное. Они и глазом не моргнут… Деньги нам нужны на дело перманентной революции, а не на глупости всякие ваши. Мы строим партию нового толка, боремся за чистое, счастливое будущее для нашего народа богоносца и не потерпим обмана.
Во время моего воодушевлённого монолога Торпеда, скрестив руки на груди, стоял неподвижно у двери, как боевой киборг, ни один мускул не дрогнул. Молоток, нравится мне, как он держался, в любых пограничных ситуациях на него можно было положиться – если надо, прикроет, если надо, вытащит на себе. Костя, не мигая, смотрел на Борю, и Боря чувствовал его взгляд, физически ощущал его свинцовую тяжесть – тяжесть груза, который, если что не так, могли привязать к ногам предателя и… в речку.
– И Бориска, – я знал, что он терпеть не может, когда к нему так обращались, поэтому и усугубил, – не вздумай хитрить, и вытаскивать из пачек банкноты, – предупредил я на всякий случай, – всё равно узнаем. – Я похлопал себя по карману куртки, где лежала расписка Бори. – Прошу тебя, – немного слезливости в голосе не помешает, – не рискуй. Мы тебе и так хорошо за хранение заплатили. Такой процент дали, как банки за обналичку берут. – Считал Боря плохо – это ещё слабо сказано, как он институт окончил, удивляюсь, он и в школе с трудом в столбик складывал. Я-то ему сказал про 50 миллионов, а тут 200, а от 50 полтора миллиона его комиссии – это как раз 3%. Такой себе обман, детский.
В общем, распрощавшись с Борей, мы ушли. Оставили ему такие бабки и уехали. Через день я позвонил ему, чтобы поинтересоваться, как оно там. Всё было ок – друг доволен и ждал нас, ну не нас, а премиальный лям, конечно. В дальнейшем я звонил ему ещё два раза, а на восьмой день мы – я и Торпеда – к нему заявились: приехали, когда стемнело, припарковались на том же месте. В этот раз Боря нас встречал на улице, я ему позвонил заранее, и он нас ждал под козырьком подъезда – прятался от дождика. Вышли из машины, поздоровались по-деловому – обниматься не стали как какие-нибудь мафиози – и прошли сразу в подвал.
Боря открыл дверь в каморку мастерской, включил свет. Я увидел, что наши сумки стоят на верстаке, значит, он сюда уже спускался, всё подготовил. Торпеда встал на часах, у двери, которую он в этот раз сам запер на задвижку. Бориска вёл себя спокойно, вообще не нервничал, не то что в прошлый раз, в конце нашей встречи, когда я его чуть до белого каления не довёл. Хорошо, значит, у нас всё хорошо.
Расстегнув молнии всех трёх сумок, я начал пересчитывать пачки с деньгами. Должно быть, как мы помним, 400…
– Ты е*анулся!? – выкрикнул я Боре в лицо.
Он, отшатнувшись, сделал удивлённое лицо.
– Что? – спросил Боря, да так, что нельзя было не поверить в его искренность и непричастность.
– Торпеда, 385 пачек, а не 400. Я два раза пересчитал, – обратился, как пожаловался, я партийному боевику.
– Я не брал, – Борис развёл руками, мол, я ни причём.
– Где 15 пачек, дурак? – я был очень зол – и на себя тоже, – но больше на этого балбеса. Ну надо же, удружил.
– Я же говорю, не брал, – Боря упрямился, нахмурился и весь сжался, того и гляди, сейчас залает. Знаю я эту манеру Бори: когда на косяке его ловишь, то он начинает хамить, орать и вообще вести себя позорно.
БАМ! Торпеда не дал Боре развить тему презумпции своей невиновности, зарядил ему в пузо с ноги. Борис брык – и сбит с ног, а Костя налетел на него и начал мутузить, нанося удары своими могучими говнодавами сорок пятого размера.
– По лицу не бей! – предупредил я Торпеду.
Воспитание насилием, пожалуй, самый эффективный способ, чтобы внушить человеку, что он не прав: исправить нельзя, а поведение скорректировать можно.