Боевые потери
– Свяжи его, – требую я от Торпеды. – Где бабки, Боря?
– Шкура, – сквозь зубы роняет Торпеда.
– Нет у меня, нет, – Боря мотает головой, он закусил удила, отказывается признавать очевидное. Вот до чего любовь к деньгам человека довела. Всего-то каких-то 7,5 лямов и так себя вести. Не понимаю.
– Ну ты совсем… мозгов у тебя нет совсем. – Я и раньше своего друга гением не считал, но не конченный же он дебил, должен понимать. – Тебя же убьют.
– Не убьёте! – восклицает Боря и это уже похоже на истерику, хотя, может, он и прав – нам деньги нужны, а не его труп – мне-то уж точно его смерть ни к чему.
– Ты что же, хочешь, чтобы тебе все кости переломали? Предупреждаю, будет очень больно.
– Я письмо написал, – предупредил связанный, лежащий на бетонном полу человек, которого я больше не узнаю. Я его как первый раз в жизни вижу, настолько он мне сейчас кажется незнакомым, чужим. – Тронете меня, оно к ментам попадёт.
БАМ! БАМ! БАМ! – Торпеда бьёт Борю по рёбрам титановыми мысками ботинок. Пинает с оттягом, со знанием дела. Зря Боря про полицию заикнулся.
– Ну ты и идиот, слабоумный, честное слово, – не прекращал я удивляться. – Никто из наших со дня экса дома не живёт, и я, между прочим, тоже. Ты о своей семье-то подумал? Их же на твоих глаза кончат – и жену, и дочку. – Ну здесь, я немного преувеличил, может, и не на глазах, может, ребёнка трогать не будут.
– Да не брал я ваших сраных денег! – вопил Боря. Ну вот что у человека в голове: то ментами грозит, а то «не брал». Шоу шизофреников и Боря в нём главная звезда. Жадина.
– Не брал, конечно… Торпеда, заткни ему хавальник, – попросил я.
Торпеда прошёл в угол, к ящику с яблоками, из которых Боря гнал бражку, выбрал плод среднего размера и, вернувшись к пленному, грубо запихнул ему яблоко в рот, перевернул на живот.
– Давай, – командую я, и Костя, не понаслышке знакомый с тем, как нужно вести допрос, вытащив нож с узким тонким лезвием, колит Егора в правую ягодицу.
Друга моего корёжит, глаза на лоб, он мычит. Я знаю как это больно – мне два года назад абсцесс с обезболиванием вырезали, так и то было тошно, – жду, когда Борю отпустит, и спрашиваю:
– Где деньги?
Боря мотает головой… Вот упрямый.
– Продолжай, Костя. Подождём… возьми зажигалку, – даю хороший, на мой взгляд, в такой ситуации совет.
Чирк – появился мотылёк рыжего огонька, такой маленький, беззащитный. Беззащитный-то он беззащитный, а кусачий. Торпеда поднёс зажигалку к ладони Бори. Боря задёргался, как рыба на раскалённой сковородке, – неприятно смотреть. Друг-обманщик так извивается, что Торпеде приходиться попотеть, чтобы его удержать на месте и продолжить жарить. В подвале распространяется запах палёного: густой, душный смрад.
– Твоей семье пи*дец! – заорал я в ухо Боре.
У Боре краснеет лицо от натуги – он кивает – быстро, быстро, словно в припадке, я вынимаю кляп. Он, хватанув воздух открытым ртом, задыхаясь, начинает говорить:
– Это я взял деньги, твари… да, да… да!
– Я знаю. Где они, Борь?
– Я их… – Боря всё никак не может надышаться – у него хронический насморк, знаете ли, – в банк отнёс.
– Так, развяжи его, – обращаюсь я к Торпеде. – Боря, надень перчатки. Костя, забинтуй ему жопу.
– Чем? – удивляется Торпеда.
– Да платком носовым, хотя бы. Вытри ему кровь, вот, – я подаю Торпеде свой платок. – Где сберкнижка у тебя? Дома? – спрашиваю у Бори.
– Да, – отвечает Боря. Он встал, весь скособочился на левую сторону, пока Торпеда ему платок в штаны засовывал, и баюкает обожжённую руку. Тихо постанывает.
– Мы идём к тебе. Там ты переоденешься, возьмёшь книжку, паспорт, и мы едем в банк. Понял? Пошли.
Не понравилось мне как Боря шёл, хромал.
– Перестань хромать. Твоя жена ничего не должна заподозрить, иначе… Наш Костя шутить не любит.
Угроза, прозвучавшая в моём голосе, подействовала – Боря почти перестал хромать и морщиться. Поднявшись из подвала в подъезд, Егор, кое-что вспомнив, предупредил:
– Банк уже не работает. Поздно.
– Понял. Костя, посмотри за ним, я сейчас.
Выйдя из подъезда я сделал звонок, вернувшись обратно объяснил Боре:
– Через сорок минут к вам в гости прибудет группа неравнодушных товарищей. Она посторожит твою семью, пока мы за деньгами будем ездить.
– Зачем? – встревожился Боря.
– Если вздумаешь нас сдать, твоей семье не сдобровать. Я им должен буду через каждые полчаса звонить, понял? Двигай давай и не забывай улыбаться, твоя Рита привыкла к тому, что муж у неё клоун. – Боря посмотрел на меня мутным взором, но ничего не сказал. Себе дороже со всякими психами спорить.
Заходим в квартиру, нас на пороге встретила Рита. Я представил ей Торпеду, как Костю, естественно. Из детской слышно музыку и голос дочки Бори – Тамары, уже поздно, ребёнок не спит, беситься. Боря, сняв ботинки, прошёл к себе в комнату, я увязался за ним. Пока Боря возился, пришла Рита.
– Эй, куда это ты собираешься? – Она не довольна, ей не нравиться, что муж куда-то намылился на ночь глядя, да ещё вместе со мной, о котором у неё давно сформировалось мнение как о похотливом сатире, который ни одну юбку не пропустит – это сам Боря постарался, язык у него без костей.
– Да так… Нам в одно место надо съездить. Я быстро.
– Ночью?
– Надо, правда, надо.
– Нет, ты никуда не поедешь. – Ну началось, – подумал я.
– Рит, я поеду, действительно надо, понимаешь?
Каким бы убедительным ни старается быть Борис, я прихожу ему на помощь:
– Всё ок. Боря тебе подарок привезёт, Рита, довольна останешься, обещаю. Подарок с шестью нулями.
– Да? – Рита, посмотрев на меня с недоверием, обернулась к Боре и посоветовала: – Ты хоть перчатки сними.
– Некогда, потом, потом, всё потом, – ответил Боря, засовывая себе паспорт во внутренний карман куртки. – Я скоро, я ещё позвоню.
Распрощавшись с Ритой, мы вышли на улицу. Пока идём к машине, говорю, чуть ли не утешаю Борю:
– Сам виноват. Не стоило тебе нас обманывать. Боря, я же тебя предупреждал. Или ты что, думал, что пропажи 7,5 миллионов никто не заметит, или заморачиваться не станет? Немного больше, немного меньше – так? Да мы за эти бумажки жизнями рисковали.
Боря упорно молчал, на мою проповедь никак не реагировал. Пусть, осёл упрямый. Обиделся. В машину сели, Торпеда, сделав круг по двору, отвёз нас за дом и там припарковался, чтобы жена Бори нас не засекла. Сидим, ждём пока приедут товарищи из группы партийного контроля – мои друзья революционеры, а по мнению Бори – отморозки.
– Вы же ничего моей семье не сделаете? – спросил Боря. Сидел-сидел и выдал.
И такое меня зло взяло, когда я услышал этот тупой Борин вопрос, что, обернувшись, ударил его в нос. Боря схватился за нос и дико на меня посмотрел, как на умалишённого.
– Ты что? – Торпеда не понял меня: вроде как сам говорил лица не трогать, а сам жахнул.
– Не сдержался. Вывел он меня, Костя. Ничего с твоей семьёй не будет, – успокоил я Борю, – если все деньги отдашь.
Вскоре подъехали партийцы на «Ниве», Костя посигналил им фарами, они встали за нами.
– Ключи от квартиры давай, – потребовал я от Бори.
Он, продолжая закрывать разбитый нос левой ладонью, – так и сидел, пока мы дожидались группы, – правой рукой пошарил у себя в кармане и, ни слова не говоря, протянул мне забренчавшую связку. Из «Нивы» вышли четверо высокорослых мордоворотов, одетых во всё чёрное, – специально попросил у командира, чтобы пострашнее прислал, чтобы при взгляде на них кровь в жилах стыла, – я вылез из салона, достал из багажника сумки с деньгами и отправился к ним. Разговор у меня с партийными боевиками вышел коротким: я ещё раз объяснил ситуацию, проинструктировал о дальнейших действиях, отдал им деньги и ключи, – всё. Ребята опытные, понимают с полуслова. Вернувшись обратно, забравшись в салон, обратился к Боре:
– Видел этих дуболомов? Если они не получат от нас вовремя контрольный звонок, то и минуты думать не будут, а сразу пойдут к тебе в гости. Рука не дрогнет. Ву компрёне, камрад? – Боря не ответил, но по его глазкам вижу, что до него наконец дошло – дошло наконец! – Ну вот и хорошо. Поехали.
До банка мы домчали за полчаса. Припарковались на стоянке. До открытия банка оставалось ждать шесть часов.
– Борь, позвони жене, предупреди, что задерживаешься, – сказал я.
– Что я ей скажу? – Ну вот заговорил – прогресс, – а то взял моду обижаться. Ну получил в морду, так за дело же! Пытки, видите ли, его так не расстроили, как мой удар в нос. Нельзя быть таким гондоном, друг, нельзя.
– Скажи, что машина у нас сломалась.
– Она скандалить начнёт.
– Ничего страшно. Пускай орёт, зато целой останется.
Борис сделал так, как я ему сказал, выслушал массу нелицеприятных эпитетов в свой адрес, на провокации не поддался, не подхватил эстафету скандала, закончил разговор спокойно, намекнув на возможность годичного заработка за несколько часов работы. Рита поворчала для порядка ещё немного и вроде бы успокоилась, хотя кто её знает – она всегда была немного того, с прибабахом. Деньги она тоже любила, может, не так как её муж, но не отказываться же – одна надежда на это. А потом она беспокоилась, что он со мной на блядки поехал, но выходило так, что она ошибалась.
– Она про деньги не знает? – спросил я Борю, заранее зная ответ на свой вопрос. Боря не такой простак, чтобы Рите про украденные им у нас деньги рассказывать. Он самолично решил себя подстраховать на случай плохих времён, но только вот они наступили быстрее, чем он ждал.
– А? А-а, нет, не знает.
– Ясно. Решил себя любимого одного побаловать, – подколол я Борю, хотел немного расслабить, но юмора в моих словах он не уловил, отвернулся, в окошко уставился.
Все эти шесть часов ожидания на стоянке, я через равные промежутки отзванивался контролёрам – успокаивал нервы Боре, выполнял часть своего договора. Когда банк открылся, я и Боря пошли за деньгами, а Торпеда остался в машине.
– Такой суммы сейчас в банке нет, – сказала нам девушка операционный кассир, хлопая накладными ресницами. Что же ты, любушка, здесь такая модная делаешь-то? Деваха мне понравилась: крашенная блонди, синеглазая, кожа белая, как сметана, и гладкая.
– А как же нам быть? Нам деньги сегодня нужны, – объяснил я.
– Такую сумму заказывать надо заранее. Зайдите после двух.
– Хорошо. Мы подождём.
Пришлось Боре ещё раз звонить Рите, выдумывать чего-то (он не очень-то и заморачивался, повторял одно, что задерживается, что не надо беспокоится, что всё нормально), объяснять, но, видно, стоило всё же мне ему что-нибудь подсказать более вразумительное для жены, а так она не успокоилась и ещё раз десять звонила. Пока он изворачивался под присмотром Торпеды, я сходил за шаурмой и крепким двойным кофе. Подкрепив силы, мы, открыв в машине окна, грелись на солнышке, дышали осеннем, напоённым запахом прели воздухом, маялись душой, скучали. Впасть в анабиоз нам не давали Ритины звонки: вопли в трубку лично мне были отчётливо слышны, значит, и Торпеда их слышал. Бодрит, знаете ли. Боря каждый раз брал трубку, терпеливо слушал, терпеливо объяснял: «Нет. Всё хорошо, да, я знаю, что сегодня суббота и мы должны на дачу ехать», – в трубке взлетал реактивный самолёт – это Рита объясняла, кто есть на самом деле её муж, дав ей выговориться Боря продолжал: «Поедем, не волнуйся. Немного опоздаем. Ну и что, что твоя мама нас ждёт? Не страшно», – мобильник Бори взорвался криком, он даже его от уха отнял. «Ладно, дорогая, мне пора. К нам подошли. Я перезвоню. Всё, всё, попозже, давай», – каждый раз говорил Боря напоследок, перед тем как отключиться. Он никогда не перезванивал жене, хотя и обещал, но ничего, проходило двадцать-тридцать минут и Рита звонила сама – всё начиналось по новой – так замыкался круг. Не знаю, как он терпел, но к двум часам голова у меня стала, наверное, формой напоминать куб.
В половине третьего мы наконец получили деньги. Вышли с Борей из банка, сели в тачку. Я пересчитал отданные мне им деньги – всё точно – восемь лямов. Семь с половиной, которые он украл, и пятьсот тысяч, которые он получил за услуги.
– Ну, всё в порядке, – говорю я и выдыхаю. На душе полегчало. На половом гвозде я вертел такие приключения.
Я позвонил контролёрам и дал им отбой, сказал, чтобы уезжали.
– Ты свободен, Боря, проваливай.
– А мои деньги? – Во даёт! Совести нету у человека.
– Какие деньги, родной? Просрал ты своё счастье. За что тебе платить-то? За вот этот геморрой, что ты нам устроил? Иди отсюда быстренько и скажи спасибо, что жив остался.
Понятное дело, «спасибо» мне Боря не сказал, вместо благодарности он нас заложил. Слил он нас, наверняка, анонимно, чтобы самому в историю не попасть. Нет, я уверен, что это он настучал. Через два дня после событий той ночи ко мне домой пришли полицейские, а ещё через сутки и ко всем остальным заявились блюстители из органов. Никого из наших не взяли – мы все, как я Боре и говорил, давно жили на конспиративных квартирах, вели подпольный образ жизни, – но в общероссийский розыск нас объявили, что, конечно, значительно отдаляло нас от достижения главной цели партии. Нехорошо Боря поступил, нехорошо. Придётся нам с тобой ещё раз встретиться. Видит бог, не хотел я этого. Жди и дрожи.
Чудо
Меня пригласил к себе, в деревню, отдохнуть мой друг – Всеволод Мышев. Я согласился с радостью: во первых, в отпуске не был два года, во-вторых, со Всеволодом мы дружим со школы и он не перестаёт меня удивлять, интересный человек, самобытный, с необычным взглядом на жизнь. Раньше Сева никогда меня не приглашал к себе в деревню, а сейчас пригласил – может, скучно ему стало, а может, решил меня порадовать – ведь он знал, что я последние годы почти не отдыхаю, и общаться мы стали гораздо реже. Годы-то идут, их не догонишь, а одежды дружбы изнашиваются, хочется вернуть остроту восприятия, обмануть время.
Всеволод позвонил мне утром в понедельник, а в пятницу, в полдень, я уже выехал – договорился на работе с начальником (он у нас нормальный, всё понимает). Деревня Севы – Верхняя Залихань – располагалась под Белгородом, ехать часов восемь, на закате я должен был быть на месте. Около девяти вечера я приехал к переправе через реку. Мост здесь строили, но срок его сдачи – следующий июль, то есть, ждать ровно год. Но я не волновался – как меня и предупреждал Сева, между правым левым берегом ходил паром.
Я притормозил, съехал на обочину и встал в очередь на переправу. Передо мной остывали старые «Жигули» шестой модели, стояли несколько сельчан и конная подвода. Учитывая величину самого парома, нас всех должны были перевезти за один раз. Выйдя из своего «Мицубиси L 200» поразмяться, я спустился к реке, туда, где стояли бетонные опоры будущего моста. Пока паром был на середине реки, плыл на тот берег, у меня оставалось две четверти часа, чтобы насладиться чудесным чистым воздухом без примесей и полюбоваться пейзажем. Солнце, сменив оранжевый кафтан на красную распашонку, опускалось к синей линии горизонта, окрашивая воду в цвет венозной крови. Лес на том берегу потемнел, нахлебался тенями, строго смотрел с противоположного крутого берега, оберегая свои тайны. Под моими подошвами хрустел светлый песок узкой полосы пляжа, я подошёл к самой границе воды, в лицо пахнуло сыростью и запахом ила. Мне надо было туда – миновать на пароме реку и по дороге, в горочку, через лес к Верней Залихани.
– Милок, а милок, помоги, не откажи бабушке, – сзади меня раздался поскрипывающий, причмокивающий голос.
Я, обернувшись, обнаружил стоявшую в трёх шагах от меня бабку – чуть сгорбленную, с белым платком на голове и кривой клюкой в руке, в темном платьице. Лицо вроде не старое, даже румяное, но у глаз глубокие лучики морщин и коричневый от загара лоб – весь в крупных складках. А глаза у старушки были круглые, светлые, неправдоподобно прозрачные. Двоякое впечатление. И откуда она взялась, подобралась так тихо, что я и не услышал?
– Что вам?
– Да вот, пойдём, покажу. Пойдём вон туда, – и клюкой тычет немного вправо от моей машины.
Я, кивнув, иду следом за быстро семенящий впереди старушкой, стараюсь не отставать, а то уж больно она резво взяла со старта в карьер, не ожидал. Идти пришлось недолго. Миновав пригорок, старушка привела меня на мест… к гробу. Да, к гробу, который стоял в тени холма, загораживаемый им от солнца и любопытных взоров.
– Это что? – удивился я.
– Ну что же ты сам не видишь? Гроб.
– Да вижу я, что гроб. Я не понимаю зачем…
– Понимаю. Не бойся. Тебя же Данилой зовут?
Вот теперь я совсем потерялся – а откуда бабка моё имя-то знает? Спросила и в глаза заглядывает, смотрит пристально, не мигая.
– Ну да, Данилой. А откуда вы…
– Знаю, знаю. Ты же к Мышевым едешь, на тот берег?
– Еду, – буркнул я.
– Я им покойничка везу. Беда у них приключилась – брат матери Всеволода умер, а забрать было некому, вот как бывает. Ему быстрее надо на ту сторону перебраться, до заката. – Что? Как? Я ничего не понимаю, и потом, что за странное выражение «покойничка им везу», не покойника, а покойничка, и везу… На чём везёт-то, на горбу своём, что ли? Гроб на горбу.
– Не понял. А кому надо перебраться-то?
– Как – кому? Да дядьке Всеволода – вот он, в гробу лежит.
– А-а, – протянул я, хотя по-прежнему ничего не понимал. – Так что же вы от меня хотите?
– Возьми его с собой, отвези домой к Мышевым, а уж они о нём позаботятся.
– Ну хорошо. Только почему Сева сам-то за ним не приехал?
– Не знаю, милок, ничего не знаю. Спаси тебя бог… Подгоняй машину, что ли.
Пришлось просить людей, стоявших в ожидании парома, помочь мне гроб погрузить в кузов. Мужики оказались отзывчивыми и с охотой согласились. Пока гроб поднимали, ставили в кузов, бабка куда-то делась, а когда закончили появилась вновь – с перекинутым через плечо мешком и корзинкой в руке. В мешке оказались какие-то вещи, нога бычка, четыре круглых каравая чёрного хлеба, а в корзинке лежали куриные яйца – не знаю, наверное, с сотню штук. Попросила меня продукты и вещи передать матери Всеволода. И как она всё одна дотащила эта волшебная бабка? Когда добровольные помощники ушли, корзинку она поставила в ногах покойника, около гроба, справа, мешок положила слева, предварительно вытащив из него хлеб. Хлеб она попросила меня положить прямо на гроб, туда, где у покойника должна быть голова под крышкой.
– Это ещё зачем? – возмутился я. В самом деле, что за цирк?
– Ты, милок, не серчай. Порядок такой. Так его нужно домой, так. Понял?
– Так хлеб с гроба съедет, упадёт.
– Не упадёт.
– Ну как не упадёт? Мне в горку ехать, да по ухабам. Обязательно…
Бабка меня перебила:
– Не переживай, тебе это не касается. Хлеб он и есть хлеб, ничего с ним не случиться.
– Ну как знаете, – сказал я залезая в кабину. Паром уже причалил и люди стали на него грузиться.
– С богом, милок, – сказала бабка и как будто перекрестила, но как-то странно, наискосок, что ли, или наоборот, в общем, криво это у неё вышло.
– А вы разве со мной не поедете?
– Мне в церковь, ты езжай, езжай, ещё встретимся.
Я дал маленького газа и поехал. Уже на пароме, когда он от берега отчалил, я подумал про бабку: а кто она, собственно, такая? Кто она Мышевым? Я ведь даже её имени не спросил. Да, чудесно мой отдых начинается, ничего не скажешь. Я сразу достал мобильник и набрал номер Севы, что следовало сделать сразу же после странной просьбы волшебной бабки, но связи не было, я прибывал вне зоны доступа.
В деревню я приехал, когда молоко дня скисло в сиреневые густые сливки сумерок. Несколько десятков домов были раскиданы по пологой возвышенности, почти во всех окошках горел свет, кое-где из труб струился белый дымок, сладко пахло фруктами и сеном. Я посмотрел вдаль и увидел ещё несколько таких деревень-светлячков, присевших на окрестные холмы. Благодатный плодородный край, и Верхняя Залихань такая своеобразная заводь – конец долгого пути, – создавалось впечатление, что здесь случайному путнику в ночлеге не откажут. Уютное, тихое место. Если бы не покойник в багажнике, я бы сейчас ловил кайф, а так оставалось сожалеть об упущенных возможностях.
Ориентируясь на присланную метку Севой, мягко подкатил к его дому: я вообще всю дорогу старался вести машину мягко, опасался за гроб. Дом большой (квадратов сто – не меньше), деревянный, одноэтажный, тёмный от времени, крыша крыта железом, вокруг яблоньки, груши, сливы. Около калитки стоял Всеволод и его худая, даже тощая мать – это у них семейное, и Сева тоже всегда отличался излишней худобой зека. И как это они угадали, что я именно в эту минуту подъеду? Или совпадение? Да нет, они кого-то ждали, а кого, если не меня. Я притормозил, развернулся багажником к дому. Вылез из салона, поздоровался:
– Привет, Сев, – пожал ему руку. – Здравствуйте, Марина Николаевна, – поприветствовал маму Всеволода. – Я тут, у переправы встретил…
– Знаем, знаем, Данила, – предупредила мои объяснения Марина Николаевна, за что я ей, признаться, благодарен – не знал с чего начинать. – Поможешь Севе занести гроб в дом.
– Да, да, конечно.
М-да, вид у них был грустный, откровенно похоронный, а другого и быть не могло. Я передал им вещи, продукты, которые мне бабка всучила, кстати, она оказалась права – хлеба каким-то чудом удержались на крышке гроба. С гробом пришлось помучиться: во-первых – неудобно, во-вторых – тяжело. Наконец мы внесли его в дом и поставили на стол в центральной комнате дома – она же гостиная, она же кухня.
– Даня, ты понимаешь, извини, что так получилось, – после того как мы справились с гробом, начал сбивчиво объяснять Сева. – Дядя умер, ну что тут поделаешь. Сердечный приступ.
– Да ты что, я понимаю. Мне, наверное, неудобно у вас оставаться теперь, так я завтра уеду.
– Нет-нет, ты что. Оставаясь, отдыхай, мы же договаривались, я тебя приглашал. Нет, не обижай.
– Ну а как же тогда?
– Нет, ты останешься. То же мне придумал… Только вот, Даня, поможешь с похоронами?
– Конечно. Какие могут быть разговоры? Сделаю всё, что скажешь.
– Благодарю. Пойдём я тебе твою комнату покажу.
Среди ночи меня подняли с постели. Я, когда Сева меня привёл в маленькую комнату, где пахло сыростью, а форточка, не говоря уже о самих окнах, отродясь не открывалась, отказавшись от ужина, разделся и сразу лёг. Усталость давала о себе знать, пригибая голову к подушке. Есть мне с дороги никогда не хотелось, а вот спать – да – это я любил. Процесс восстановления сил был прерван на середине: меня кто-то тормошил за плечо, крепко впившись в него пальцами. Продрав глаза, вижу, что надо мной склонился Сева. Свет он не зажигал, но и луны,заглядывающий через ажурную белую занавеску, мне оказалось достаточно, чтобы его признать. Ну да, лицо его казалось не совсем реальным – в глазницах собралась тьма, рот провалился, а кожа слабо светилась, но это был мой друг, никаких сомнений. Едва я продрал глаза, как он мне заявил:
– Пошли.
– Куда, Сева, куда – пошли?
– Могилу рыть.
– Подожди… – я пытался спросонья сосредоточиться, сообразить, что он от меня хочет. – Какую могилу?
– Ты обещал.
– Я, я обещал?
– Да. Помочь с похоронами.
– А, ну да… А почему сейчас-то, ночью почему?
– Так надо… Ну ты идёшь?
«Тьфу. Да ну на. Что происходит-то? Ну уж если обещал, то… конечно, ерунда какая», – думаю я и встаю. Быстро одеваюсь и следую за Севой, который ведёт меня в гостиную, подводит к столу, на котором гроб стоит, но уже открытый. В горбу лежит худой, жилистый мужчина в костюме, с жёлтым лицом и длинным носом, впалыми щеками и коротко и как-то неаккуратно, клочками, остриженными чёрными, блестящими, прилизанными волосами. Каким бы истощённым мертвец не выглядел, а нести его гроб из машины до дома было одним мучением. Кости у него из чугуна отлиты, что ли? Из скрещенных на груди покойника руках торчит свечка, красным пёрышком пламени скупо освещающая помещение. Около стола, на табуретке, сидела мать Севы. Пока мой друг готовил гроб к переноске, хлопотал, Марина Николаевна не проронила ни слова, ни кинула ни одного взгляда на меня или куда-то ещё – как сидела с опущенной головой, так и продолжала сидеть доже тогда, когда мы, кряхтя от натуги, стали гроб выносить из дома. Сева шёл впереди, я – за ним, а между нами, у нас на плечах покоился гроб, я водрузил его себя на левое плечо и правый угол изголовья придерживал левой рукой, Сева, соответственно, подпирал правый угол гроба в ногах покойника, а левый придерживал.
Спустились с крыльца, и Сева, почему-то, прямо к калитке не пошёл, а завернул налево и направил наш тандем за угол дома. Я, конечно, удивился, но не о чём расспрашивать его не стал, берёг силы. Мы прошли насквозь задний двор, через ещё одну калитку вышли к огороду, миновали и его, подошли к заросшему бурьяном небольшому пустырю. Около двух высоченных красавцев тополей, мирно шуршащих серебряной листвой, Сева остановился.