Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 4
В начале нового столетия в Москве образовался кружок вольнодумцев протестантского направления. Участники его отвергали почитание «святых» и мощей, чудеса, пророчества, авторитет церкви, почитание икон, монашество и обрядовую сторону религии. Во главе довольно многочисленного кружка стоял лекарь Дмитрий Тверитинов, учившийся в Немецкой слободе и там проникнувшийся подобными взглядами; не воспринял он только спасение человека верою. Влияние кружка вскоре распространилось в московскую академию, где и был замечена духовной властью. Стефан немедленно пустил дело в розыск и повел его гласно, привлекая к раскрытию виновных и органы гражданской власти – Преображенский приказ.
Тверитинов и его единомышленник фискал Косов отправились в Санкт-Петербург с жалобой на Стефана. Там они нашли поддержку у князя Я. Долгорукова и влиятельного архимандрита Александро-Невского монастыря Феодосия Яновского, не сочувствующие Стефану. По царскому указу дело рассматривалось в Сенате. «Еретики» словесно отреклись от своего «лжеучения». В июне 1714 последовал царский указ об отсылке еретиков к Стефану для их духовного освидетельствования, «истинно ли они православную веру содержать твердо»; взятия с них письменного исповедания, и объяснения о том в торжественный день в соборной церкви. Стефан же имея на руках явно «еретические» сочинения Тверитинова, посчитал себя вправе снова поднять дело. Он велел разослать «еретиков» по разным монастырям, держа их там за крепким караулом; бумагу и чернила давать только Тверитинову, если он пожелает написать отречение от своих заблуждений.
В Сенате возникло дело по обвинению Стефана в неисполнении царского указа. Он был вызван в Сенат, где вновь рассматривалось дело Тверитинова. «Владыка» подвергался грубым нападкам сенаторов, за него заступились только Меньшиков и Апраксин. Вместе с тем, дело «еретиков» осложнилось происшедшим в Москве. 5 октября 1714 г., самый рьяный последователь Тверитинова, цирюльник Фома Иванов, находившийся под надзором в Чудовом Монастыре, приведенный в Благовещенскую Церковь, после заутрени, вынул косарь (широкий нож) и перебил по лицу образ «святителя» Алексея. Допрошенный в Монастырском Приказе был отправлен в Преображенский Приказ, где показал, что «порубил образ для того, что икон, креста и мощей не почитает и не покланяется»89. Дело о «еретиках» длилось весь 1715 год. 21 февраля 1716 г. царь дал указ Сенату. «По делу Дмитрия Тверитинова розыскав и оное конечно вершить, и которые потому делу приносят или принесут вины свои, тех разослать к архиереям в служение при их домах, и чтоб непоколебимы были в вере, а которые не принесут вины – казнить смертью»90. В этом деле покаяния не принес один Фома Иванов – и был казнен.
С другой стороны, Пётр придавал большое значение в осознании народом основ христианства. Так, например, в 1720 г., по его приказу было создано «Первое учение отроком, в нем же буквы и слоги, также: краткое толкование законного десятисловия, молитвы Господней, символа веры и девяти блаженств». В 1723 г. велено было эту книгу читать Великим постом в церквах, вместо творений Ефрема Сирина и Соборника. Кроме этого, Пётр думал о составлении Катехизиса, о чем он отправил 19 апреля 1724 г. записку в Синод. Касаясь вопроса веры, надежды и любви царь отмечал: «ибо о первой и о последней зело мало знают и не прямо что и знают, а о середней и не слахыли: понеже всю надежду кладут на пение церковное, пост и поклоны и прочее тому подобное, в них же строение церквей, свечи и ладон. О страдании Христовом толкуют только за один первородный грех, а спасение делами своими получат, как выше писано. / О втором же, чтоб книгу сочинить, Мне кажется, не лучшель оную катехизисом начать, и к тому и прочия вещи последовательно что в церкви обретается, внесть с пространным толком, також приложить: когда и от кого и чего ради в церковь что внесено»91. В 1722 г. Пётр поручает Кантемиру написать книгу о магометанской религии. Для борьбы с грубыми суевериями в христианстве, в том же году Феофан Прокопович составил, задуманную Петром, книгу о блаженствах, толковавшая 10 заповедей. Рассмотрев происхождение монашества и его значение, Пётр говорил в записке 1724 г., что монах большею частью «тунеядцы суть»92, и что ко всему злу – праздность. «Прилежат ли же разумению Божественнаго писания и учения? – спрашивает он. – Всячески нет. А что говорят, молятся, то и все молятся, и сию отговорку отвергает Василий Святый. Что же прибыло обществу от сего? во истину токмо старая пословица: ни Богу, ни людям; понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть»93.
Приступая к установлению нового порядка в церкви, после двадцатилетней деятельности Монастырского Приказа, в сердце у Петра вместо Стефана уже был другой исполнитель его намерений. На двадцать два года моложе Стефана, тоже малоросс родом, Феофан Прокопович (в миру Елизар) получил образование в Киеве, в тех же иезуитских коллегиях, как и Стефан, но вместо того, чтобы подчиниться влиянию католицизма, Феофан вынес из иезуитской школы недоверие к католичеству и проникся симпатиями к протестантизму. Похвальная речь Петру по случаю Полтавской победы выдвинула его (Феофан использовал то обстоятельство, что Полтавский бой был в день памяти «преподобного» Сампсония, аллегорически сравнив с победой назорея Сампсона надо львом, изображение которого помещается в гербе Швеции), и уже в 1716 г., всего 35 лет отроду, он был назначен Псковским епископом. С этих пор Феофан стал верным идеологом всех начинаний петровского правительства, доказывая правильность их с религиозной точки зрения; все мероприятия царя получали оправдание от Священного Писания и «святых» отцов. Когда Пётр приступил к завершению церковной реформы, он поручил это дело Феофану, который составил проект «Регламента или Устава Духовной Коллегии». На рукописи проекта имеются пометка Феофана о том, что царь, 11 февраля 1720 г., рассуждал с ним по этому поводу и благоволил исправлять. 24 февраля проект был принят шестью епископами, во главе со Стефаном Яворским, тремя архимандритами и сенаторами. Указом Сената, для собирания подписей высших духовных лиц, были отправлены во все епархии архимандрит московского Златоустова монастыря Антоний и подполковник Семен Давыдов. Вернулись они в Санкт-Петербург 4 января 1721года. Под Духовным Регламентом имелись подписи: царская, 6 сенаторов, 6 митрополитов, 1 архиепископа, 12 епископов, 48 архимандритов, 15 игуменов, 5 иеромонахов. 25 января 1721 г. Регламент был опубликован и введен в действие.
Первая основная черта церковной реформы по Регламенту – ее происхождение от царя и направление по его указаниям. Царь считает «исправление чина духовного» такою же своею обязанностью, как и исправление чина воинского и гражданского, от исполнения которого придется ему давать ответ перед «нелицемерным Судиею». А потому, по примеру ветхозаветных и новозаветных «благочестивых» царей «уставляет Духовную Коллегию, то есть Духовное Соборное Правительство, которое… имеет всякия Духовныя дела во Всероссийской Церкви управлять»94. Первая часть, теоретическая, разъясняющая и оправдывающая преимущество коллегиального управления и делающая целый ряд рассуждений, сущность которых сводится к тому, что «царство выше священства» – правда, без какого-либо основания на то в церковных канонах или «законе Божием», побочно признавая тем, что искать там было бы напрасно.
Оправдание реформы было взято отчасти из ветхозаветной, а преимущественно, из греческой практики: «Церковное Сунедрион в ветхозаветней церкви во Иерусалиме, и гражданский суд Ареопагитов в Афинех, и иныя в то же городе правительствующия собрания, нарицаемыя Дикастериа»95. Но опасаясь, что ссылки на афинские судебные учреждения окажутся малоубедительными доказательствами, автор Регламента приводит целый ряд аргументов. Вся сила Коллегиума в том и заключается, что оно «под Державным Монархом есть и от Монарха установлено»96. Прежний порядок, когда был «единый собственный правитель духовный», способствовал только мятежам и смущениям, появлению в России таких «замахов», какими когда-то прославился римский папа. Теперь же возможность подобных выпадов исключались; «а когда еще видит народ, что Соборное сие Правительство Монаршим указом и Сенатским приговором установлено есть; то и паче пребудет в кротости своей, и весьма отложит надежду имети помощь к бунтам своим от чина духовнаго»97.
Пётр производил изменения в структуре церковного управления по принципу светских коллегий, поэтому церковная реформа носила чисто гражданский характер. Двенадцать членов Духовной Коллегии назначались царем из числа архиереев, архимандритов, игуменов и протопопов. Один из архиереев получал чин президента – имя «не гордое», потому «невозможно ему восписоватися». И президент, и прочие члены Коллегии приносили при вступлении в должность присягу, «что верен, есть и будет церковному величеству», «как крайнему судии духовной коллегии»; за нарушение присяги грозил «именной штраф анафемы и телесное наказание». Указом от 14 февраля 1721 г. Духовная Коллегия была переименована в Святейший Правительственный Синод (греч. собрание) и велено возносить его имя вместо патриаршего в церковных молениях98. В тот же день последовало торжественное открытие Синода.
Первоначально Синод состоял из президента, которым был назначен Стефан Яворский, два вице-президента – архиепископов Феодосия Яновского и Феофана Прокоповича, четырех советников и четырех асессоров из представителей монашествующего и белого духовенства. В решении все они, не исключая и президента, имели равные голоса. Поэтому Стефан оказался затерт двумя влиятельными вице-президентами и до конца жизни не мог примириться с новой формой церковного управления. После его смерти в 1722 г. Пётр не назначил нового президента. Вакансия же покойного была занята новым советником, архимандритом Феофилактом Лопатинским, в 1723 г. посвященным в епископа Тверского. Главным деятелем в Синоде был архиепископ Феофан, вследствие своей исключительной близости к государю. Архиепископ Феодосий хотя и считался первым вице-президентом, начинал все более терять расположение царя, поскольку стал выступать против унижения церкви светской властью и против духовных штатов, а после смерти Петра допускал оскорбительные выражения в адрес Екатерины и Меньшикова, дело закончилось его ссылкой простым чернецом на послушание в Холмогоры; это история стала своеобразной границей, позади которой остались все прежние вольности русской церкви.
Прежний Монастырский Приказ был подчинен Синоду и превратился в его «камер-контору», что-то нечто экономического отделения. Сенат вначале старался играть начальствующую роль, но 6 сентября 1721 г. состоялся Высочайший указ о «Конференции Сената и Синода». Этому собранию надлежало рассматривать дела общие обоими учреждениями. Наконец, учреждение Синода было дополнено установлением должности обер-прокурора, который по обер-прокурорской инструкции 1722 г. есть «яко око Наше и стряпчий о делах Государственных»99, фактически являлся тем же прокурором только в церковной сфере. В обязанности ему вменялось наблюдать за всем ходом синодальных дел, замечать в делопроизводстве опущения, незаконные дела останавливать и доносить о них царю, делать Синоду предложения о потребных мероприятиях, представлять царю о синодских решениях и быть, вообще, посредником между Синодом и государственной властью. Ему были подчинены прокуроры духовных приказов и духовные фискалы или инквизиторы, рассылавшиеся для надзора за духовным управлением по городам и монастырям.
Таким образом, в области церковного управления Святейший Синод получил «честь, силу и власть Патриаршескую или, – по выражению Регламента, – едва ли не большую, понеже собор»100. На этом основании ему принадлежала в церкви власть законодательная – право, с согласия государя, восполнять свой Регламент новыми правилами, – власть, высшая судебная и административная, по всем частям церковной жизни. Вместе с тем, церковь становилась в полное подчинение государству. Епископы получали назначения от царской власти, а от них зависело назначение священников, архимандритов и игуменов, исключительно из числа учеников архиерейских школ; «а естьли Епископ неученаго во оной школе поставит в священники, или в монашеский степень, минув ученаго, и без вины правильной; то надлежит наказанию»101.
Характер дореформенной церкви сводился лишь к отправлениям культа и собиранию доходов. Теперь, напрямую вмешавшись в церковное управление государство стало требовать от нее более нравственный уровень. Так, Духовный Регламент подробно останавливается в разделе о епископах. Прежде всего, епископ наставляется, что он должен знать «соборы поместные и вселенские, и что в оных заповедано», а также каноны о супружестве, о дозволенных и недозволенных степенях родства, и иные каноны, определяющие порядок деятельности и объем власти епископа. Но пуще всего, «ведал бы всяк епископ меру чести своея, и не высоко бы о ней мыслил и дела убо великое, но честь никаковая»102, то есть знать меру своей чести и славы. Регламент запрещал водить их под руки и кланяться им в землю. Функции епископа, кроме поставления подчиненных ему клириков, заключалось в том, чтобы смотреть за монахами, «дабы не волочились безпутно, дабы лишних безлюдных Церквей не строено, дабы иконам Святых ложных чудес не вымышленно; також о кликушах, о телесах мертвых несвидетельствованных, и прочих всего того добре наблюдать»103, а для наблюдения держать «по всем городам» «докащиков», как бы духовных фискалов и тайным образом собирать сведения во время объезда епархий. По всему подчеркивалась церковно-охранительная функция епископов: сакралии допускаются, по строго проверенные и «нелишние» – полная противоположность прежней практике, когда новые чудотворящие «святыни» появлялись каждый день, обогащая своих владельцев и привлекая к ним толпы доверчивых богомольцев. Теперь же можно было молиться только официально признанным «святыням».
Но больше всего епископы должны были заботиться о насаждении школ и об образовании в них будущих клириков. Ведь, что осталось после разрыва со старой верой? Сила старого обряда была заподозрена, новой не мог сразу приобрести такой же авторитетной, как старой; и еще при Никоне появилась мысль, что обряд есть дело второстепенное, дело не в чине, а в религиозной теории, то есть в том, что всегда было на заднем плане в допетровской церкви, иерархи, которые зачастую не знали даже Никейского символа веры. Между тем, осуждая старый обряд, старую веру, новая церковь должна была дать своим клирикам осмысление богослужения по новому образцу и оправдало бы взгляд на второстепенное значение обряда. Отсюда забота о насаждении богословского образования, богословской схоластики, целиком заимствованной из Киева. Правда, в курс духовной школы были введены и общеобразовательные предметы, включая арифметику, геометрию и физику. Сделано это было ввиду недостатка светских школ, чтобы в духовные школы могли поступать и сыновья дворян, где они занимали к тому же второстепенное место: шесть образовательных предметов проходили за один год, а «богословия» – за два. Эта-та «богословия», или объяснение новой обрядности, и стала основанием новой веры. Исходя из ее принципов составлялись катехизисы, перешедшие из духовной школы в светскую, строились системы преподавания ветхого и нового завета, создалась последующая богословская официальная система, и тот «Закон Божий», который преподавался во всех светских школах. И сколько бы в появившейся школе не было заблуждающих моментов, допетровская Русь и этого ничего не знала. Религия для нее заключалась в знании и соблюдении богослужения, вера состояла в том, что определенные обряды и священнодействия, определенные святые и святыни обладают чудесной силой, могут спасти человека и помочь ему в невзгодах. Богословская школа не уничтожила эту прежнюю невежественность, но подвела под нее теоретический фундамент. Эмпирическое обрядовое «благочестие» перешло в теоретическое.
Создавая фундамент для теоретического обоснования новой веры, борьба со старой должна была получить еще более решительный характер. Синод учредил для этой цели «духовную инквизицию», Приказ для преследования раскольников. Во главе ее был поставлен протоинквизитор, игумен московского Даниловского монастыря Пафнутий, которому подчинялись провинциальные инквизиторы, а последним – уездные и городские инквизиторы. Инквизиция располагала особой воинской командой, и при ее помощи разыскивала и расправлялась с раскольниками: адептам старой веры вырывали ноздри, ссылали на каторгу, а их книги и иконы сжигали. Но это фискальное учреждение, неприятное и духовным властям, к тому же допускавшее различные злоупотребления своими полномочиями, вскоре после кончины Петра было упразднено, равно, как и заменены в 1726 г. на более приличествующие имена светские наименования духовных лиц Синода.
В целом духовное состояние русского народа в этот момент времени, несмотря на все реформы, Соловьев описывает так, соотнося это с назначением архиерея Дмитрия в Ростовские митрополиты: «Духовенство было невежественное, учить своих духовных детей не могло, и духовныя дети тем легче увлекались проповедию какого-нибудь раскольничьяго старца, который кричал против духовенства, отступившаго от правил старой веры»104. Сам Дмитрий отмечал: «Окаянное наше время!.. окаянное время, в которое так пренебрежено сияние слова Божия, и не знаю, кого прежде надобно винить, сеятелей или землю, священников или сердца человеческие, или тех и других вместе? Сеятель не сеет, а земля не принимает, иереи не берегут, а люди заблуждаются; иереи не учат, а люди невежествуют; иереи слова Божия не проповедуют, а люди не слушают, и слушать не хотят. С обеих сторон худо: иереи глупы, а люди неразумны. Иерейские жены и дети многия никогда не причащаются; иерейские сыновья приходят становиться на отцовские места; мы их спрашиваем: давно ли причащались, и они отвечают, что и не помнят, когда причащались…»105 Наблюдая за обыденной жизнью своего народа, причисляя себя к нему, как частица целого, архиерей Дмитрий уже позже стал подписываться под своими письмами названием «архигрешник».
Пётр I всегда придавал тенденциозную, педагогическую окраску и военным публичным парадом, и триумфальному въезду, и народным увеселениям, и беспардонным выступлением своего «всепьянейшего собора». Даже невинные фейерверки у Петра принимали форму двуглавого орла, бросающего смертоносную молнию в шведского льва, не говоря уже об изображениях Марсов, Посейдонов и других божеств, подвизавшихся «по указу Е. Ц. В.», на поприще прославления и пропаганды его дел. По словам Юля Юста, все искусства соединились для этой цели во время Петра. Все эти эмблемы, образы и символы – как то, свинья, нюхающая цветок, с «изъяснением»: «не по твоим ноздрям дух», орёл, поражающего льва, который успел пошатнуть постамент с польской короной, и льва, повешенного на верёвки, с многоговорящей надписью: «Да знает властительствовати» – все они, несомненно, служили идеям Петра и ярко запечетливались в памяти современников. Для Петра в этом смысле культурная составляющее своего народа было не мнение важным, чем его реформирование в военных и экономических областях.
Культурная реформа Петра I нераздельна от разрешения вопроса стиля преподавания Славяно-греко-латинской академии. После становления Софьи правительницей Нарышкины были удалены от Москвы в село Преображенское, где Пётр, представленный сам себе, предавался, по большей части, в военные игры. Православные иерархии, враждебно смотревшие на прозападничество и Алексея и Софьи (а кроме того ещё и Годунова и Михаила) теперь могли усматривать в Нарышкиных прекращение этой тенденции, т.е. для них, как можно меньше грамотность и обученность царя (и его народа) являлось идеалом православия. Поэтому когда в августе 1689 г. Пётр одержал победу над сестрой Софьей, патриарх Иоаким, перебежавший одним из первых в его лагерь, поспешил нанести решительный удар своему главному врагу. Он предал анафеме Медведева, а восторжествовавшая партия сумела запутать его в процесс Шакловитого с товарищами. Узнав об этом, Медведев скрылся из Москвы. Его поймали в смоленском Бизюковом монастыре и отослали в Троице-Сергиев монастырь, где находился в это время Пётр со своими приверженцами. Здесь патриарх лишил его иночества и отлучил от церкви и поспособствовал, что бы стороной Петра было назначено ему тяжкое заточение. Только после того, как голова «латинян» стала безгласна, пришёл черед церковного воздействия на пошатнувшиеся в сторону просвещенческой свободы умы народа. В выпущенной победителями пасквильной «повести о разстриге, бывшем монахе, Сильверстке» рассказывается, что Медведев после увещания отрекся от своего заблуждения и проклял все книги, в которых оно содержалось; действительно, от его лица было составлено заявление, осуждавшие свои прежние взгляды, не подписанное, однако им. В январе 1690 г. подтасованный «собор» в кельях Иоакима осудил сочинения Медведева и его единомышленников, а также целый ряд малороссийских книг, самого Медведева определил подвергнуть церковному покаянию и пожизненной ссылки под охраной в отдалённый монастырь. Но этот приговор остался на бумаге: через год Медведев по новому извету опять был предан суду и после пытки обезглавлен в Москве. «Хлебопоклонная ересь» была подавлена, латинская партия замолкла, терроризованная демонстрацией силы авторитета, обычными органами которого были, по меткому выражению одного современника, «немые учителя, стоявшие у дыбы, вместо Евангелия огнем просвещавшие, вместо Апостола кнутом учившие»106.
Возглавившие академию Лихуды в 1694 г. вынуждены были оставить своё место. Главной причиной их удаления стала кампания, которую повёл против них Иерусалимский патриарх Досифей. Сначала Лихудами в Москве были довольны. Доволен был и Досифей. Но затем он начал действовать против них, подстрекаемый наветами завистливых греков, с которыми Лихуды держались высокомерно. В1693 г. патриарх Досифей отправил в Москву три послания – царям Ивану и Петру, патриарху Адриану и самим Лихудам, в которых клеймил поведение последних и сурово осуждал постановку преподавания в академии, где они ввели латинский язык и вместо того, чтобы учить (простой) грамматике, «забавлялись около физики и философии». Он называл братьев не Лихудами, а Ликудиями (от греч. слова – волк), грозил даже отлучением. Обличение Иерусалимского патриарха, конечно, имели должное действие на Московскую духовную власть, для которой «свободные учения» были своего рода «жупелом». Патриарх Адриан потребовал от светской власти мер воздействия. Здесь следует заметить немаловажный факт, что русская светская власть, являясь отражением духовной, к образованию тоже относилась всегда с подозрением и способствовала этому лишь настолько, насколько это было необходимо ей на данный момент; стремление власти к западной культуре было лишь стремлением не отстать от Запада, но вовсе не просвещения как такового. Поэтому Лихуд отставили от академии, предоставив им право преподавать при типографии итальянский язык. Патриарх Досифей считал и это не достойным и требовал изгнания их из Москвы. Он обвинил их в гордости, в самозваном присвоении книжного титула и даже в сношениях с Турецким правительством. В 1701 г. Лихуды были высланы под надзор в Ипатьевский монастырь в Костроме.
После ухода Лихуд академия быстро пришла в упадок. Учителями были назначены недоучившие студенты, по необходимости ограничившие преподавание одной грамматике. В принципе, патриарха Адриана всё это устраивало, – латынь и более-менее сносное образование было изгнано; вместе с тем средства на содержание учебного заведения, о котором ни кто уже не заботился, иссякли, и само помещение стало разрушаться – печи разваливались, потолки падали. В таком виде академия вступила в XVIII столетие, демонстрируя, в первую очередь, не желание старомосковской партии создавать школу, удовлетворяющему своему назначению, и бессилие греческой стороны. На такой развал обратил в 1697 г. внимание царь Пётр I. В беседе с патриархом он выразил недовольство беспризорным положением академии и указал на необходимость опять вызвать в неё Киевских учёных. В 1700 г. патриарх Адриан вынужден был сделать блюстителем академии выходца из-за границы иеромонаха Палладия Рогову (или Роговского). Короткое время он слушал Лихуд, образование своё доканчивал в Моравии и Риме, получив звание доктора богословия. Принявший унию в Ольмюнце, он отрекся от нее и в 1694 г. написал: «Исповедание и опровержение римских догматов». Оно содержало краткое изложение римского учения и большого доказательства чистоту учения русской церкви. Ставший игуменом Заиконоспасского монастыря Палладию Роговскому удалось несколько поднять уровень академии. В 1703 г. Роговский скончался. Стефан Яворский, назначенный «местоблюстителем патриаршего стола» по смерти Адриана (в 1700 г.), довершил преобразование академии, заместив преподавательские должности вызванными из Киева учёными, которые ввели Киевскую программу. С этого времени открылся новый период в жизни академии – период исключительного господства латинского элемента, затянувшейся до последней четверти XVIII века.