Последний Хранитель Многомирья. Книга вторая. Тайны Долины великантеров
Наконец Хранитель молвил:
– Твой папуша жив. И еше многие живы. Нужно согреться, Бусля. Есть чем разжечь? Разжигай печь! – в голосе его зазвучал приказ. – Да побольше огонь разжигай! Пойдем с глифом искать всех, кто уцелел.
Глава 4. Узнать имя врага
В пивальне были зажжены все до единой свечи. Стало тепло от них, от печного огня и от того, что множество муфлей тесно сидели и стояли плечом к плечу.
Жителей все прибывало, но этому только радовались. Лишь мокрые бревна в печи трещали, будто возмущались небывалому такому муфликовому нашествию.
Пивальня папуши Ваки в самом деле была знатной по размерам и славилась не только простором, а еще забористым элем, наваристым супом из мяса свинорыла, сытным хлебом с орешками и гостеприимством добрых хозяев. Пойди поищи такое знатное жилище! Ни в одной муфликовой деревне не сыщешь. Вместительный зал с круглыми окнами, заставленный столами и удобными скамейками, обложенными мягкими подушками; потолки так и вообще были не для обычного муфля. Все потому, что семья Ваки и Хлои Элькаш была слишком высокого роста. Не обычного муфликового вовсе.
Но Хранителю все ж было сложно протискиваться под низким для него потолком, да еще и сквозь плотную толпу муфлей и стайки сбившихся притихших норн.
– Все, кого нашли, здесь? – заговорил как можно мягче с собранием Хранитель.
Собрание тихо шумнуло, и слово взял Вака Элькаш.
– Хранитель, – прокашлялся и молвил папуша Вака. – Не всех еще нашли. Но найдем каждого.
– Всех найти важно, – кивнул тяжело старец. – Уцелевшие сильные будут искать дальше. Больных пролечить нужно. Погибших проводим с почетом.
Собрание стихнуло, а папуша Вака продолжил:
– Я Вака Элькаш, Хранитель. Я хозяин этого жилища и этой пивальни. Или того, что от нее осталось. Все меня знают. Все муфликовые деревни знают нашу деревню за наше гостеприимство, за наш эль. Никому мы худого не делали. Скажи нам, чем провинилась наша деревня?
Хранитель окинул взглядом тесно прижавшихся друг к другу жителей. Все глаза и глазищи, не мигая, смотрели на него. В каждых был вопрос.
– Ни ваша деревня, ни все другие ни в чем не повинны, – ответил старец, избегая смотреть в эти глаза.
– Хранитель, – тоже оглядел собравшихся хозяин жилища, что приютило и согрело спасшихся счастливчиков, – что же было? Ветер? Гром? Непогода? Морок? Но разве место такому в Многомирье? Мне сто тридцать лет, Хранитель, но ни разу за сто тридцать лет слезы я не проронил. Разве что, когда эти лапы приняли нашу Буслю. Но то разве слезы, Хранитель? То роса радости. И она, радость, была в каждом нашем дне. Что ж стряслось? Не видали мы такого горя.
– Не бывало в Многомирье такого! Я кузнец деревни Кривой осины, Хранитель. Мне сто пятьдесят лет, и не бывало такого! – подхватил слова папуши седой, крепкий в плечах муфель, стоящий рядом. – Была деревня, и нет деревни. В каждом дворе росли кусты да танцующие осины. А сейчас они все лежат.
– Мне страшно, – заплакала Бусля, которую обнимал папуша Вака правой лапой. – А как же мамуша, а как же мы все? – она уткнулась в кафтан папуши. Хозяин пивальни поцеловал ее между ушками.
Все взгляды вновь устремились на Хранителя.
– Будем искать и спасать. Будем делать все, чтобы поднять каждого, кто дышит, – молвил Хранитель. – Радость, что пострадали единицы. Сейчас вы все согревайтесь. Папуша Вака, сможешь накормить и напоить горячим всех?
Вака Элькаш крякнул и расправил плечи.
– Никого голодным и не согретым не оставим, – твердо заверил он, правой лапой продолжая прижимать свою дочушу, а левую лапу положив на грудь.
– Благодарю твое жилище, папуша Вака, – вскинул руки Хранитель, сложил пирамидками кончики трех пальцев на каждой руке, и волна поднялась в потолок, качнула свечные люстры и мягко стекла по стенам. Муфли подняли головы, закрыли глаза и с шумом вдохнули поток радости и надежды. – Пройдите по всем домам, – велел Хранитель. – Кого еще не нашли, находите. Донесу вашу беду до всех. Завтра прилетят муфли из других деревень. Принесут чай от мамуши Фло, лечащие травы, еду, теплую одежду. Мне время лететь. Важно найти врага и спасти остальных.
– Береги нас всех Хранитель, – прошептала старая муфлишка, прислонившаяся к печи, и протянула к Хранителю лапки, словно прося у него защиты и помощи.
Хранитель протиснулся к ней и склонился. Ее маленькие сморщенные лапки утонули в огромных ладонях мудрого старца. Муфлишка дрожала, но не от холода.
– Благослови свой народ, Хранитель, спаси, – заглянула она прямо в глаза старца. – Зло из старых книг возвернулось. Как же противостоять?
– Прости ты своего Хранителя, мудрая муфлишка, – произнес он ей тихо, выпрямился, насколько мог позволить потолок пивальни, и продолжил во всеуслышанье: – Простите своего Хранителя, жители деревни Кривой осины! Я давно должен был уйти в лес священных деревьев. Давно должен был доверить Многомирье молодому Хранителю. Но сотни лет покоя и радости притупили разум и сделали сердце и душу ленивыми. Виноват перед каждым из вас. Мне предстоит сделать невозможное, чтобы вернуть вам былые счастливые времена. Я оставлю последний вздох, но найду врага и изничтожу.
– Ни один муфель и ни одна муфлишка здесь не сомневаются в вас, Хранитель, – услышал он вновь голос старой муфлишки, поворотился и склонил перед ней белую главу. Старушка тихо и доверительно улыбнулась.
– Нет, не сомневаемся! Не сомневаемся! – подхватил ее слова каждый, кто был в пивальне.
– Нет, нет, не сомневаемся, разве может кто-то сомневаться, – затараторили одна за другой норны.
– Не сомневаемся в том, что помощь придет отовсюду. Но нам нужно знать, что же было?! – выкрикнул кто-то из глубины тесного муфликового собрания. И еще кто-то тихо дернул мудреца снизу за край плаща: – Так везде, Хранитель?
Хранитель развернулся от старой муфлишки ко всему собранию.
– Дальше вас сегодня не был. Да и к вам еле долетел, – голос Хранителя дрогнул. – Враг встретился мне на пути. Много думал о том, что за лихо поселилось в Многомирье. – Все муфли вытаращили глаза. Хранитель продолжал неуверенно: – У меня нет еще точного ответа. У Многомирья века не было врагов. А те, что были давно, я мыслил, сгинули. Но я слишком зря их упокоил. Пока добро расцветает, зло подглядывает и выжидает. Один из темных недругов дождался, нашел лаз в защите и пробрался в наш сияющий мир. Как подлый змий вполз и начал вместо радостецветов сеять свои черные зерна.
Мудрец скорчился. Боль острым клинком пронзила левый бок. Собрание загудело и закашляло:
– Не дело!
– Надо их вырвать, зерна эти. Найти и вырвать.
– Вон чего расплодилось столько злых цветов на местах умирающих радостецветов!
– Беда, беда. Пропали мы все…
– Надо быть настороже!
Хранитель поднял на собравшихся глаза. Из них исходила не сила, а бессилие. Это были глаза обреченного на некие лишь ему одному ведомые великие муки. Тишина покрыла зал.
– Чтобы точно узнать, как победить врага, я должен узнать его имя. Расскажите мне, добрые муфли, что видели вы? Что слышали вы? Не показалась ли кому знакомой напасть?
Хранитель договорил и присел на лавку, не отпуская руку с бока и чуть склонившись.
–То было, как черный водоворот в воздухе, – едва сдерживаясь, произнесла Бусля, не отходящая от папуши Вака. Ее глаза разного цвета были расширенными от ужаса и совсем ясными и прозрачными от слез. Она кусала губы и не знала, что делать со своими лапками. То обнимала ими папушу, то обнимала сама себя, то терла лапкой лапку. Она суетилась то ли в попытке спрятаться, то ли в попытке согреться, то ли в попытке согреть родную душу.
– Сначала от гор разнесся вой и стон истошный. Аж шкура бородавками пошла. А затем черный злостный хобот с небес был, – подал голос лохматый молодой муфель в порванной одежде. – Все взлетало, улетало и не падало обратно, а что падало, не было уже ни живым, ни целым.
– Точно, как хобот, который хотел проглотить все живое!
– Вой, стон за время до налета и наши уши слышали, – подхватили другие.
Хранитель пытался услышать каждого. Он метался воспаленными глазами от муфля к муфлю.
– Не видали такого за сотни лет. Никогда не видали. Мы даже не подозревали, – перехватил разговор муфель, держащийся за перевязанную наскоро голову, из-под повязки выбивались огненно-рыжие пряди волос. – Сидели в жилище за столом, время было сытно покушать. Вдруг услышали грохот. Выбежали во двор, а нет ни неба, ни земли, ни хижин, все вертится, все рушится. А в воздухе вот точно-точно Черный Хобот ползет. Оно и есть – хобот. Втягивает, засасывает, бушует, воет. Мы не ведаем такого врага.
– Да и никакого врага не ведаем, – проблеяла едва живая от страха морщинистая муфлишка.
– Добрые мои муфли, – вздохнул Хранитель, – хотел бы вам обо всем рассказать, чтобы не ввергать в еще больший страх. Но сегодня мне нечем вас успокоить. Грейтесь и идите, ищите и вытаскивайте всех, кто выжил.
– Мы согрелись? – громко спросил муфель-кузнец и сам же ответил: – Да! Все, кто согрелся, за мной! Надо разбирать завалы. Надо спасать остальных.
– Но как мы будем спасать, мы же муфли, – всхлипнул молодой муфель. – Муфли умеют выращивать поля радости для всех миров. Муфли не умеют спасать.
– Для того я снял запрет на древние книги, – тяжким усилием возвысил голос Хранитель. – Читайте! В них правда. Страшная, морочная, но правда другой не бывает. Я скрывал от вас эту правду долгие века. Напрасно скрывал. Настали окаянные времена, и нам всем придется забыть, что жизнь – это лишь радость. Многомирье было моим балованным ребенком. Но всякому ребенку, даже чрезмерно любимому, всегда наступает пора взрослеть. Пора! А вашему Хранителю пора прозреть.
Глава 5. Книга Гнева
– Хранитель, Шэм боялся за вас, – ведмедь суетился подле плюхнувшегося большого глифа. Птица не села, а почти упала всей тушей на землю, чуть не накрыв собой Шэма.
Ведмеди быстрые и ловкие, как лалани, даже еще шибче длинноногих красавиц – когда они в своем зверином облике. Но когда ведмедь на двух ногах и в человекоподобном теле, он теряет всю свою сноровку. Словно вместе с мохнатой шкурой и мускулистым торсом, встав на две ноги, сбрасывает и ловкость.
Едва сапоги Хранителя коснулись земли, он схватился за бока.
– Мы задержались. Скажи, Шэм, только хорошо подумай прежде. Важнее сейчас нет ничего. Никто незнакомый не приходил, не прилетал, не приползал, пока нас не было?
– Хранитель, вас не было долго. Никогда вы так надолго не улетали. Вы подранены? – ответил ведмедь. Он оглядывал потрепанного большого глифа и старца подле него, чей вид вызывал одновременно удивление и тревогу.
– Не разменивайся на мелкую суету, Шэм. Я подозреваю, что давний грозный пленник преобразился, налился силой и вырвался из заточения. Или сам, или его выпустили. Морок накрывает Многомирье. Сейчас важен твой ответ, скажи же!
Шэм почесал затылок, поднял глаза к небу, но звезды ведмедям ответов не дают. Хоть и схожи своим желтым сиянием с глазами оборотней.
Большой глиф дышал рвано. Он лежал недвижимо. От тела его исходил нездоровый жар. Хранитель, держась за поврежденный бок, проходился дрожащими пальцами по влажным перьям. Он гладил своего верного пернатого по крыльям и оглядывал помрачневшее от вечернего сумрака пространство вокруг. Он тоже был в поисках возможного ответа.
Шэм не торопился и, снова почесав затылок, выжал из себя:
– Прилетали норны, болтали. Но норн не слушать, Хранитель, вы сами говорили. Шэм и не верил, и не слушал их, и не тревожился. Потом прилетали муфли на глифах. Из разных деревень. Все с плохими вестями. Все ждут вас. А вас нет! Я боялся за вас.
– Кто-то еще, ну?
Шэм уставился на Хранителя. Его желтые глаза смотрели с желанием поскорее понять, что хочет услышать хозяин.
– Фаялиты на лаланях, – вспомнил Шэм, – но не сказали, зачем. Они же не говорят с Шэмом.
– Шэм, все не то! – оторвавшись от лежащей птицы, отрезал Хранитель, обеспокоенный и настойчивый пуще прежнего. – Вспомни хорошенько. Кто-то странный, незнакомый. Возможно, пугающий, или, наборот, слишком красивый. Возможно, грубый или слишком ласковый.
Шэм посмотрел на глифа, на Хранителя и снова поднял глаза к небу.
– Прилетал муфель от мамуши Фло, из деревни Больших пней. Принес вам чай. Но он и не слишком пугающий, и не слишком красивый. Муфель как муфель. Шэм вспомнил, как его зовут – Хомиш.
– Чай важен, – нетерпеливо выговорил Хранитель и согнулся. Лицо его выразило мучение, старик застонал, но сразу выпрямился, словно поборов боль, и продолжил расспросы: – А кто-то еще? Ну, Шэм, это важно. Очень важно, Шэм.
– Никого, – развел руками ведмедь и забеспокоился, подставив свое плечо. – Обопритесь. Шэм видит, глифу и вам нужна помощь.
Хранитель оперся о плечо помощника и повесил голову. Они двинулись к жилищу в священном круге.
Шаги старца были тяжелее, чем обычно, ноги его стали слабы, и сапоги невыносимо тяжелы. Несколько минут Хранитель шел и молчал, как будто собирался с силами, и наконец молвил:
– Мы упали с глифом. Улетели камнем вниз с большой высоты. Шэм, тебе придется с Овеллой нас, двух стариков, подлатать, и еще… – он приостановился, отдышался и попросил Шэма двигаться дальше. Потом спохватился: – Ты говорил, что Хомиш принес чай? Что за чай?
– Муфель сказал, что мамуша Фло просила передать – тот чай, который вы давно ждете. Сейчас Шэм вспомнит… Чай озарения, нет, чай узарания, нет, чай про-про…
– Прозрения? – мягко перебил его Хранитель. Шэм утвердительно кивнул, и Хранитель облегченно вздохнул, уже стоя у входа в дерево бесконечности. – Капля надежды в море печали. Благодарю, Шэм. Добрая новость. Первая надежда в череде ужасных дней. Обмой раны большого глифа, он ранен. А после неси же чай для меня.
Дверь в жилище Хранителя приветливо улыбнулась, что-то хотела сказать, но двери из казьминного дерева, хоть и слеповаты, но слышат хорошо и чувствуют своего хозяина. Потому мудрая дверь смолчала, распахнулась, и старик переступил порог.
– Шэм подлечит глифа, что потом нести Хранителю, – уточнил ведмедь, – чай бодрости или чай от судорог?
Старик обернулся, уже переступив порог.
– Нет, неси тот, что привез в последний раз Хомиш. Чай прозрения. Такой чай мне нужен пуще иных. Я буду в библиотеке. Скорее же напои и почисть глифа, казьминным маслом смажь его раны. Он в крови. Ему досталось, пусть поспит и наберется сил. Тебе нужно будет слетать завтра во многие деревни, если большой глиф поднимется. Нужно будет выполнить очень важное поручение.
Шэм послушно сделал все, что велел Хранитель. Шэм служил верой и правдой уже столько лет, что даже забыл, что когда-то жил без Хранителя и всего, что с ним и с этим местом связано. Но за все времена ведмедь никогда не видел мудреца таким.
Первый раз Шэм почувствовал, что от Хранителя пахло смертью, смятением и воинственностью одновременно с потерянностью и решимостью. Ему не нравились эти запахи. Эти запахи он чувствовал от других, от тех, о которых забыл и никогда не хотел вспоминать, но именно сейчас он услышал, что от Хранителя пахло его прошлым.
Шэм любил эту часть Многомирья. Священное место, где живет Хранитель. Поляну с жилищем Овеллы и с выходящими изредка на нее лаланями. Муфликовые деревни с полями радостецветов по кругу, сочные луга между поселеньями, чудные леса с обилием свинорылов, скоропрыгов и других чудливых животных и ярких звонких птиц.
Он любил все уголки, где бывал с Хранителем или по его поручениям. Шэм уже стал наполовину чувствовать себя иным существом. Существом светлым, важным, нужным, а значит, любимым.
Существом, стоящим на двух ногах и обладающим парой чудесных умелых рук, пусть и с семью пальцами. Зато такими руками можно крепче обнимать, удобнее подавать еду, быстрее лечить, а еще здороваться и прощаться.
Он забыл, что эти руки могут быть огромными тяжелыми лапами с беспощадными когтями. А лапы – они не обнимают, а царапают. Не подают еду, а добывают ее. Не лечат, а убивают. И лапы не здороваются и не прощаются.
Шэм забыл свою другую природу. Эта новая природа двуногого Шэма нравилась ему в сотни раз больше.
Вот и сейчас Шэм с охотой и берегливостью напоил, накормил большого глифа, протер его всклокоченные перья. И пока ведмедь пытался облегчить страдания птицы, все три головы глифа лежали с сомкнутыми веками. Он не крокотал, не издавал ни звука. Сердце ведмедя же сжималось от вида рваных ран, ноздри его раздувались, когда он подносил к ним семипалые свои руки в крови и казьминном масле.
Лишь большой глиф уснул, Шэм поспешил, как только мог поспешить, чтобы выполнить следующий наказ старца. Он нашел нужный пакетик, заварил сухую смесь, размешал ее, как и было положено – по часовой стрелке, налил в кружку чай и направился в библиотеку.
Хаос и кверхтормашки застал ведмедь. Книги были свалены с верхних полок и небрежно валялись повсюду. Между этими завалами, оседлав ходячую лестницу, лихо передвигался Хранитель. Он разыскивал что-то между оставшимися на полках томами. Кричал, натыкался на новые, не находил нужное, и книги, что подраненные птицы с распростертыми крыльями-листами, летели вниз и с грохом падали.
– Принес чай, – с готовностью заговорил Шэм и увернулся от пикирующего прямо под его ноги тома, – как просили, Хранитель.
Но старик, видно, позабыл о просьбе, поглощенный своим занятием. Он, не спускаясь с лестницы и не отвлекаясь от выискивания, прокричал Шэму:
– Шэм, где книга о Гневе?
– С замком и с черной обложкой? – на удивление быстро сообразил Шэм, что обычно было не свойственно оборотню в теле человека.
– Да! – Хранитель насторожился и, остановив поиски, обернулся, посмотрев на Шэма с высоты самой высокой книжной полки. Лестница пошатнулась. – Та, о которой болтали норны? – продолжал Шэм. – Что пропадает из всех храмов?
– Ты знаешь, где она? – тон Хранителя поменялся на тревожный, он начал спускаться к ведмедю, подозревая недоброе. – Шэм, только не вздумай говорить сейчас, что ты ее отдал!
– Дал, Хранитель. Книга у Овеллы.
– Овелле? Ты отдал книгу Овелле?! Я наказывал никому не давать книги с верхних полок! – прогремел Хранитель и, забыв о боли, словно не спустился, а разъяренно спрыгнул с лестницы, приземлившись около ошарашенного ведмедя. Поднос в руках Шэма затрясся, да и выпал. На развалившиеся книги и на ковер разлился напиток с разбухшими листиками, уваристыми лепестками и кусочками корешков.
– Хранитель! – Шэм догадался, что сделал что-то не то, и начал спешно убирать все, что уронил, не глядя на разъяренного мудреца. – Шэм дал книгу Овелле, – поставил ведмедь на поднос уцелевшие чайник и кружку. – Она и есть ведь книга, про которую говорят. И норны, и муфли. Нам стало интересно. Овелла любит читать, а Шэму нравится слушать.
Неловкий помощник наконец встал, не решаясь встретиться взглядом с мудрецом. Чайник и кружка на подносе в его руках были целы, но пусты.
– Шэ-э-э-эм! – схватился за голову Хранитель. – Как ты мог?! – загрохотал он. – Глупый Шэм! Скорее к Овелле! Скорее верни сюда книгу!
– А чай? – поднял недоумевающие глаза Шэм. Хранитель махнул рукой.
– Брось. Все не имеет значения, кроме книги. Оборачивайся!
Огромный ведмедь вспомнил, что его лапы могут бежать, могут нести наездника так быстро, что даже ветер остается позади. А еще он понял, что совершил что-то непозволительное и непоправимое. Потому Шэм старался бежать быстрее, чем мог. Он надеялся, что ему показались и запахи, что принес Хранитель, и грядущие беды, о которых Хранитель думал, сидя у него на спине.
Но сейчас, обернувшись в исполинского зверя, Шэм утратил способность говорить, зато вернул другую способность. Он явственно слышал мысли своего выбранного хозяина.
И мысли о грядущем мороке и беде он прочитал сразу.
Глава 6. Страшная потеря
В жилище Овеллы Хранитель не вошел, а ворвался. Он плечом вынес тяжелые двери и влетел в полутьму просторной комнаты, освещенной лишь несколькими оплывшими свечами. Из жалких пенечков испуганно выглядывали острые язычки. Они вздрогнули от зычного: «Овелла, книга! Овелла-а-а!» – и вслед за ними встрепенулось все в потемневшей округе. Ночные огоньки, что вели ведмедя с мудрецом, потускнели и попрятались. Даже бесстрашный оборотень вжал громадную мохнатую голову в могучее звериное туловище.
Хранитель не стал дожидаться ответа. Все, что в жилище великантерши до сего часа было заботливо разложено и расставлено, разметали и раскидали его взбешенные руки.
– Овелла, – рычал Хранитель, как загнанный зверь, у которого отняли детеныша, – Овелла, где ты? Овелла, где книга?!
Грубые посудины, свечные потухшие огарыши, заботливо сложенные в переплетенные корзины, ветки в глиняных горшках, кувшины – все летело с громоздкого стола, с деревянных полок, с сундука и из сундука. К немощному внезапно вернулись и полнокровие, и силы. Он яростно откидывал табуретки, подушки, одеяла. Расшвыривал тюки с соломой, с травами и корешками. Откуда взялась эта сила? Мышцы старика налились, как мышцы молодого. Он позабыл о боли. Даже тяжелое кресло, в котором великантерша любила сидеть, улетело в дверь, Шэм едва успел отскочить.
Нигде не было ни Овеллы, ни книги.
Шэм не сбрасывал шкуру. Он выглядывал из холодной темноты, не переступая порога жилища, на всех четырех когтистых лапах, как вросший в землю, и только взгляд его метался вслед за фигурой Хранителем от стены к стене, от угла к углу.
Наконец старик обессилел и сел на кровать, укрытую травяным пледом.
– Ах, беда, беда! Шэм, что наделали! Где, где, где она может быть?! Шэм! Где она может быть?
Шэм раздул ноздри, фыркнул и махнул головой.
– Ты знаешь, где?
Шэм кивнул, и его шерсть заиграла. Уже через мгновение в эту шерсть на загривке снова вцепились пальцы Хранителя.
– Беги, где бы она ни была! Беги быстрее, – отдал команду старик и прижался всем телом к шкуре зверя.
Ведмедь помчался туда, где поляна освещалась лунным светом лаланей.
Туда, где они с Овеллой мечтали о том, что Шэм навсегда станет двуногим и найдет сердце, которому будет вечно служить, а Овелла обретет родную семью и тихую радость. Это их и связывало – они оба были непоняты и гонимы; оба некрасивые снаружи, но страстно тянущиеся к прекрасному; оба лишенные любви, но страстно в ней нуждающиеся.
Холодное серебряное ночное солнце мерцало над Овеллой и немногочисленным стадом. Одни животные не спеша разрывали носом снег и искали замерзшие ягоды, другие жевали засушенный папоротник, что любезно приносила Овелла. Она специально заготавливала траву, чтобы в белоземье они могли лакомиться сеном из ее рук. Лалани были благодарны великантерше и с особой охотой приходили на поляну.
Овелла же просила совсем немногого в ответ: просто разрешать ей читать и любоваться ими.
Великантерша не сводила своих лупатых глаз с одной грациозной самочки. Молодая лалань была много крупнее остальных и горделиво возвышалась над всем стадом. Шерстка на ее величественной холке переливалась, что дымчатое лунное серебро. Она впервые появилась на поляне, но, как и все ее собратья, ничуть не пугалась громадины с подпиленными рогами. Словно ее предупредили взрослые особи: «Опасности нет, можно сытно и спокойно пастись».
Крупный камень во лбу лалани сиял ярко. Его свет освещал даже саму Овеллу, хотя незнакомая самочка держалась поодаль.
– Я дам тебе имя. Как Шэму. Ты будешь моей любимой лаланью. Тебя будут звать, – Овелла недолго помыслила и выпалила: – Сия! Сия и есть.
Лалань навострила уши и подняла голову.
– Красивая Си-и-ия, – ласково проговорила Овелла и привстала, надеясь подойти к новой любимице поближе.
Лалань вскинула голову и обернулась на лес. Остальные лалани тоже вдруг перестали жевать, навострили уши и, едва Овелла сделала шаг, стремглав унеслись друг за другом, подняв копытами снежные вихри. Снег заклубился и едва стал опадать, как вновь взвился вверх. Но в этот раз не по вине сиятельных животных.
На поляну с истошным воплем «Овелла-а-а-а!» вылетел Хранитель верхом на взлохмаченном ведмеде. От изумления Овелла даже рот открыла, когда Шэм на всем бегу едва не врезался в нее.
– Овелла, – сотрясал ее за плечи и кричал соскочивший с оборотня Хранитель, – книга! Книга у тебя?!
– Хранитель, Шэм, что случилось? – Овелла опешила и даже не пыталась вырваться из цепких рук старика. Не видела никогда она Хранителя в таком гневе. Воздух вокруг клокотал. Хранитель кричал что-то про книгу, про то, что она навеки была заперта неспроста, а то, что заперто навеки, должно лежать запертым, и что-то еще неразборчивое и яростное. Наконец старик отпустил ее, отдышался и произнес четко и очень громко два слова:
– Где. Книга?
– Про какую книгу говорит Хранитель? – с искренним удивлением переспросила ошарашенная Овелла.