Последний Хранитель Многомирья. Книга вторая. Тайны Долины великантеров

– А-а-а! Думается, ты предлагаешь мне, Лапочке, самой красивой муфлишке, полететь в белоземье, в такое дурное время, через поля, леса и позвать к тебе Хомиша?

– Эгей! Не зря ты самая красивая муфлишка, – заегозил хитрый муфель, отточивший до совершенства за время своего путешествия искусство лести. – Даже норны об этом болтают. Ты еще и самая умная муфлишка. Хомиш был прав.

Шкурка Лапочки изменилась в цвете, и тон ее голоса тоже стремительно поменялся:

– Хомиш так говорил?

– Врать не стану, муфли же не врут.

– Не врут, – протянула Лапочка и положила в ротик еще несколько ягод. Внутри у нее все затрепетало и замурчало. Не зря она готовит Хомишу подарок.

– Ага! Еще я помогал Хомишу, когда он готовил что-то для тебя приятное. Я ж его друг, названый братиша. А подруга моего братиши – моя сеструша.

– Ну, я не подруга Хомишу еще. Просто приятно болтаем о том о сем. Хочешь ягод непечалиуса?

– Непечалиус мне сейчас очень поможет, очень есть хочется, – кивнул Лифон, придвинулся и протянул лапку. Лапочка сорвала ледяную гроздь и вложила в открытую ладонь Лифона. – Только по секрету! – заглатывал холодные, но сладкие ягоды Лифон. – Веришь, Хомиш в тебя влюблен по самые свои пушистые уши.

– Он тебе сказал? Когда же? Сколько ж времени ты в беглецах!

– Ага. Еще когда не сбег, он сказал.

– Как это прелестно, – умилительно прищурилась Лапочка и сорвала новую горсть ягод. – Хочешь еще?

– Ага, но они холодные. Зубы сводит. А я и так замерз. Мне бы в тепло. Скажи, самая красивая из всех муфлишек, что я встречал за все время странствий, скажи – ты мне поможешь?

– Самая красивая?

– Ага, не брешу!

– И много ж ты муфлишек видел? – недоверчиво уточнила Лапочка.

– Бескрайллион, – лихо соврал Лифон. – Нет, точнее, звездаллион, – уточнил он. – Ни у одной нет таких глазок и такой шапочки.

Лапочка улыбнулась уже широко и открыто. Глаза ее сощурились и наполнились звездным светом.

– Хорошо же, помогу, – промурчала она. – Только пошли шибче. Пока спрячу тебя в домике нашей соседки бабуши Круль. Там и помоешься, и подождешь, пока я деликатно расскажу все Хомишу.

Они направились на окраину деревни Сочных лугов. В крошечный домик вместе с Лифоном и Лапочкой влетело сияющее облачко ночных огоньков. Беспечные насекомые осветили небольшое жилище. Запущенное, холодное, но все же уютное. Лапочка зажгла свечку и выдворила светляков за дверь, шикнув заодно и на крестовиков, что запутали все углы своей узорной паутиной и бурчали, бурчали что-то на своем паучьем…

– Так есть хочется! Нет тут чего?.. – прошвырнулся глазами Лифон по полутемной комнатке.

– Разумно будет все шторы закрыть. Увидит еще кто, – спохватилась Лапочка, и вместе с Лифоном они быстро задернули занавески, посмотрели вокруг, нашли на старом кресле покрывало и накинули на окно и его.

– А-апчхи, а-апчхи, как же пыльны жилища старых муфлей, – зачихалась и замахала лапками Лапочка. Лифон было потянулся к печке, но Лапочка предусмотрительно остановила его: – Глупышец, печку топить нельзя. Увидят дым и изгонят.

– Жалко, – пробурчал Лифон и присел возле печки. – Но и так тут теплее. Это славно.

Печь была остывшей, но в заброшенном жилище сохранилось тепло, словно кто-то совсем недавно ее протопил и исчез. Лифон скинул потертый плащ и бездонную торбу, что-то грохнуло об пол. Лапочка не обратила внимания, она искала еще свечей, и спустя минуту ее поиски привели к успеху. В старом комоде свечей было – будь здоров муфель. Муфлишка зажгла сразу несколько.

– Не согреют, но светлее станет. А когда светлее в комнате, и в душе чуть легче. Это я знаю наверняка, – довольная своим метким высказыванием, Лапочка сложила лапки и уселась напротив Лифона.

– Хорошо тут. Скатерочки, салфеточки вон, картинки разные, – сказал Лифон, осматривая осветившуюся комнатку.

– Да, – подтвердила Лапочка, – бабуша Круль знаменитая умелица и рукодельница. И художница, – она глубоко вздохнула.

– Мудреная она, бабуша Круль эта. А вот эта прекрасная муфлишка на круглой картинке, это не ты, Лапочка?

Лапочка присмотрелась и помотала головой.

– Не смеши мои прекрасные сапожки, – поджала она губки и подняла глазки в потолок, на который снова повыползали и уставились своими бусинками-глазами мелкие крестовики. – Ой, крестовики. До икоты их не люблю.

– И мне они не по нутру. Лапочка, а коли бабуша Круль, пришаркает, а тут я? Чего тогда делать?

Лапочка взглянула на Лифона, словно впервые его видела.

– Было бы хорошо, если бы она появилась. Бедняжечка бабуша Круль пропала. Нет ее как нет. – Лапочка подошла к двери, прислушалась, убедилась, что на улице тишина, и заговорила шепотом: – Всей деревней искали, но как ушла, так и не возвернулась. Ты разве не знаешь, муфли стали пропадать? Целые деревни стали гибнуть, думать больно и даже говорить не хочется. Хочется только плакать.

– Все из-за Черного Хобота? – оглянулся вокруг себя Лифон, и на его лице остались только огромные глаза, как у крестовиков, что подслушивали их из коконов – выпуклые глаза-линзы.

– Молчи, молчи об этом, – замахала на него лапками Лапочка. – Не нужно о нем говорить. Не хочу темных бабочек снов, а они всегда прилетают после плохой еды и дурных разговоров.

– Молчи не молчи, – с видимым испугом продолжил Лифон, – о нем все только и говорят.

– Вот и вразуми меня, – сощурила глаза Лапочка и подошла вплотную к Лифону, – как ты прошел все Многомирье? Опасности сейчас за каждым кустом. Как… – Лапочка осеклась и присмотрелась к Лифону. – Ты так напугался?

– Нет. Чего бы?

– Странно мне. А почему вдруг такой пятнистый?

В свете многочисленных свечей, которые разгорелись и хорошо осветили и комнатку, и кроватку с горой серых от пыли одеял, и углы в паутине, Лапочка заметила, что шерстка Лифона не равномерно фиолетовая, а вся в серых пятнах. Лифон осмотрел себя и пожалел, что скинул верхнюю одежду.

– Скажешь то ж. Болотная грязь виной. Сама заметила, как воняю. Мне бы обмыться и покушать. От таких разговоров в животе урчит. Еда тут есть? Или тут все нарисованное?

Лифон начал рыскать между рисунками в рамочках, заглядывать внутрь диковинной живой посуды, которая славилась на все Многомирье, отворять дверцы кухонных шкафчиков и комода. Лапочка с подозрением следила за ним.

– Все ж ты пятнистый какой-то. Странно, странно, – рассматривала она Лифона, что открывал шкафчик за шкафчиком, и, наконец, не выдержала и решила остудить пыл голодного муфля. – Это невоспитанно, в чужом доме без спросу хозяйки рыскать!

– Ага! Не то, что селить грязного чужого муфля в чужом жилище? – хихикнул Лифон и тут же пожалел о своем промахе. Лапочка надула губки, но пока она искала в своей разумной головке, что бы ответить наглецу, Лифон лихо исправил оплошность. – Лапочка, веришь? Даже сама бабуша Круль приютила бы странника. Такая ж добрая, как и ты. Я не только о Черном Хоботе слыхивал. И о бабуше Круль все знают. Ага, – Лифон махнул в сторону паутины. – Я ел из ее посуды. В каждой деревне есть ее кружки да тарелки. Бабуша Круль та, что рисует все странное такое. Она?

– Да, – подтвердила уверенно Лапочка.

– Так она и тебя рисовала, я видал у Хомиша в оранжерее. – Лифон вправду углядел как-то рисунок в ящичке рабочего стола, по своему обыкновению сунув нос, куда не полагается совать носы добрым муфлям, и вволю потом понасмешничал над другом.

Губы Лапочки разжались, и глаза перестали метать искры. Лесть сделала свое дело. Лапочка вновь растаяла.

– Если б не ягоды непечалиуса, – прищурившись, ответила она, – уже б обиделась. Но, к твоему счастью, я съела их много, поэтому тебе повезло. Ягоды непечалиуса вкусные даже замороженные, так хрустят на зубах. И я после них добрею.

Лифон выдохнул, и муфли вместе начали розыски съедобных припасов. Они нашли баночки варенья из ягод непечалиуса, мед в глиняном горшочке и вяленые грибы, а потом, в красиво завязанных ленточками тканых мешочках, печенье.

– В каждом жилище есть по мешочку от бабушки Круль. Она пекла печенья, складывала в эти мешочки и раздавала. Все брали, но не ели. Мешочки прелестные, но печенья невкусные. – Пока Лапочка рассказывала и крутила в лапках мешочек, Лифон уже распутывал тугие узелки. – Но никто не хотел ее обижать. Мешочки брали и благодарили, – продолжала рассказ муфлишка с грустью в голосе и нескрываемым сожалением.

Лифон не терял времени. Он уселся в кресло, набил рот и протянул Лапочке печенье. Она взяла и надкусила, положила на стол надкушенный толстый пригорелый квадратик и всхлипнула.

– Всегда пригорелые. Бабуша Круль была так стара, что ее глаза уже не видели, что она сыплет в тесто – муку, или соль, или соду. Ее слабые лапки не чувствовали жара. А ее ушки уже давно не слышали, когда печенье трещит и пригорает.

– Она ведь могла просто засекать, сколько оттикивает часометр, – проговорил Лифон и снова набил рот.

– Глупышец! Время для нее уже ничего не значило. Так бывает со старыми муфлями.

Лифон проглотил содержимое уже нескольких мешочков и откинулся в кресле.

– А ее давно нет? – раскачивался довольный муфель с набитым пузом.

– О, Лифон, так давно, что уже перестали искать. Может, ты ее видел?

Лифон задумался и зевнул:

– Всякое вида-а-а-ал. – Он потянулся и снова зевнул. – Мно-о-а-а-аго чего видал. Посуду бабуши Круль видал. Но ее саму не видал.

– Бедняжечка, сколько ты навидался. Расскажешь, каково это? Я мечтала пуститься в странствие. Взять самые свои красивые платья, шляпки. Зонтик от неприятностей обязательно. Мечтала. Ах, теперь из-за всех этих бед, конечно, я ни ногой из деревни. Ну, хотя вот только еще до деревни Больших пней, и все. И чего ж ты мне про опасности для Хомиша и для всех хотел поведать?

– Лапочка, так спать хочется. Только одним глазком посплю и расскажу. А принесешь еще еды, а?

– Это уже наглость! Но для друга Хомиша – так и быть.

Лифон что-то еще хотел сказать Лапочке, но дверь за ней уже тихо затворилась.

Глава 9. Встреча

Лифон запустил в банку пальчики со сбитыми ногтями и тщательно выскреб сухую яркую пудру. Потряс скляночку, еще раз соскреб остатки со дна, обтер стенки. Заглянул внутрь и вздохнул. К печали его, пудра закончилась.

Муфель старательно и самозабвенно втирал порошок фаялит везде, где могли достать лапки. Но, к счастью, у волшебной пудры было еще одно чудесное свойство: она покрывала все вокруг того места, куда попадала, и расползалась – как слухи по деревням, как дрема по телу.

В этот раз странник натирал каждый сантиметр шкурки, старался не пропустить ни единой шерстинки на ушах, лапках, у пупка, на затылке и висках.

Его усердия и пудры хватило на все тело, кроме пальцев ног.

Лифон взял крышку от склянки, потер тыльной стороной ладошки и перенес крупинки на мохнатые пальцы.

Довольный, оглядел себя, насколько смог. Всякой всячины полно было в жилище бабуши Круль, но зеркала не нашлось.

– Ай да Лифон, ай да яркий муфелек, – невесело попытался подбодриться он и добавил сам себе: – Спину, уши и затылок пока попрячу. А этого окраса хватит надолго. Буду мыться реже. Хотя, – почесал Лифон спину, – куда ж реже?

И в печь полетела совершенно пустая склянка.

Дел у Лифона не было и в лучшие времена, а уже нынче и подавно. Все полки и шкафы в крохотном тесном жилище он уже исследовал. Нос за дверь высовывать было нельзя. Спать не хотелось. Зажигать лишний раз свечи тоже опасно, да еще и в белый день, когда, того и глядишь, какой-нибудь особо любопытный муфель будет рядом шастать.

Лифон уселся ожидать Хомиша.

Ничего не происходило. Муфель осторожно отдернул занавески и снял с окна покрывало. Вслушался в шум за стенами.

За окном падали белые хлопья, белоземное солнце озаряло дворик, и сквозь щель в приоткрытых занавесках Лифон подставил спину лучам, согрел ладони. Часометр тикал, но слишком медленно.

Муфель прошелся глазами по комнатке, и взгляд остановился на торбе, что лежала возле холодной печи.

– Ага, чего-то я забыл записать, а надо б,– проворчал Лифон, и глаза его превратились в щелки, а лицо невольно сжалось в препротивную гримасу. – Все одно встретишься ты мне, подлючая Невидимая Волшебница. Все одно расчет потребую от тебя.

Лапы сами потянулись и достали свиток с записями.

«Рассорил деревню Ткачей и деревню Мельников. Дело оказалось плевое. Стоило деду Жухарю подлить эля, да и развязать его длинный язык».

«Украл плащ с капюшоном, кто его упомнит, в какой из деревень. А чего упоминать, украл – и все. Подлость? Подлость!»

«Увел глифа в деревне Кривой осины. Темное дело в ночи сотворил».

Лифон задумался, пошурудил в торбе, что-то там нащупал и дописал:

«Увел камешки из-под носа старого ювелира в Деревне ремесленников и ювелиров».

Муфель вспоминал и дописывал строчку за строчкой. Он считал, даже был абсолютно уверен, что делал все верно.

Сказать откровенно, Лифон давно перестал каждый час осматривать свою шкурку, чтобы убедиться, не вернулся ли яркий фиолетовый цвет. Его уже не волновало то, что он навсегда останется бесцветным.

Большой плащ с глубоким капюшоном делал свое дело, отточенное искусство хитро отвечать отбивало у других желание задавать неудобные вопросы. А одинокое скитание, как и любое одиночество, вырабатывало важные навыки – уходить от разговоров и взглядов, быть отчаянным и хитрым.

«Только б до фаялит добраться, – мечтал Лифон. – Там я уж знаю, как выманить цветную пудру». Для этого у него в бездонной торбе было припасено несколько сверкающих камешков, которые он хитро умыкнул, дюжина золотых монет, искусно сделанный переливающийся гребешок незнакомой муфлишки, что мило и простодушно улыбалась ему.

В том, что он доберется до леса фаялит, Лифон не сомневался. Но прежде ему хотелось вернуться домой и увидеться с Хомишем.

Один день сменял другой, а Хомиша не было. И Лапочка наведывалась с едой в одиночестве и не так часто.

Лифону было голодно и холодно, а печь растапливать он не смел.

«Если сегодня никто не заявится, – раскидывал мозгами Лифон, – то наведаюсь опять ночью к этой муфлишке. Чего я пудру фаялит перевел до времени? А если Хомиш не придет? Тогда краску можно ж было придержать и ютиться покамест под плащом».

Прятаться Лифон научился так же отменно, как и врать, убегать, изворачиваться, льстить и подличать. Он уже привык надвигать капюшон как можно глубже и отговариваться от любых расспросов, произнося как заклинание: «За-ради Хранителя, не мучайте вопросами бедного бродягу. Я болен. И не подходите ближе». Это срабатывало на всех муфлях, кроме бесцветных, которых он встречал то в лесах, то в заброшенных жилищах.

Когда Лифон встретил одного такого же бесцветного в лесу – он диву дался и не поверил своим глазам, но после короткого и неприятного знакомства едва унес от него ноги.

Затем напоролся на пятерых бесцветных в горах и поразился. Они не углядели Лифона, зато Лифон хорошенько их рассмотрел.

Но когда чуть поодаль от деревни Кривой осины троица бесцветных вышла к нему, он окончательно опешил и даже обрадовался в глубине души. «Эгей, – подумал Лифон, – да я не один. Много нас таких. Вот так да!» И он протянул им лапу, но муфли не поняли, что он с ними одного серого цвета: Лифон был укрыт цветной пудрой. Он ощерился и уже хотел сказать, что он – как и они. Он чувствует все вокруг такой же лишенной цвета шкурой. Понимает их боль. И он их не обидит. Но не успел произнести ни слова, а уже спустя секунду принужден был вскочить на краденого глифа и стремглав улететь.

Лифон сделал два горьких вывода.

Первый: цветных муфлей ему надо опасаться, но вот от бесцветных – убегать без оглядки. И второй: он был отныне чужаком и для тех, и для других.

Лифон приоткрыл дверь и выглянул в щелочку, не забывая об осторожности. Далеко ржали каняки и крокотали глифы. Здесь же, во дворе, никого не было, да и кто бы мог околачиваться за забором заброшенного жилища на окраине?

Закрыв дверь, он погрел ладонь о ладонь, подул на них и завалился на кровать. Прислушался: в углах едва слышно пошушукивались крестовики, оплетая своей паутиной пойманную бузявочку. За окном завела монотонную трель песнянка горемычная, птица грусти и заброшенных гнезд. Лифону захотелось плакать от ее унылого пения. На его счастье, причитания сразу сменили другие песни: это стайка радованков прилетела полакомиться ягодами непечалиуса.

Кто-то их спугнул? Лифон приподнялся, украдкой отогнул уголок шторы. Всего лишь молодые муфли заигрывали под вечер с юными прелестными муфлишками.

Лифон снова упал на кровать. Смотря в потолок, он продолжал стричь ушами и ловить каждый звук с улицы.

Скрипнула деревянная покосившаяся дворовая калитка. Но открыла ее даже не Лапочка с горшочком еды, а всего лишь ветер белоземья. И муфель тяжело вздохнул.

Стало совсем темно и холодно.

Лифон погасил свечи и забрался под все одеяла и покрывала. Чего-чего, а теплые одеяла и шкуры бабуша Круль запасала, видимо, на всю деревню. Муфель завернулся в них и решил дождаться глубокой ночи. Когда все уснут, он обязательно пойдет к Лапочке.

«Ну уж теперь знаю, все просто – ягоды непечалиуса, и Лапочка станет сговорчивой. Теперь будет проще ее сговорить. Хотя, – размышлял Лифон под грудой тряпья, – и в прошлый раз было нипочем. Все бы были такими глуповатыми, как эта муфлишка. Но, – мечтательно продолжал он думать, – расцвела она за то время, покамест я странствовал. Коль так, и Хомиш другой стал. Хоть бы знать, как он отнесся к тому, что я вернулся».

А ведь мог и не вернуться, если бы не папуша Вака. Бородатый хозяин пивальни был так добр к муфлю-страннику, что Лифон расчувствовался. Он давно не слышал благих слов и не вел таких славных разговоров до зари. Его давно не кормили так щедро и не поили элем от души. Лифону не хотелось покидать папушу Ваку, но тот нашел самые верные слова, которые растопили уютную печечку внутри муфля и разбудили в его бесцветной душе тепло.

Когда папушу Ваку сморили эль и бессонная ночь, он так и остался спать лицом в стол, за которым они с Лифоном просидели, болтая и откровенничая. Лифон вышел за дверь, пробрался на скотный двор и, поглядев на тоже спящего глифа папуши, развернулся и ушел. Сытый и согревшийся элем изнутри, он добрался до околицы деревни Кривой осины, вспоминая разговор и того, кто грел его душу и лапки…

Вот и теперь муфель спустил ноги с кровати, подтянул торбу, переполненную тайнами, и запустил внутрь руку. Достал носки. Те самые носки. Они всегда были в его торбе, как напоминание о единственном существе во всем Многомирье, которое искренне заботилось о Лифоне.

Он зажег и поставил свечу рядом, на тот случай, если Хомиш все-таки придет.

Лифону стало так тесно внутри его нового бесцветного тела. Ему вдруг захотелось вылезти из шкуры-предательницы, которая выдавала его при каждом случае. «Даже моя шкура меня предала, – думал Лифон, – а мое жилище и Хомиш никогда не предавали».

Глаза Лифона защипало. Он надавил на них лапками, но одна, самая шустрая соленая капля печали, выбралась и прокатилась по щеке.

Лифон надел носки и уткнулся в коленки, свернувшись калачиком под кипой одеял.

И черно-красные бабочки сна спустились на его голову, полную тяжелых дум и воспоминаний.

Спустя время сквозь пелену сна к Лифону стали пробиваться голоса:

– Разумно будет уже будить этого лохматого и пренеприятно пахнущего бродягу. Пощади мой носик, Хомиш… Ну-у-у, долго мы еще будем ждать?

– Обождем, Лапочка.

– И опять обождем! Не уразумею, как уж ты, но я, Хомиш, шла сюда не на сонных бабочек Лифона смотреть. У меня масса неотложных дел. Или буди, или я, пожалуй, пойду. Неприлично это – приличным муфлишкам по ночам с муфлями пропадать. Или шмыг, и нет моей репутации. Знаешь ли ты, глупышец, пугливее этих бабочек снов только репутация.

– Так и быть, бужу, – сказал твердо голос Хомиша, но за словами ничего не последовало.

Лифон решил, что лучше уж дальше голоса не слушать, а дать знать, что давно не спит.

– Не надо. Сам я уже проснулся. – Муфель откинул одеяла одно за другим, запутался в самом верхнем, но быстро распутался и сел на кровати. Перед ним стоял растерянный Хомиш, и Лапочка упирала в свои бока лапки и сверлила глазищами проснувшегося.

– Вот! Я его чудесно знаю – он еще и подслушивал! Я же говорила, Хомиш, нисколько он не изменился, – муфлишка вздернула носик и подняла глаза на потолок.