– А в этом сундуке что, тетушка?
– Там я храню одежду моего Левтериса.
– Может быть, и талисман там?
– Там, сынок. Спокойной ночи.
Она спустилась на несколько ступеней и закрыла люк у себя над головой.
Я остался один. Здесь было теперь мое царство.
6.
– Ты это и вправду сказал или мне послышалось, что будешь помогать мне работать?
– Сказал! Сказал!
– Тогда пойдем сегодня в сад, посмотрим, как там наши деревца.
Она бросила в мешок мотыгу и нож, а мне дала корзинку, в которую положила наш полдник.
Мы отправились по дороге, которая идет у источника к масличным деревьям и баштанам, а оттуда – к деревне под названием Ай-Дими?трис[11 - Деревня Ай-Димитрис (Агиос-Димитриос) получила свое название от византийской церкви святого Димитрия XI века.]. Там у тети был небольшой садик, оставленный ей отцом в приданое.
Мы поздоровались с девушками, которые шли, держа кувшин на плече, и миновали две кофейни в Пиги. В конце деревни мы увидели в загоне охваченного похотью козла. Шедший от него смрад осквернял воздух. Козел тянул веревку, на которой был привязан, и блеял, задирая верхнюю губу, глядя на козу, которую держал за рога старик.
Тетя искоса глянула на меня:
– Пришла им пора совокупляться. Принесут нам козлят в начале зимы.
– Совокупляться?
– Животные совокупляются, птицы спариваются… А как же иначе возрождается мир?
Она указала мне рукой на двух бабочек, гонявшихся одна за другой в воздухе.
– Даже бабочки спариваются!
За соседней изгородью крестьянин стриг ягнят. Собрав животных в тени под маслиной, он сидел на земле и с хрустящим звуком освобождал животных из-под их шуб. Тетушка остановилась:
– Здравствуй, Ванге?лис! Как здоровье твоего мальчика?
– Спасибо, кира-Русаки! Лучше.
– Это – муж Василикулы, – сказала мне тетя. – Стрижет ягнят, чтобы одеть своего Панайота?киса.
Дальше мы оказались в поле, золотистом от пшеницы. В той части, где посев уже созрел, начали жатву. Было видно, как жницы покачиваются среди колосьев, иногда поблескивали их серпы.
– Где же наши мужчины? Где наши молодцы? – спросила печально тетя.
В памяти ее возникла картина прошлых лет, когда юноши вязали снопы, складывая их в стога. А теперь можно было видеть только стариков да женщин. И здесь тоже был старик, наблюдавший за своими дочерями на жатве. Только разве была какая польза от бедняги?! Он сидел в тени у изгороди, скрутив самокрутку из клочка газеты, и ударял кресалом по кремню, чтобы высечь огонь на трут.
Мы пробирались через заросли вереска, когда услышали кудахтанье куропатки.
– Ах, моя дорогая! – сказала тетя. – Поела камушков, прочистила голос… Она – из всех матерей мать! Учуяв охотника, она прогоняет птенцов прочь, а сама бросается ему под ноги. И если ей удастся спастись, она кричит, собирая деток снова.
Так сказала она о матери, а затем, вспомнив, что я – сирота, остановилась и посмотрела мне в глаза:
– Я для тебя – мать. Знай это!
Мы пошли по самому краю ложбины, поросшей ежевикой, ступая по узенькой тропке, проложенной козьими копытами. На противоположной стороне показались сады Ай-Димитриса, отделенные друг от друга каменными изгородями.
Тетя раздвинула заросли репейника, и мы оказались в ее садике.
– Сначала присядем, перекусим, а затем посмотрим, что делать.
В корзинке у меня лежали ячменные сухари, бутылочка с маслом и головка сахара. Тетя склонилась над ручьем, смочила в воде сухари, разложила их на деревянной тарелочке, полила маслом и посыпала сахаром.
– Ах, какое лакомство получилось! Соловьиные пироги!
Не знаю, ел ли бы я это кушанье и сегодня с таким же аппетитом, но тогда оно попросту свело меня с ума.
Тетя сорвала с дерева несколько черешен, большинство из которых уже поклевано птицами.
– И очень хорошо! На здоровье! Если бы они ждали корма от людей, то уже давно бы померли… Сколько зерна гниет, сколько птиц помирает!
Навозный жук катил перед собой шарик.
– Здравствуй, пекарь! – сказала участливо тетя. – Он был пекарем, таким же человеком, как мы. Да только стал он обвешивать, и Бог обрек его делать хлеб из навоза.
Увидав в моих глазах недоумение, она добавила:
– Да! Да! Большинство пташек и букашек были когда-то людьми. Сыч был сторожем на винограднике. Однажды ночью его брат пробрался в виноградник украсть ягод, как мы позавчера, а сыч взял да и убил его. И попросил он Бога превратить его в птицу, чтобы оплакивать своего брата Антона. Потому он и кричит: «Нтон! Нтон!..». Паук был могильщиком. Однажды он похоронил живого человека, Бог проклял его: он ослеп и постоянно копает сам себе могилу… Я могла бы рассказать тебе еще много чего интересного, но пора за работу.
– Нет, расскажи, пожалуйста! Успеем еще.
– Ну, так и быть: расскажу тебе еще одну историю. Слыхал про поползня?
Она указала на сухую ветку на вершине дуба.
– Вот, слышишь? А самого его не видно. Это птица в серых пятнах и с длинным клювом. Был он пастушком[12 - По-гречески название поползня дословно «пастушок».] и работал на очень строгого хозяина. Как-то раз потерял он овец и со страху, что хозяин подвергнет его наказанию, попросил Бога превратить его в птицу. До сих пор он взбирается на самую высокую ветку и свистит, ища свое стадо.
Тетя подошла к деревцу и принялась подрезать его ножом. Она удалила все боковые побеги, оставив только главную ветку.
– Помнишь меня? – говорила она деревцу. – Я привила тебя весной. А теперь я пришла тебя подрезать.
Затем тетя перешла к следующему дереву: рука ее пробегала по стволу так, словно это была девочка, которую она причесывала. Затем она взяла мотыгу и принялась пропалывать грядки.
Мне показалось, что про меня она совсем забыла.
