– Дай, Боже, чтобы он всегда чувствовал жажду! Это и есть вечная юность.
Мы поужинали и вынесли скамьи во двор. Моя скамья была устлана заячьей шкурой. Тетя повесила на деревянном штыре светильник.
Не успели мы усесться, как поверх ворот показалось измученное лицо.
– Заходи, Василику?ла. Хочешь чего-нибудь?
– Не могла бы дать мне пару кусков сахара, кира-Русаки? Мой Панайотакис захворал.
– Только послушайте эту молодую мать! Пару кусков! Ступай в дом и сама возьми сахар из коробки – сколько нужно.
– Вот спасибо. Пары кусков хватит: положу ему в отвар.
Уходя, Василикула вложила мне в руку два ореха.
– Тетя! Смотри, что она мне дала! И не стыдно ей?
– Это нам должно быть стыдно, сынок. А у нее на сердце стало легче.
Какая-то старуха толкнула ворота. За ней шла женщина крупного телосложения, скорбная, как Богородица.
– Добро пожаловать, Ми?рена! Добро пожаловать, Спифу?рена!
У обеих сыновья были на фронте, и разговор пошел о них. «Получила письмо?» – спрашивала одна другую. «Что он тебе пишет? Моего видел?». Мне они тоже сказали несколько слов, вспомнили моего покойного отца, которого знали совсем маленьким.
Пришли еще несколько женщин: одни из них жили рядом, другие – подальше. Они узнали, что тетя вернулась из города, и надеялись услышать что-нибудь про войну, на которой и у них тоже был кто-нибудь из сыновей или родственников.
– Ох, как там они, бедняги? – сказала одна из солдатских матерей.
– Ох! Ох! – вздыхали все они, как одна, причем те, у кого детей не было, вздыхали громче.
– Сделал бы Ты что-нибудь и для нас, Господи! Или Ты про нас совсем позабыл?
– Замолчи, Катерина! – сказала тетя. – Милости нужно просить у Бога, а не правосудия.
– Ты что: думаешь, Он нас слышит?
– Прикуси язык! Он все слышит, Всемогущий. Ничто не свершается без воли Его.
– Ах, счастливица! Успокоила мое сердце.
И они снова облегченно вздохнули. Бог представлялся им капитаном у штурвала: корабль плыл по бурным волнам и причаливал в безветренной гавани.
Пришла упитанная девушка, со щеками цвета померанца, с грудями, которые так и рвались наружу из кофточки.
– Добро пожаловать, Алые Губки! – поприветствовала ее тетя.
– Волосы у тебя, как ножевые удары! – сказала ей вполголоса одна из женщин, и с восхищением, и в то же время насмешливо.
– Не смейся надо мной, матушка!
– Какая чувствительная! Яйцо ее укололо!
– Ну же, мои милые, давайте беседовать ласково! – сказала тетя.
– Ласки нам хватает. Или не хватает? – сказала первая женщина, прикоснувшись к колену девушки.
Спифурена заговорила о своем первенце Или?асе, который был на фронте, в одной роте с Левтерисом. Она очень настрадалась при родах, и перенесенные мучения, казалось, сделали этого сына самым дорогим ее сердцу. Про второго своего сына, Миха?лиса, которого тоже призвали для прохождения армейской выучки, она пока что словно совсем забыла.
– …Так больно было, что я кусала свою косу, чтобы не закричать. Ребенок не выходил! Родственницы и подруги распахнули все окна и двери, распустили себе волосы, развязали все узлы, которые только были, раскрыли сундуки, выпустили птиц из клеток, вынули ножи из ножен… И все кричали: «Выходи, дракон[9 - Дракон, т.е. «добрый змей», – восходящий к античности образ греческого фольклора, изначально хранитель домашнего очага, обычно – человек, наделенный особой телесной и духовной силой.], выходи! Земля тебя приглашает!». Но ребенок все медлил, пока я не дала обет святому Элевферию, помощнику рожениц.
– Твои муки пошли ему только на благо! Какого молодца родила! – искренне, от всего сердца сказала тетя.
– Так пусть же он живет тебе на радость! Чтоб ты встретила его счастливо! – добавила одна из женщин. – Чтобы все мы встретили наших сыновей счастливо!
– Аминь! Аминь!
– Только бы увидеть его у двери родного дома, а там и умереть не жалко! – взволнованно сказала Спифурена.
– Не накликай беды! – с укоризной сказала тетя. – Лучше дай обет, а дурных слов не нужно.
– Правильно. Поставлю святому лампаду в его рост… А для вас, за ваши добрые слова, накрою стол, да такой, что вы и не слыхали. Тарелок понаставлю в три круга!
– Ждать уж недолго осталось, – сказала старуха, у которой была куриная слепота, и поэтому она видела ночью лучше, чем днем. – Богородица открыла мне во сне, что война закончится к сентябрю нынешнего года.
– Ах, дай то, Матерь Божья!
Мирена была задета за живое, слушая, с какой гордостью Спифурена говорит о сыне, и потому принялась расхваливать своего:
– … Мой Спи?рос, когда в один день бывало две гулянки, – к примеру, в Лу?тра и в Пиги?, – плясал без устали на обеих. Он, как орел, летал из села в село, и никто даже не замечал, когда он исчезал, а когда возвращался.
– Эх, умели они и бегать и прыгать, бедняги! – сказала еще одна женщина. – Моего вот однажды обручили насильно в Месаре?, когда он отправился туда на конскую ярмарку продавать нашего мула. Днем и ночью держали его запертым в доме, не позволяя и носа высунуть. Девушка поставила вокруг его кровати горшки с цветами, сидела у его ног и все пела. А он накануне венчания говорит им: «Разве жениху можно идти под венец, не искупавшись? Пустите меня попариться в бане!». – «Нет! Нет! Ты и так хорош!». Тут молодец как прыгнет из окна прямо на улицу, и только его и видели!
– Разве так порядочные парни поступают?
Это сказала молоденькая девушка, которая вот-вот должна была выходить замуж и была сильно влюблена в своего жениха.
– Когда я была обручена с Костанди?сом, однажды его оставили ночевать в нашем доме. Мать постелила для нас в комнате рядышком две постели, а между ними положила дощечку. На другой день мы пошли гулять. Ветер сорвал у меня с головы платок и унес в сад. Костандис, не раздумывая, перепрыгнул через стену и принес мне его. «Ну и ну, – говорю я ему. – Через дощечку перепрыгнуть не сумел, а теперь показываешь удаль тем, что оседлал высокую стену?». А он отвечает: «Это же – вопрос чести!».
– Ну, будет! Разве кто тебе поверит? – сказала одна из соседок.
– Клянусь страхом, которого я натерпелась в первую ночь в его объятиях, все было так, как я рассказываю!
– Животное своей силы не знает. А человек знает и сам ею распоряжается. Вот что значит «человек»! – сказала тетя.
Она задумалась на мгновение и добавила, сделав вид, будто не замечает меня:
– Парень должен быть безупречен, как соловей, а тот, кто сразу же ступает по собственным нечистотам, – дохлятина.