Время муссонов

Три дня назад. 2015 год. Москва

В начале осени Москва всегда напоминает психиатрическую лечебницу, в которую одновременно завезли пациентов с разными симптомами одной душевной болезни. Никто ничего не понимает, но все чего–то хотят. И все выполняют работу, не связанную прямо с их непосредственными обязанностями, от чего много шума и гама. А также неразберихи и ненужной суеты. Ибо автомобильные пробки осенью в Москве ещё хуже, чем сама осень.

Иномарки с нахальными водителями, только что вернувшимися из Таиланда, где предавались телесным утехам и медитации с юными тайками, по–взрослому заполняли проспекты. Они оттесняли неказистые «жигули», называемые ныне «ладами», на обочину жизни, выискивая щели в пробках, дабы протиснуться туда, не помяв бока. Некоторым такие акции удавались, исключительно благодаря собственной крутизне. Из–за чего довольно часто возникали дорожные войны, переходящие в классические мордобои.

Огромные плакаты с надписью – «Мы с Президентом», развешанные везде, куда мог дотянуться взгляд, представляли собой фотомонтаж из двух значимых для государства фигур. Собственно, самого Президента и его помощника, Шкурина Василия Ивановича, ныне весьма успешно участвующего в политических акциях пропрезидентской партии, прогибающейся перед властью настолько низко, что, если смотреть на сию партию спереди, видно жопу.

Дорогой автомобиль остановился как раз под одним из таких плакатов, наполненных надеждами и несбыточными желаниями. Хотя побеждённые системой «братки», наконец, образумились настолько, что им стало западло встревать в разборки между правыми и не очень водителями, столкнувшимися на дороге. Они лишь посматривали в боковые тонированные окна своих автомобилей за поединками, болея за «своего».

Николай Васильевич Чечик – бывший морской пехотинец, с заверенной принадлежностью к заслуженному роду войск в виде татуировки на предплечье, сидел на заднем сиденье своего недавно приобретённого «бентли» белого цвета и сквозь тонированное стекло внимательно смотрел на водителя Сергея. Прошлое Чечика было настолько криминальным, что история Аль Капоне представляется детской сказкой. Сергей о чем–то спорил с водителем чёрного «Ауди», подрезавшего их минуту назад. Разговор шёл на повышенных тонах. Об этом он догадался исключительно по боевым позам, которые приняли собеседники. Вот только, услышав слова той беседы, он был бы немало удивлён.

– По–другому не получится? – спортивно сложенный водитель Чечика чуть заметно кивнул Мишке «Монголу», изображавшему водителя чёрного «Ауди», взятого напрокат именно для этого контакта.

– Сегодня, крайний срок – завтра. Это приказ. Возьми…, – и он протянул Сергею две таблетки в целлофановом пакетике.

– Это…

– Верно. Микстура доктора Живаго. Смотри, чтобы шеф не пил, иначе реакция будет слабой. Теперь, для твоего понимания… Получили подтверждение, что твой любит резать баб. Материала на косвенных предостаточно. Но для суда маловато. Могут отпустить. А вот для нас – самое то. Усёк?

– Ладно, – кивнул тот, положив пакетик во внутренний карман куртки. – Морды бить будем?

– Попробуй, – занял боевую стойку «Монгол» и поднял руки. В Академии ФСБ он был лучшим бойцом. Но для водителя Чечика он не был авторитетом, так как года три был номером один в мировом рейтинге ММА в весе до 90 кг.

Время шло, а крови не было и, судя по стойкам, не будет. Это вызывало вполне справедливое возмущение в сердце Николая Васильевича. Мужчины весьма мускулистого, даже для своих лет, предпринимателя средней руки, достигшего возраста Будды. Строившего бизнес на умении вовремя подставить партнёра. И сейчас ему, ну очень, хотелось увидеть наказание хама. Но что–то не срасталось. Это его огорчало.

– Основание для побега… Именно это мы предполагаем?

– Именно. Шторы будут что надо. Письма из Следственного комитета, вызов на допрос из прокуратуры. Плюс масса негатива в интернете. Причём это особо следует заметить, никакой лжи в прессе и на телевидении, – «Монгол» говорил быстро и, по существу. – Возьми мобилу. На неё примешь задачу, – он протянул, вынутую из кармана узкую трубку кнопочного «Самсунга».

Сидящий в автомобиле и следящий за началом побоища, обожавший отходы мусора и баб, Сергей Васильевич, умеющий говорить об этом часами, вплетая иностранные слова, такие как «рециклинг», в нить беседы, нетерпеливо перебирал пальцами. Отчего казалось, что он на взводе. Но это было не так. Он любил увлечённо рассказывать о перспективах новой ветки по переработке мусора – практически безумной затеи с точки зрения здравого смысла. Но его всегда тянуло ко всякому шлаку, и он первым в стране увидел способ хорошо заработать в сей, не совсем чистой как по запаху, так и по сути, отрасли, и со временем занял в ней лидирующие позиции. Сейчас же лениво наблюдая за петушиными стойками двух водителей, он в уме ставил на своего. Именно это его и возбуждало. Ожидание.

Судя по позам, которые приняли спорщики, до боестолкновения оставалось совсем немного, причём ситуация занимала по–настоящему не его одного, но и зрителей, столпившихся на тротуаре. Чечику нравились бои без правил. Он взглянул на наручные часы и тут понял, что следовало торопиться. Ведь его, наконец–то, решили принять в Администрации одного из районов столицы, где он мог стать одним из важных элементов проекта «Чистая Москва». Предвкушая первый удар, но так и не дождавшись его, он, опустив окно, прокричал Сергею:

– Заканчивай, едем.

Тот обернулся на голос и, как послушный пёс, развернувшись на 180 градусов, двинулся в сторону «Бентли», не обращая внимания на продолжающего материться и застывшего в стойке противника.

– Нам надо быть на встрече к десяти. Опоздаем, уволю к грёбаной матери.

– Не опоздаем, Николай Васильевич, – ответил севший за руль Сергей и надавил на акселератор. Машина тронулась в полнейшей тишине, лишь мелькающая картинка за окном говорила о её скорости.

«А в Японии сейчас тепло», – подумал Сергей Васильевич без всякой, вроде бы, связи с осенней погодой в Москве и несостоявшейся дракой между его водителем и водителем «Ауди». Но он особо не сожалел о том, на короткое мгновение предавшись воспоминаниям о бренности жизни и своего места в ней.

Два проданных в прошлом году траулера, больше похожих на сухогрузы, попавшие под воздушную атаку «юнкерсов» времён второй мировой войны, неплохо поддерживали благосостояние его лично и пары его заместителей. На них переправляли контрабандных крабов в порт Ниигату. Это продолжалось в течение нескольких последних лет, пока им лично не заинтересовалась прокуратура Владивостока, откуда он был родом.

Именно в Ниигате он познакомился с одним из молодых офицеров местной полиции по фамилии Кияма, с которым впоследствии выпил не одну бочку сакэ. Он всегда удивлялся тому, как японцы пьют. Маленькими глоточками, пьянея, практически, после второго из них. С этим Киямой они много чего натворили, заработав кучу долларов на двоих. И не будь этот японский мент таким жадным, их совместный бизнес мог существовать ещё сто лет.

По слухам, этот полицейский был не простым пацаном в обойме японских правоохранительных органов. Но ему лично было по барабану, кто он и откуда, главное – краб шёл, так же, как и иены, пока тот «крышевал» их бизнес.

Сигнал, оповестивший о прибытии эс–эм–эски, на несколько секунд вытолкнул Николая Васильевича из размышлений, как из недр океана подводную лодку блистательно показанную в фильме «К-19» с Харрисом Фордом в главной роли. Он не любил смс. Ни получать, ни принимать. Но коли получил – читай. Это был его лозунг. Тем более номер мобильного телефона, с которого она была отправлена, принадлежал одному из уважаемых людей отказать которому он просто не мог.

Понимая, что когда–нибудь с него спросят за все его деяния, он даже не догадывался, насколько скоро. Но в любом случае он не был готов нести ответственность, даже по суду, разумно считая, что до него ему дожить не дадут. Уж слишком тяжёл был груз, тянущий на дно.

– Нужен твой контакт в СВС – было написано в сообщении. Без подписи, но он и без того знал, от кого оно.

Аббревиатура СВС обозначала Страну Восходящего Солнца – Японию, в которой Николай Васильевич имел свой важный и чисто криминальный бизнес – поставлял, не считая краба, малолеток в местные бордели, благодаря связям с Киямой–саном. Он готовил смену для Машки–волонтёрки, которую содержал почти два года на снятой в центре Москвы квартире специально для духовных сеансов. Слишком долго, что было не похоже на него.

– С***, – тихо прошипел Николай Васильевич, хотя в привычной жизни редко ругался. В его памяти ещё сохранились воспоминания, когда ему надумалось противиться просьбе человека, отправившему ему это сообщение. Итогом того сопротивления стало уголовное дело, которое было практически сразу закрыто после выполнения им просьбы, хотя именно она могла разрушить весь его железобетонный мир. До основания, а затем… и зона светила ему самыми яркими фонарями. Но тогда пронесло. Благодаря его интуиции и умению вовремя сработать языком.

«45–009–2316 это номер. Спросить Кияму. От меня».

Манипулирование с эс–эм–эс отняло у него несколько долгих минут, так как толстые пальцы одновременно нажимали на три кнопки. И только сообразительность помогла ему дописать сообщение. Он стал тыкать на буквы пером шариковой ручки, и это привнесло в его душу так необходимое сейчас спокойствие.

Человек, приславший смс–ку, был не единственным в мире знавшим про его грехи. По сравнению с войнами, их можно было назвать грешками. Маленькими и незаметными. Настолько, что даже полиция сбивалась с ног, разыскивая преступника. Хотя тот был всегда рядом и наблюдал за их потугами, глубоко в душе надеясь на свой фарт.

Он убивал.

Это желание возникало спонтанно, из небытия, заставляя хвататься за нож и резать, после чего появлялись другие ощущения. Менее острые. Чтобы получить индульгенцию, он молился, посещая церковь. Помогало не сразу. Слишком уж была реальна тревога. Но спустя время приходило спокойствие и его снова начинали мучить желания.

Сбившись со счёта, он выкладывал свои похождения в социальных сетях, регистрируясь на подставных лиц. Он считал себя в безопасности. И это зыбкое чувство туманило разум. Ему всегда казалось, что он не такой, как все и ему предписан иной путь, по которому он шёл весь чёрный от крови, в резиновой маске, повторяющей контур его лица. Представляя себя супер–героем, очищающим столицу от пороков, он искренне верил в праведность своего дела.

Но домысливать Николай Васильевич не стал, предпочитая думать о предстоящей встрече с Префектом и его секретаршей, которую он выбрал в жертву. И эти раздумья были более безопасны, чем все предыдущие.

Токио. Кетсу Киташи

И мне не спалось. Но именно сейчас, в темноте, лучше всего привести мысли в порядок, причесав их расчёской логики. Я знал, что старик напротив не спит, но это не имело сейчас никакого значения, как и то, что он сжимает нож под подушкой.

Как мне говорили, мой отец – ассимилированный японец из провинции Фудзи, 1925 года рождения, приехал в СССР в середине пятидесятых годов, так и остался здесь. Позднее сказали, что он был одним из посыльных Рихарда Зорге – это наш разведчик с позывным «Рамзай», много сделавший для нашей Победы. Отец мне мало что рассказывал, хотя бы то, как попал в СССР. Но я чувствовал, что жизнь в новой для него стране, не была сладкой. Но на его родине не было бы и такой.

Я – поздний ребёнок в семье, погибшей в 1980 году, когда мне исполнилось три года. Они разбились в авиакатастрофе. Меня с собой не взяли, собираясь вернуться на следующий день. Затем был детский дом. Там и дали новую фамилию – Ли. Хотя дядя Дима говорил, что моя настоящая фамилия – Оцука. Но мне он сказал, что так надо. Затем школа. Армия. Погранвойска. И опять – так надо. Институт. Юридический факультет. Меня всегда тянуло познать первопричину человеческих отношений. Они и привели меня к беседе с невзрачным человеком, обладающим исключительной волей и проницательными глазами. В 2000 я исчез из круга своих друзей. Думалось, на время, а оказалось – навсегда. Это был сложный период жизни, когда приходилось доказывать самому себе и своим учителям, что выбор, сделанный ими не напрасен.

Потом были Индонезия и Тайвань. Работа в Посольстве России. Затем Афганистан. Провинция Парван. В отряде Файзуллы Салеха я отвечал за связи с остальными повстанческими отрядами, оказывающими сопротивление американским воякам. Это было сложное время, полное тревог и ожиданий. Непростой период становления и возмужания. Время, когда на весах совести могла лежать не только моя жизнь.

Но я быстро учился.

В 2006 при пересечении границы в районе города Асадабад со своей группой напоролся на засаду. Никто, кроме меня, не выжил. А я почти год прожил в Пешеваре без связи и контактов. В лагере подготовки талибов. В 2009 мне удалось наконец обозначить себя, а спустя полгода меня срочно вызвали в Москву. Мне дали отдохнуть почти месяц, который был потрачен на написания отчётов, а потом отправили, практически в рай, расположенный в Северной Африке. Рай назывался Сирией. После возвращения я отгулял три месяца отпуска и снова включился в работу. А потом я встретил её.

Я до сих пор помню тепло того дождя.

Затем командировка в Японию. Первая в составе группы. И снова работа, которую я делаю лучше всего. Работа, которая делает из меня того, кем я являюсь. Работа – не такая, как у всех, но важная для поддержания баланса сил, порой жестокая, порой напрасная, но полная жутких ощущений приближающегося ада. Уже из Токио я вылетел снова в Сирию. В Дамаск. Так было надо. В начале марта.

И в этой стране около полугода назад меня убили. Во время налаживания контактов с сирийской оппозицией. Я выступал в роли посредника для поставок машин в страну. И кому–то, возможно, перешёл дорогу. Так, во всяком случае, отписались о моей гибели все мои кураторы.

В криминальной разборке в пригороде Дамаска меня расстреляли в упор из двух автоматов. Тело, затем, пытались сжечь, а когда не удалось, то под голову положили гранату. Неопознанное тело. Спустя несколько месяцев его нашли и отвезли на родину, где с почётом похоронили. По статусу тело везли на лафете, как–никак майор, и положили в могилу, соответствующую моей карме. Подполковник из военкомата выложил на атласной подушке все мои ордена. Было чинно и трогательно. И немного грустно.

Валерка Крайнов произнёс речь перед запаянным цинковым гробом, потому что распознать в разложившихся останках меня было невозможно. Никогда не думал, что он умеет так говорить. Генерал Алфёров, предоставивший право мне умереть, положил на мой гроб красные розы. Её любимые цветы. А я и не догадывался, что он про это знает. Вот ведь как бывает. Практически весь мой институтский курс пустил слезу, да я и сам не удержался, скрываясь за чёрной могильной плитой какого–то военного лётчика, погибшего в 1944 году. На Троекуровском кладбище в Москве. А вечером я напился. И не только потому, что погиб. Впервые в жизни. До безумия. Не просыхал неделю. Пока не состоялся тот самый разговор с отцом Аллы, открывший мне глаза и изменивший моё понимание жизни, да и саму жизнь тоже.

Москва. Набережная Яузы

В этот день погода разыгралась не на шутку. Выплёвывая очередную порцию влаги, тучи опустились так низко, что превратились в туман, касаясь черного асфальта. Для Москвы с её неувядаемым запахом выхлопных газов такая погода была на руку, но не для всех. И хотя в лёгкие занятых делом людей попадал относительно чистый воздух, их, по большому счёту, это не радовало.

На берегу реки Яуза оперативная группа работала весь оставшийся день и большую часть ночи. Все чертовски устали и мечтали об отдыхе, но набранный темп не позволял расхолаживаться. Три мощных прожектора освещали место взрыва настолько чётко, что не найти даже самый маленьких вещдок было, по сути, невозможно.

Приехали из прокуратуры и практически вся голова из Управления. ГИБДД оцепило улицу вокруг места взрыва, но все равно воздуха не хватало, ибо зевак, собравшихся за жёлтой лентой, прибывало, несмотря на позднее время, дождь и холод.

Останки майора Ванина, разорванного тротилом, сложили в чёрный полиэтиленовый мешок и погрузили в санитарку. Больше тел не было. Не было и раненых, что говорило о профессионализме минёра, а также о цели, которую он себе поставил. Если исключить момент случайности, никто не мог понять причин произошедшего. А значит, следовало как можно тщательней искать улики на месте преступления для выявления не только этих самых причин, но и их возможных последствий.

– Ну, – генерал Кравцов слушал доклад майора Никитина, практически не перебивая его. – Записи смотрели?

Отойдя в сторону от оперативно–следственной группы, они заведомо ничем не отличались от окруживших воронку любопытных. Если не считать излишнюю нервозность, проявляющуюся у Никитина в частой смене сигарет да периодическом прикладывании к лицу платка. Хотя кровь давно остановилась, жжение от осколков стекла, изранивших лицо, продолжало нервировать настолько, что даже простые вопросы вызывали в нём раздражение.

– Он подошёл к двери подъезда, где живёт объект, открыл. Вошёл и вышел спустя десять минут. Если быть точным, десять минут двадцать восемь секунд. Мы проверили. Этого времени вполне достаточно, чтобы дойти до двери «объекта» и установить заряд.

– В квартире мы нашли пластид. Туда взрывотехники с сапёрами, вошли через окно, – сказал Кравцов. – Думаю, для проникновения у него был ключ.

– Быстро ему удалось…, – ещё одна долгая затяжка в полную грудь. – У «объекта» несложный замок. Вскрыть такой – пара пустяков. Так что – не факт.

– Ты не разуверился в профессионализме противника?

– А кто противник? – полюбопытствовал Никитин, закуривая пятую сигарету за последний час. – Этот старик? Я видел его фотографию и мне удалось кое–что на него собрать. Выполнять работу за управление внутренних расследований нам как–то не очень. Вам так не кажется?

– В том и вопрос. Но заказ поступил не от них. С Ленкой поговорил? – имея в виду жену Ванина, спросил генерал, как всегда, одетый в костюм тройку цвета обложки уголовного дела.

– Нет пока. Здесь закончу, подъеду к ней. Она с работы как раз вернётся. А может и вернулась уже. Небось, кто–то уже уведомил.

– Не забудь. Я отпустил её пораньше, как узнал…. Ей не говорил, – он окинул внимательным взглядом место взрыва. Развороченные камни весом в полтонны валялись в нескольких метрах от него, а на эпицентр взрыва указывало углубление в земле. Оно медленно наполнялось водой и напоминало, если смотреть сверху, картины импрессионистов 20 века. Всех сразу.

– А объект? – поинтересовался Никитин.

– А что объект. Упустили.

– Так вроде, вновь взяли под наблюдение…

– Не того, видать, взяли. Хитрый, черт. Но найдём…, – впрочем, в голосе генерала Никитин не уловил надежды.

– Вы увязываете этот взрыв с его исчезновением?

На некоторое время между ними застыла тишина, позволившая расслышать биение сердец, отдалённо напоминающее удары кулаком по боксёрскому мешку.

– Увязываю, вот только что это даёт? Его–то квартиру тоже заминировали. И не просто, а не оставляя никаких шансов. Какие цели преследовал подрывник? Ну, заложил он заряд внутри квартиры. Хитро заложил. Зачем? С целью возможного, устранения хозяина? Я вот чего не понимаю, кому он вообще был нужен, ну, кроме, разумеется, нас? И этот минёр… Его фото и запись есть. Будем искать, – нахмурился генерал, скорчив лицо так, словно ему только что предложили обменять его трёхкомнатную квартиру в центре Москвы на однокомнатную в Выхино. Без доплаты.

– Думаете, отвлекающий удар?

– Чёрт его знает. Я вот одно не понимаю. Мы висим на плечах человека, который исчезает в тот самый день, когда его квартиру кто–то, пока мы не знаем, кто, минирует. Причём минирует таким образом, чтобы всякий вошедший сразу бы отправился к праотцам. Минирует ловко. Грамотно. Профессионально. Затем ему удаётся установить фугас в том самом месте, куда направится твой сотрудник. По теории вероятности, ты ведь мог его и не посылать. Но послал.

– А Алфёров и минёр как–то связанны между собой? – впервые назвав объект наблюдения фамилией, которую прочитал на почтовом ящике, Никитин ничем не рисковал. Но собеседник тянул с ответом, позволяя майору самому разгадать сию загадку. Затем, дождавшись, пока тот вновь вынет очередную сигарету, медленно разомнёт её пальцами и задаст наконец вопрос, на который хотел ответить сам.

– Кто он такой этот старик?

– Не старичок это. Ну, ты ещё молод его знать, а мне приходилось с ним встречаться. Непосредственно. Умнейший мужик. Умнейший… Вот ты назвал его фамилию. А она тебе ничего не говорит? Не вспоминаешь, кто это?

– Нет, товарищ генерал. С одной стороны, вроде где–то слышал, но вспомнить не могу.

– Это генерал СВР Алфёров Дмитрий Дмитриевич. Тот ещё потрох… В восьмидесятых его взяли американцы по подозрению в шпионаже, когда он там работал, и до сих пор ФБР не знает, кто же попал им в руки: наш или китайский разведчик. Ты видел его? От азиатов отличается только акцентом и только тогда, когда сам того хочет, – произнеся фразу, генерал на некоторое время замолк, ощущая момент. – Он в течение трёх лет, уже сидя в камере одной из самых зловещих тюрем Америки, побег откуда практически невозможен, ни на допросах, ни в суде не произнёс ни одного слова, притворившись немым. Три года молчать. Каково? А что по видеозаписям с противоположного берега Яузы? Есть что? – меняя тему разговора, ставшую основной для их встречи, спросил он.

– Там жилой дом. Взрыв произошёл около девяти утра. В девять двадцать две, если быть точным. Момент взрыва никто не видел. Но там сейчас наши работают. Может, что и найдут. Камер там натыкано, как у входа в банк.

– Но что–то мне подсказывает, что никто ничего не видел. Или я начну сомневаться в Алфёрове, – генерал Кравцов отошёл от майора Никитина и, заметив прокурорского, направился к нему.

Лишь спустя полчаса, когда Кравцов наконец обсудил с работником прокуратуры все процессуальные тонкости расследования, он вернулся к курящему Никитину. Так за весь день не покинувшего места взрыва. К тому времени ночь сгустилась до цвета кофейной гущи, и свет фонарей уже взял своё у ночи, осветив набережную шестичасовой иллюминацией.