Время муссонов

Москва. Почти три года назад. Алла Алфёрова

Начало осени в Москве напоминает зиму в Ташкенте. Дождь, холод, фрукты и арбузы с дынями за стеклом продовольственных магазинов, стоявших на каждом углу. Мне часто снились эти минуты, как самые лучшие в моей жизни, и порой я скрывался в тех воспоминаниях, как солдаты, попавшие под обстрел, в блиндаже.

Когда тонкие линии дождя касаются моего лица, я непроизвольно жмурюсь, выискивая в переплетении струй божественный знак. И как человек верующий, я заодно выискиваю и причины, раскрывающие сей знак перед моим взором. Я знаю, что каждый мой шаг – это дорога в ад, и лишь пройдя чистилище, я смогу сказать себе, что выдержал, что остался человеком. Это трудный путь, полный лишения и горя, ненависти и обмана. И неважно, как ты по нему пройдёшь, важно – зачем ты ступил на него.

Я любил дождь.

Ориентировка, полученная в sms по мобильному, меняла мои планы на вечер. «Женщина 25 лет. Рост 155, вес – 44. Короткая стрижка каштановых волос. Монголоидная раса. Жёлтый плащ. Короткие сапожки бежевого цвета. Принять груз. Вести до 10 часов вечера. Выяснить контакты. Адрес. Время».

Остановившись у церкви, я трижды перекрестился, поклонившись иконе, не обращая внимания на бегущих мимо людей, что–то тихо произнёс одними губами. Уже и не помню, что. Мне нравится дождь в любых его проявлениях. Подставляя тело всевышнему потоку, чувствуешь неописуемую радость бытия, словно грешник, прощённый Богом, и в эти минуты начинаешь понимать жизнь так, как это предписано свыше.

Я любил дождь.

Я – любил.

Где–то здесь мой контакт. Из тысяч людей надо найти одного человека так, чтобы он не заметил того. Это тест. Хотим мы этого или нет, но проходить его мы обязаны. Это часть нашей работы. Именно поэтому я здесь. И где–то рядом – мой «груз».

Её я увидел у ворот церкви и остановился, словно поражённый молнией. И одновременно обескураженный, от того, какой мне подал знак свыше, тот, кого я ещё недавно просил об этом. Господи, дай мне силы понять глубину твоего посыла. Капли дождя стекали по моему лицу. А я стоял поражённый, не обращая на них внимания, поглощённый волшебным видением, открывшимся перед моим взором.

Она сняла платок, выйдя из церкви, и положила его в свою сумочку из чёрной кожи, щёлкнула зонтом, на мгновение скрывшим её от меня. На вид около 25 лет, была она ростом не более полутора метров. Хрупкая, как снежинка к руке. И безумно красивая, словно цветок хризантемы из Ботанического сада.

Стопроцентное совпадение с ориентировкой.

Не обращая на меня внимания, быстро прошла мимо, обдав запахом духов, от которого голова окончательно пошла кругом. Она уходила, но так просто я не собирался её отпускать, потому что в тот самый момент был тяжело ранен Купидоном. И это, во–вторых. А во–первых, моё задание. Этот греческий засранец всегда стреляет прямо в сердце. Быстро и точно. И, как и я, никогда не промахивается. Не помню, что произошло тогда со мной. Я всю свою жизнь умел контролировать себя и свои эмоции, но не в тот раз. Словно получил обухом по голове, и все последующие мои поступки могли быть объяснены лишь тяжёлым ранением.

Стараясь быть невидимым, я пошёл следом, держась метрах в пятнадцати сзади, пока не заметил, что она собирается войти в магазин. Она порой бросала взгляд себе за спину. И мне казалось, что девушка заметила меня и даже пыталась сфотографировать на смартфон, но я вовремя ускользал из объектива, так что её старания были напрасны, а потуги глупы.

В стеклянные двери модного бутика она проскользнула спустя пару минут после того, как в очередной раз подняла свой смартфон на уровень подбородка. Это был магазин, заполненный модными, женскими штучками с первого по третий этаж. Ранее их можно было увидеть лишь на страницах глянцевых журналов. Не дешёвый, но и не дорогой, даже для молодых дам, недавно окончивших высшую школу. А то, что она была недавней студенткой, я практически не сомневался.

Единственная проблема состояла в том, что в этот магазин заходили только особы противоположного мне пола, и любая небритая морда наподобие моей могла вызвать, как минимум, недоумение охраны. Требовалось быстрое, простое и надёжное решение, чтобы не оказаться в центре внимания, как клоуну в лучах софитов на арене цирка.

– Ребята, сейчас только что вошла моя жена, Людка, такая небольшая, в жёлтом плаще, – обратился я к ещё молодому охраннику в синем костюме с эмблемой охранного предприятия. – Куда она пошла?

– Это та, что с зонтом?

– Точно, такой здоровый чёрный зонт.

– Поднялась по эскалатору на второй этаж. Там сегодня скидки. Последний день.

– Спасибо, братишка, – я заметил сквозь белую рубашку собеседника эмблему ВДВ. – Слушай, я хочу бутылку взять и отскочу на пару минут, если она выйдет, скажешь, куда пошла? А ты не в ВДВ служил?

– Служил.

– И я, в 203 бригаде спецназа ВДВ.

– А я в 103 полку. Специальная разведка, – почуяв своего, охранник был готов обнять меня, и даже приготовил губы для поцелуя. Десантники, как два рыбака видят своего даже в состоянии грогги.

– Братишка. Так поможешь с женой? – выскользнул я из его объятий, чем возможно немного разочаровал.

– Ладно. Только специально следить не буду, – обидчиво ответил он.

– И на том спасибо, – и я быстро прошёл дальше по тротуару таким образом, чтобы при желании посмотреть себе за спину, она бы меня не увидела.

Спрятавшись за киоск с газетами, я стал наблюдать за входом в магазин и спустя минут десять увидел, как она вышла. Остановилась, осмотревшись по сторонам, словно искала кого–то, затем решительно вышла на мостовую и подняла руку, ловя машину. И ещё через пару секунд перед ней остановился чёрный «мерин», в котором она исчезла практически мгновенно.

Запомнив номер машины, я тут же остановил такси и, показав водителю своё удостоверение, потребовал ехать за впередиидущей машиной. Изрядно поколесив по городу, хотя водитель и показался мне недостаточно опытным с точки зрения оперативной работы, ему удалось не потерять из виду объект моего наблюдения.

– Шпионов ловим, товарищ майор, – спросил он, скосив на меня взгляд, после того как зрительно ознакомился с моим удостоверением.

– И их тоже, – не став раскрывать всех секретов я, вслед за спутницей, вылезшей из чёрного «мерседеса», также вывалился наружу. Под дождь.

Сейчас она шла, практически не оборачиваясь, вдоль Яузы, по набережной, вызывая во мне, осязаемо смутную тревогу. Вот она свернула за угол дома, семеня ножками, и на мгновение остановилась, звоня кому–то по мобильному телефону. Затем прошла ещё несколько десятков метров, на мгновение остановившись под раскидистым деревом, кажется, дубом, сложила зонт и побежала в сторону арки, ведущей во внутренний дворик. Вот её ножки застучали в глубине арки, ведущей к сталинскому дому, у которого просматривалась детская песочница. Её светлый плащ растворился в наступающей темноте сентябрьского вечера вместе с признаками надежды, как далёкие звезды на рассвете.

Когда я вошёл арку, то уже не увидел её. И понял, что потерял. И когда я это понял, услышал сзади тихий голос:

– Руки в гору, Ромео.

Звук взводимого курка я могу различить даже на рок–концерте. И для меня не представляется сложным сойти с линии прицела, легко уйдя от выстрела, ибо я обладаю великолепной реакцией. Но не стал этого делать, медленно повернувшись на знакомый голос генерала Алфёрова – своего прямого начальника. И увидел его смеющиеся глаза. А за его спиной заметил её.

– Вот эта бандитская рожа, преследовала меня по всему городу. Я пыталась оторваться, но не смогла. Пристрели его. У, зверюга…, – её голос был ещё лучше, чем она сама.

– Товарищ генерал…, – только и мог я вымолвить.

Несколько секунд ушло на приведение в порядок мыслей как в моих, так и в её мозгах.

– Пап, ты знаешь этого бандита? – лицо её непроизвольно покраснело от сотен мыслей, закопошившихся в её головке.

Папа?

– Это, один из лучших, если не лучший специалист по решению многих вопросов, – чуть помедлив с ответом, проговорил он. – Верно говорю, товарищ майор?

– Майор? Ты его знаешь?

– Да, дочка.

Он внимательно посмотрел на меня, затем перевёл взгляд на дочь и, наверно, что–то шевельнулось в его голове.

– И ставлю вам обоим по двойке. Тебе, Алла – это он дочери, – за то, что не могла сбросить с хвоста наблюдение и притащила его к нам домой. А вам, товарищ майор, за то, что потеряли объект, допустив его появление у себя за спиной.

Затем продолжил, пряча наградной ПМ в карман.

– Пошли пить чай. Промокли, поди, под дождём.

Долгое чаепитие медленно перешло в поглощение шампанского. Оно совершенно случайно оказалось в холодильнике генерала. Затем была церемония посвящения в рыцари, ошеломляюще проведённая Аллой, под смех обоих, а спустя пару часов Дмитрий Дмитриевич предложил сфотографироваться.

– Он с детства увлекается фотографией, – по секрету сообщила его дочь.

– Так, ты, Саня, встань у стула сзади. Вот туда, нет, чуть левее, – командовал Алфёров. – А ты Алла, сиди на стуле ровно, выгни спинку. Руки положи на колени. Голову чуть опусти. Так, молодец. Саня, положи руку на плечо. Нет, не так. Давай, лучше за шею. Но не сдавливай, – пошутил он.

Расположившись у стены, молодые люди выполняли любой каприз начальника, стоявшего у треноги с дорогим фотоаппаратом марки «Никкон» с огромным объективом. Иногда, смеясь, корчили рожи, заставляя генерала их шутливо одёргивать.

– А теперь, Саша, скорчи страшное лицо и отведи правую руку чуть в сторону. Так, молодец. А ты, Аллочка, опусти плечи, и чуть согнись в спинке. Хорошо. А теперь, внимание, снимаю.

Так я попал в гости к своей будущей жене. За два года до специальной командировки в Японию. Где она будет убита, спустя неделю, как я вылечу в Сирию.

Где убьют и меня.

Япония. Токио. Старик Азуми

Чёрная ночь накрыла Токио своим плащом. Бивший в стёкла дождь навевал тоску и ещё нечто, называемое страхом, проникающим в сознание настолько глубоко, что исчезали сомнения в его реальности. Горизонт восприятия целостности мира рушился на глазах, превращая некогда могучий клан в призрак, растворяющийся в ночи, словно дым сигареты «Лаки страйк». Мрак крался по пятам, оставляя за собой трупы, и не было сил противопоставить ему нечто, способное остановить его.

Часы пробили четыре часа ночи.

Последний этаж небоскрёба «Тацуи» бизнес–комплекса Грейтай в Гинзе – центральном районе Токио сверкал огнями, хотя до рассвета оставалось не больше часа, казалось, что там гуляют всю ночь. Принадлежащий международной компании по импорту–экспорту, название которой никому, кроме полиции, ничего не скажет, он напоминал линкор, заблудившийся во льдах севера. Такой же одинокий, пустой и серый среди чёрных торосов средневековых зданий современного города.

В лучшие времена здесь собиралось до тысячи послушников, сейчас же их количество не превышало и ста, хотя, при желании, можно было собрать до пяти сотен, но лишь в большие праздники. Молодёжь теряла вкус к своей истории. Она перестала верить идеалам великих сословий, оставивших след в истории этой страны. Окружающий мир чах на глазах, вызывая если не раздражение, то уж точно безнадёжную горечь.

Огромный, мрачный зал с его чудовищными, панорамными окнами, открывавшими вид на самый совершенный город мира с высоты птичьего полёта. Практически пустой, если не считать старика, сидящего у стены, столь древнего, что даже его кожа напоминала высохший пергамент, да выстроившихся вдоль стен послушников в черном. Под лунным светом на его теле открывались узоры цветных татуировок, каждая из которых имела сакральный смысл. Настолько глубокий, что и сам хозяин не смог бы доходчиво объяснить их значение.

Взору склонивших головы послушников явил себя один из великих вождей древнего клана ямабуси, ныне самой известной организации якудза Игати–гуми. Он не считал нужным скрывать цветных драконов, запечатлевших на коже его статус. Старик был самим страхом, возникающим из глубин сознания, испепеляющим разум настолько, что слова, вылетающие из его сухого горла, воспринимались последним актом милосердия.

– Хоно, Суи, Рикку…, – старик сидел, опираясь о серую стену спиной, и тихо повторял как заклинания слова, медленно выпадающие изо рта странными сочетаниями звуков, определяющих основы высшего сословия, к которому принадлежал и он сам. Штампы на человеческих жизнях, проставленные от рождения, если и существуют – то вечно, или до смерти. Казалось, его захватило в плен безумие, но те, кто были знакомы с ним ближе, не могли себе даже такое представить, ибо, если кто и был безумен, то лишь мир, лежащий за стенами этого небоскрёба.

На третьем часу транса он сдался и медленно встал, желая встретить рассвет, уже осветивший дальние горы матовым сиянием. Если бы не муссон, он увидел бы восход солнца. Но за стеклом бушевала стихия не менее сильная, чем в его душе.

– …и Кадзи – ураган. Ветер, которого никто никогда не видел. И его невозможно увидеть, ибо он – ураган. Самый главный, самый великий. Первый из первых. Ветер. Кадзи. Четыре стихии мироздания, поддерживающие этот мир в благополучии. Четыре величины не имеющие пределов. Четыре столпа всех многострадальных мук жизни и смерти. Четыре вождя великой армии мрака.

Скрипучий голос наполнял помещение словами, разлетающимися веером из его рта, и проникал в сознание послушников настолько глубоко, что смертельная рана от ножа, воткнутого по самую рукоять, казалась царапиной. Различить послушников можно было, лишь пристально взглянув в темноту, где они замерли и внимательно следили за каждым движением старика, опасаясь за его жизнь, как за свою. Сливаясь с серой стеной, они напоминали сказочных существ, которыми была полна земля. Это был ближний круг телохранителей. Самых опытных, самых сильных, самых верных.

Они отвечали за Великих четверых.

– Пламя, Вода, Земля…, – ещё раз повторил старик, понимая, что повернуть вспять время ему не удастся. Ничего не вернуть. Но если бы можно было что–то изменить, он сделал бы это, не задумываясь. В мире существовали вещи, на которые он не может влиять. И это его печалило. – Вас можно видеть. Вы – как на ладони. И пламя, и вода, и земля. Но буйный ветер увидеть невозможно.

Потому что он Кадзи…

Его мысли, далёкие от тела, витали в закоулках сознания, где он выискивал скрижали, на которые мог опереться в священном теологическом споре с адептами высшей касты, к которой принадлежал. Но не находил опор, от чего и мысли расползались по залу невнятными стонами, сопровождающими в последний путь мечты о величии.

Тело, покрытое татуировками, напоминающими все картины из Национального музея Японии, светилось в отблесках умирающей луны поминальной свечой. Дракон на спине, изрыгающий пламя, был словно живой, особенно когда старик поводил плечами. Скрещённые лезвия мечей на груди, карающие врагов, и маски ужаса переплетались с хризантемами и сакурой, расцветающей в парках каждую весну. Некогда упругие мышцы дрябло свисали с костей, отчего и татуировки казались уродливыми, как краска, по которой прошёлся ливень.

Он коснулся ладонью своего горла, чувствуя, как что–то сжимает его изнутри. Помассировал гортань. Святой Будда, сжалься, укажи путь к свету и окуни в радость бытия, чтобы можно было понять глубину твоего творения. Спазм быстро прошёл, и старик вновь обрёл голос.

– Хоно, Суи, Рикку…. Кадзи….

Он коснулся лбом окна, к которому медленно подошёл, волоча ноги. Оно отражало не хуже зеркала, и он взглянул на себя, в свои глаза, и ужаснулся. Ледяное дыхание смерти проникло под кожу, остудив воспалённый мозг, отчего озноб, неожиданно возникший, заставил содрогнуться всем телом. В набедренной повязке он напоминал крестьянина из префектуры Кого, если бы не тату, покрывавшие всю бледно–жёлтую от старости кожу.

Узкое лицо в морщинах доживало последние дни и, если бы не глаза, можно было подумать, что осталось ему не более суток, но глаза цвета остро заточенного клинка, говорили об обратном.

Он смотрел в них и видел кровь, стекающую по коже, горящие дома и корчащиеся в муках тела, прикованные к креслам. Он видел взорванные автомобили и мгновенно исчезнувших людей, пожираемых пламенем, их почерневшую кожу и открытые в криках рты, полные рвотными массами боли.

Рассвет. Лучи, пронзив тяжёлые тучи, на мгновение отразились в его зрачках, вспыхнувших пламенем.

Синие и красные полосы татуировки исчертили кожу вдоль и поперёк, словно эполеты на плечах генерала, и визжа указывали, кто есть их обладатель. Скоро новый год, восьмидесятый в его жизни. Старик закрыл веки, скрываясь от первых лучей солнца. Он любил эти мгновения вечности, касающиеся его души. Он тоже чувствует тепло.

Мысли. Они не дают заснуть, напоминая о себе кровавыми снами. Пламя опустошает Землю. Вода гасит Пламя. Ветер раздувает пожары. Тысячи веков за спиной, тысячи сражений и смертей. Великая нация, величайшая со времён Будды, умирает. Превращаясь в театр кабуки. Некогда люди падали в обморок, если слышали об этих великих воинах.

Ночной клан был создан много веков назад, и во главе его всегда стояли четверо избранных, были известны имена только троих из них: Хоно, Суи и Рикку. Четвёртого Кадзи не видел никто и никогда. Такая уж традиция существует у тех, для кого лишь их закон – и образ жизни, и метод поведения в обществе. И способ существования.

Хоно – пламя, отвечал за внешние дела, не касающиеся внутренней жизни клана. Он завоёвывал новые земли и вербовал новых людей в интересах дела и памяти предков. Хоно. Он был полон надежд и желаний. Он был силой, с которой считался мир. Ему поклонялись и уважали. На него молились и его именем прикрывались от страха. Жизни Хоно могло хватить на десяток его жизней. Он был ему как сын, которого потерял очень давно. Но сейчас чёрное покрывало смерти накрыло его с головой.

Это карма потешается над ним.

Горестную весть принесли иероглифы, нарисованные на свитке из рисовой бумаги, свёрнутого в трубочку. Он развернул его, уже зная, что на том написано. Таких слов на своём веку он повидал множество. Посмотрел на того, кто сообщил ему о его смерти. Увидел перед собой испуганные глаза и бледное лицо послушника. Нет, он не виноват, и его смерть не вернёт к жизни Хоно.

– Хаджимэ, – все находившиеся в зале замерли в поклоне. – Будда испытывает нас, братья. Будда посылает нам знак. Знак смерти. Это предупреждение. Будьте готовы к войне и отправьте свиток Рикку.

Его голос, всё ещё могучий, разнёсся по залу и, отразившись от стен, влетел в уши каждого, стоявшего перед ним послушника, заставив ниже склонить головы в поклоне.

Пусть Рикку почувствует, ему, отвечающему за внутреннюю жизнь клана, это важно знать. Огонь пожирает Землю. Но Земля ищет спасения. Нельзя допустить вражды внутри клана. Но Хоно уже нет. Он был убит. Снова междоусобица? Нет ничего страшней этого явления. Если это так, мы доживаем последние дни.

Нет одного из четырёх – Кадзи, того, кого никто никогда не видел. Значит, только двое впредь будут принимать решения. Суи и Рикко. Новый симицу–ин. Тайный Совет.

Мало. А если не договоримся? Стоит ли тогда жить Рикку?

Мысли. Они, как стрелы, выпущенные из лука. Каждая приносит боль. Старик подумал, что не стоит мчаться через весь город, чтобы сообщить дурную весть третьему по значимости кумитё. Лучше по–современному. По телефону. Раньше вести передавали непосредственно изо рта в уши. Сейчас всё не так.

– Ты! – позвал он, махнув рукой.

– Да, всемогущий, – молодой мужчина в чёрном доги возник перед ним, словно материализовался из окружающего воздуха, склонив перед ним голову.

– Возьми мобильный телефон и свяжись с Рикку. Передай страшную весть. Скажи, что Хоно не с нами.

– Да, господин.

Подумал ещё немного. Взвесил все доводы «за» и «против». Просчитал, как это он делал всегда, возможные потери от ошибочных решений и наконец произнёс:

– Набери его и дай мне телефон. Сейчас, – послушник практически мгновенно набрал номер и, заслышав ответ, передал трубку Великому Суи.

– Голос Будды в твои уши. Хоно по дороге в Западный рай.

Затем величаво передал трубку послушнику.

– Пригласи его. Мы по душам поговорим здесь, у меня. Хиро!

– Здесь, господин, – ещё один мужчина с глазами, острыми как сай – заточенные трезубцы, склонил перед ним голову.

– Найди того, кто это сделал. Найди его. Найди того, кто убил Хоно. Найди и покарай. Так, чтобы не только он, но все его предки почувствовали силу нашей воли. Покарай, чтобы он до самого последнего мгновения осознавал причину своей смерти. И молил о ней. Найди всю его родню и убей. Всех до единого.

В чёрном стекле сотого этажа небоскрёба, отражающем лицо немощного старика, облачённого высшей властью, сверкнули две искры, там, где располагались глаза, глядя в которые можно было ослепнуть.

Хиро поклонился и попятился в сторону двери, не поднимая головы, и казалось, что он не идёт, а плывёт над поверхностью, так лёгок был его шаг. Хиро был его внуком. Самым любимым, самым желанным. Внуком, которого ждала великая судьба. Он взглянул на него, отметив сильные плечи, узловатые руки и стройное тело бойца, для которого не существовало преград. Хиро делает то, что другим неподвластно. Хиро – величайший из великих воинов клана.

Старик Азуми – по прозвищу Великий Суи – восхищённо посмотрел на удалявшегося Хиро. Если кто и сможет остудить его душу, то лишь он, подумал старик.