Гори

– С тобой все в порядке?

Нееееееееет! Ненавижу этот вопрос. Ненавижу ответ на этот вопрос, погребенный во мне.

– Все хорошо.

Интересно, то, что я секунду назад изобразила на губах, было хоть немного похоже на улыбку? Судя по его глазам и вздернутым бровям, ответ был отрицательным. Ваня провел рукой по своим волосам, взъерошивая их еще больше. Он что, тоже смущается?

– Просто ты так быстро выбежала из кабинета…

– Просто я тороплюсь.

Отлично, Аня! Вот так и рушатся разговоры, которые вполне могли бы быть мостиком к чему-то еще. Хотя, если подумать, зачем мне этот мостик?

– Тогда извини, не буду задерживать. Завтра жду тебя в восемь в этом же кабинете.

– Что?

Мое сердце забилось сильнее. Похоже, я переоценила себя. Я могла находиться с ним рядом. Более того, я хотела этого. И Ваня, кажется, тоже. Несмотря на мое грубое и неприветливое “я тороплюсь”.

– Ну… фотография на стенд. – В его глазах мелькнуло еле заметное веселье.

– Ах да.

Вот дура! О чем я только думала! Такие, как он, привыкли, чтобы девчонки падали у их ног штабелями от одного только его взгляда из-под длинных черных ресниц. Такими темпами и я скоро могу оказаться там же.

– А ты всегда такая молчаливая и задумчивая?

– Да. А ты всегда такой бестактный?

Можно я просто прикушу свой язык и помолчу?

– Да, – ухмыльнулся Ваня.

Мы обменялись понимающими улыбками, как будто только что узнали все самое важное друг о друге. Мимо проходили наши одноклассники, слышался громкий смех и обрывки чужих разговоров, но мы были, будто в другом, каком-то своем мире. Мире только для нас двоих. Я покачала головой, чтобы убрать непонятно откуда взявшиеся романтические мысли. Если спать в комнате с розовыми стенами, и не такое привидится.

– Тогда до завтра, Анна Андреевна Павлова? – прервал наше уединение Ваня.

Он запомнил мое полное имя! Спрятать улыбку! Спрятать!

– До завтра, – пробормотала я, потупив взгляд.

Я прошла мимо него, чувствуя, как моя кожа тут же покрылась мурашками от случайного соприкосновения наших рук. Стоп, Аня! Сейчас я благополучно дойду до выхода и оставлю все свое смятение в стенах этой школы. Только не оглядываться, только не думать о том, стоит ли он еще возле той стены, где остановил меня несколько минут тому назад, смотрит ли он на меня. А ведь я знаю, что смотрит. Я это чувствую.

Один шаг, еще один… Что со мной такое? Наваждение какое-то. Нужно перестать думать. Или думать о чем-нибудь другом. Например, о глобальном потеплении. Это намного серьезней, чем взгляд какого-то парня, от которого бросает в жар покруче, чем где-то в Антарктике медленно тают льды и погибают пингвины. Да к черту пингвинов!

Я обернулась у самого выхода. Я просто не могла не обернуться. Мне нужно было знать, что это не мои буйные фантазии, что я все еще дружу со своей головой, и она отвечает мне взаимностью. Ваня стоит на том же самом месте, где недавно мы были вдвоем. Рядом с ним находится Олеся, о чем-то щебечет, накручивая свой темный локон себе на палец. И я бы делала то же самое, если бы не все те вещи, которые меня сломали. А сейчас я просто сбегаю. Но он смотрит на меня и улыбается. И его улыбка озаряет светом весь этот полутемный коридор, как будто где-то рядом со мной на всю мощь включили прожектор. И, кажется, я ослеплена этим источником света.

***

Ваня стоял, не слушая Олесю, которая не растерялась и решила вновь попробовать подкатить к нравившемуся ей парню. Она надеялась, что ей сегодня повезет, но надежда умирала с каждой минутой, проведенной рядом с ним. Он не слушал ее, загадочно уставившись на школьные двери, как будто кто-то важный должен был войти туда. Олесе стало очень грустно. Она, симпатичная, яркая, должна была почему-то распинаться перед этим парнем, пусть и известным на всю школу, но не обращающим на нее никакого внимания. Раньше мужчины должны были завоевывать даму своего сердца, а что теперь? Олеся тяжело вздохнула. И Ваня повернулся к ней, не заинтересованно, нет, в его глазах сквозила жалость. Жалость к ней? Олеся с отчаянием зажмурилась, пообещав себе, что никогда больше не позволит так смотреть на себя. Она отшутилась и постаралась побыстрее уйти, не заметив, что не только она смотрела на Ваню.

Мишель стояла в нескольких метрах от них. И ее беспокоила вовсе не эта глупышка Олеся. Девушка, хоть была и красива, но на таких пустышек Ваня не западал. А эта новенькая… Мишель видела, как он смотрел на нее. Она хорошо помнила этот заинтересованный взгляд зеленых глаз, в которых помещалось серое небо в преддождливый час. Когда-то он был ее и только ее. Мишель вздохнула и поправила дорогую кожаную сумочку на плече. Эта новенькая еще пожалеет, что встала на ее пути. Она все лето отдыхала в Испании, была полна сил, чтобы дать бой любой, кто пойдет против нее, захочет завладеть ее собственностью. О том, что Ваня больше не ее собственность, Мишель и не думала. Любого парня можно сделать своим, если ты красива и умна. Любого. Ваня не был исключением, пусть он сегодня и не захотел с ней долго разговаривать. Она все равно добьется своего. Медленно идти лучше, чем стоять.

Глава 3

Утро второго сентября выдалось настолько холодным и дождливым, что с трудом верилось в недавние жаркие летние дни. Осень явственно вступала в свои права, не оставляя ни шанса на возможное тепло. В подтверждение этого сильный порыв ветра вывернул мой зонт вверх. Мне пришлось стоять под ледяным дождем и, едва чувствуя свои замерзшие руки, пытаться вернуть купол на место. “Совсем как дома”, – подумала я, когда мне удалось двинуться дальше, и невольно усмехнулась от этой мысли. Теперь мой дом был здесь.

Я подходила к школе, мечтая о теплом пальто и горячем чае. Мое тело начало дрожать, а зубы отбивать странный, нелогичный ритм. Совсем рядом послышались раскаты грома, когда я с облегчением начала свое восхождение по ступенькам крыльца школы. Еще чуть-чуть и будет тепло. Еще чуть-чуть и я увижу его. Того, от кого сбежала вчера, с кем боялась и одновременно так хотела встретиться. Почему я хотела вновь взглянуть в его выразительные глаза, обрамленные черными, как уголь, ресницами, я и сама затруднялась объяснить. Мне было неловко от его взгляда, как будто читающего всю меня, как раскрытую книгу. Но, быть может, впервые за всю свою жизнь я хотела, чтобы незнакомый парень прочел меня и увидел все то, что я не хотела никому показывать и раскрывать.

Подойдя к своему классу, я замешкалась возле не до конца закрытой двери. Из кабинета слышался голос, который мне был уже знаком:

– А если я хочу не просто дружбы! – как-то очень надрывно для раннего и далеко не доброго и солнечного утра сказала Мишель. – Ты не можешь решать за нас двоих.

– А нас нет. О чем ты? – В голосе Вани слышалось раздражение.

– Я о том, что не хочу быть просто одноклассницей для тебя. Неужели я тебя больше не интересую? Или ты уже положил глаз на эту новенькую глупышку Павлову? Я видела, как ты смотрел на нее.

Я задержала дыхание, стоя у двери и не смея зайти в класс. Дрожь от холода разом покинула меня. В один миг стало жарко и невозможно дышать. Меня даже не волновало то, что слова Мишель прозвучали не слишком красиво и даже обидно. Мне хотелось узнать, что же ответит Ваня.

– На кого я положил глаз, тебя не касается. Послушай, ты красивая девушка, вокруг тебя куча парней, выбирай любого…

– Но я хочу тебя! – резко перебила Ваню Мишель.

Чуть разочарованная из-за его ответа, я поняла, что больше не хочу подслушивать. И хотя мне не очень-то улыбалось входить в напряженную атмосферу кабинета, но я больше не могла стоять в холодном пустом коридоре. Я резко открыла дверь. Две пары глаз устремились на меня, одни смотрели с такой нескрываемой злостью, что тут же захотелось скрыться за дверью, другие с явным облегчением и, как мне показалось или только хотелось показаться, с радостью. Мишель сидела на рабочем столе учителя, закинув ногу на ногу так, чтобы демонстрировать свои длинные стройные ноги в узких кожаных брюках. Хищница, не иначе! Ваня, чуть сгорбившись и вытянув вперед свои длинные ноги, сидел на первой парте, теребя лямку от фотоаппарата, лежащего перед ним.

– Доброе утро, – произнесла я, направляясь к своей парте, чтобы закинуть туда рюкзак.

– Доброе… – Ваня тепло улыбнулся мне. – Ты готова к фотосессии?

– Да, – натянуто улыбнулась я в ответ.

– Еще бы ей не быть готовой, вон как намалевалась, – звонким голосом проговорила Мишель, поправив свои идеально уложенные волосы. Во сколько же надо было встать утром, чтобы сотворить такое на голове?

– Могу и тебе рассказать, как правильно малеваться, если тебе это так нужно, – ответила я ей тем же тоном, игнорируя ее испепеляющий взгляд.

Конечно, Мишель была права. На мне была целая тонна косметики, которую я скрупулезно наносила каждое утро перед тем, как выйти на улицу. Без нее я уже не я. Косметика была моей маской, моей защитой от посторонних взглядов.

– Мне – неинтересно! – отрезала Мишель, скривив при этом губы.

– А если неинтересно, то зачем начала?

Мишель хмыкнула, не удостоив меня ответом, и переключила внимание на свои длинные, покрытые черным лаком, ногти.

– Пойдем в другой кабинет? – предложил Ваня мягким голосом.

– Хорошо

Я поспешила за ним, услышав вслед от Мишель ироничное ”скатертью дорога”. Мои губы невольно растянулись в улыбке. Ваня обернулся у двери и, заметив мою усмешку, ухмыльнулся в ответ:

– Просто не обращай внимания.

– Не буду, – ответила я, закрыв за собой дверь кабинета.

Мы молча прошли вдоль длинного коридора с огромными окнами и колышущимися от ветра занавесками, за которыми то и дело виднелись яркие вспышки молний. Под очередной раскат грома мы начали подниматься по лестнице. Даже в этих холодных безликих стенах школы было уютно и спокойно, потому что рядом шел Ваня. Почему мне было уютно рядом с незнакомым мне парнем, я не знала. Должно было быть как раз наоборот.

– Куда мы идем? – спросила я, споткнувшись на предпоследней ступеньке.

Ваня поддержал меня, приобняв за талию. От его внезапного прикосновения по спине побежали мурашки. Никогда не подумала бы, что мурашки могут быть приятными.

– В библиотеку. Ты же любишь книги? – Ваня вопросительно поднял бровь, освобождая свои руки.

– Да. Откуда ты…? – начала спрашивать я и тут же вспомнила, как сама вчера рассказывала о себе одноклассникам. – А, ну я сама говорила.

Значит, он меня слушал и запомнил. Я еле сдержала улыбку.

– Я подумал, что тебе будет комфортнее фотографироваться среди книг.

– Ты всегда такой заботливый? – я уставилась на надпись “библиотека” на двери, покраснев от невольно вырвавшегося вопроса.

– Даже не знаю, что на это сказать, – Ваня ухмыльнулся и открыл дверь ключом. – Наверное, да. Именно поэтому я могу попасть сюда без помощи других. – Он заметил замешательство на моем лице и добавил. – На самом деле, здесь находится моя фотомастерская. Поэтому у меня есть ключ.

– А платяной шкаф, ведущий в Нарнию, у тебя тоже есть?

– Не могу раскрыть все карты сразу… – развел руками Ваня.

Мы шли вдоль стеллажей с учебниками и книгами. Я не могла не провести рукой по корешкам книг, от которых шел тот самый изумительный запах, который ни с чем не спутаешь. Я вспомнила, как я, маленькая и слишком уверенная в себе восьмилетняя девочка, заходила в библиотеку и уходила в другую реальность. Туда, где забываешь обо всем на свете, туда, где время останавливается, и есть лишь уют, спокойствие и шелестящие страницы.

– Я впервые вижу, чтобы так тащились от книг! – Ваня облокотился на стеллаж и внимательно смотрел на меня, чуть прищурившись.

– Когда я была маленькой, я очень любила библиотеки. Своих книг было очень мало, поэтому в каждом городе, куда мы переезжали, я всегда записывалась в библиотеку. – Я улыбнулась от нахлынувших, теплых и таких волнующих, воспоминаний. – И этот запах книг… Именно старых книг, у которых уже есть своя история и свой неповторимый запах. Для меня это самый лучший запах на Земле. Знаю, что это старомодно, но…

Я вдруг осознала, что Ваня стоит очень близко от меня, смотрит на меня и слушает мои откровения. Я покраснела и опустила глаза.

– Ты – удивительная девушка. Я таких, кажется, еще не встречал, – сказал он и тут же развернулся в другую сторону, не дав мне что-то ответить, хотя слов у меня и не было. – Нам сюда.

Ваня подошел к двери в подсобку и открыл ее ключом. Мы оказались в маленькой комнате, в которой стоял двухместный коричневый диван, небольшой рабочий стол с компьютером и принтером, простой обшарпанный стул, штатив и лампы для подсветки. На стене около двери были прикреплены несколько фотографий со школьных праздников и лица детей крупным планом. Пока Ваня готовил освещение, я внимательно разглядывала портреты детей, пойманных умелыми руками фотографа в такие моменты, когда не думаешь, как получишься на фотографии, а просто наслаждаешься жизнью. Вот мальчик лет восьми в спортивной форме победно вскидывает руки, видимо, выиграв какое-то школьное соревнование. В его глазах какое-то внутреннее торжество, которое не выскажешь словами. Вот девочка-первоклассница с огромными двумя бантами на голове держит свой первый букет, больше ее раза в два. Она с восторгом смотрит на новый, только что открывшийся, мир, еще не зная, что ее там ждет, будет ли она несчастна, или школа станет самым счастливым периодом ее жизни.

– Мне нравятся твои фотографии. Ты ловишь то, что не так легко запечатлеть. – Я провела рукой по фотографии девочки с отрешенным, каким-то космическим, взглядом, сидящей на ступеньке лестницы.

– Спасибо. Я люблю улавливать такие моменты, когда люди наиболее естественны в выражении своих эмоций.

– А давно ты этим занимаешься?

– Я начал серьезно заниматься этим с прошлого года, как перешел учиться в этот класс и мне нужно было что-то делать для себя. – Ваня прикрепил фотоаппарат к штативу. – Сядь, пожалуйста, на стул.

– Ты учился в другой школе?

– Да, – кратко ответил Ваня и посмотрел на меня так, что я поняла – большего он мне не расскажет. – Сядь на стул.

Я послушно села, поправив задравшееся до середины бедра платье. Какое выражение лица мне принять для школьной фотографии? Невольно вспомнилась вчерашняя фотосессия, где мне не приходилось думать о том, какое сделать лицо. Порой мне казалось, что я настолько привыкла надевать маски, что и сама забыла, какая я, настоящая. Ване, явно, не повезет со мной в плане раскрытия каких-то искренних эмоций. Что же мне сделать? Улыбнуться? Сделать серьезное лицо, как на паспорт?

– Мне принести парочку книг или всю библиотеку сюда, чтобы я увидел ту самую необыкновенную девушку? – На губах Вани играла усмешка, но взгляд был серьезным.

Он только что сделал мне комплимент? Или это мне показалось? Могу ли я ему нравится? Обычно, моя миловидная внешность привлекает внимание парней. Но нравлюсь ли я именно Ване?

– Ну это же просто фотография для стенда, а не какой-то проект офигенных девушек. Я просто не очень люблю фотографироваться. – Я улыбнулась и тут же щелкнул затвор.

– Какая у тебя любимая книга? – спросил Ваня, что-то настраивая на фотоаппарате.

– У меня их очень много, даже не знаю, что назвать. Пожалуй, сейчас это “Маленький принц”. Каждый раз, когда я его перечитываю, открывается что-то новое.

Я прикусила губу. Зачем я назвала это произведение? Ваня еще подумает, что я из всего литературного наследия выбрала детскую сказочку. Надо было назвать что-нибудь из Достоевского или из Куприна. Но было уже поздно. Сказанного не воротишь обратно.

– Это очень хорошее произведение, но очень грустное. – Ваня вновь защелкал затвором, а в моей голове закружились воспоминания.

Когда умерла Женя, мир вокруг перестал быть цветным. Он в одно мгновение сделался тусклым и серым. Первые дни мама и бабушка рыдали не переставая, папа занимался организацией похорон, а я просто лежала на своей кровати, часто посматривая на пустую кровать напротив, и молчала, не проронив ни слезинки. Это было странное время, когда осознание того, что моей сестры больше нет, еще не пришло, и отупляющая боль еще не настигла. Тогда я просто читала. Читала залпом, не разбирая книг.

Настал день похорон. И когда я увидела мою сестру, лежащую в гробу, неподвижную, бледную, будто сделанную из воска, только тогда я поняла, что ничего больше не будет. Не будет наших танцев на кровати в бессонные ночи при неярким свете ночника, не будет ее волшебных картин, не будет нашего совместного чтения, вообще ничего больше не будет. Мир уже двигался дальше. Все так же вставало солнце по утрам, уходила зима, щебетали птицы на деревьях, чувствуя приход весны, люди становились веселее и добрее, чувствуя в воздухе зачатки солнечного, цветущего и упоительного времени года. Все устремлялось дальше, но уже без Жени. И от этого становилось так больно, что сжимало изнутри, и хотелось закричать, чтобы все это выплеснуть, но что-то подсказывало, что так просто от боли не избавиться, а кроме того, стыдно и страшно неловко кричать перед всеми в день похорон. И слезы застилали глаза настолько сильно, что больше ничего не было видно, кроме отблеска свечи в моей дрожащей руке.

После похорон сестры папа с головой погрузился в работу, а мама постепенно начала свой путь к алкогольной зависимости. Я осталась наедине со своим горем, к которому постепенно, день за днем, прибавлялось чувство вины. Я не была рядом с Женей, когда она умерла. Я вообще не была рядом с ней. Ни в больнице, ни дома, нигде. Потому что мне не хотелось. Ходить на вечеринки и свидания хотелось, а быть рядом с больной сестрой не хотелось. И теперь уже ничего не вернуть назад.

В тот год мне казалось, что еще чуть-чуть и я сошла бы с ума. Я как будто разом потеряла всех, кого любила. И в очередной раз меня спасли библиотечные книги, которые уводили меня туда, где нет места реальности. И лучше других книг с этой ролью справился “Маленький принц”, которого я перечитывала уже совсем с другим смыслом, потому что до этого не терзалась вопросами, что случается после смерти, и зачем нам дана наша жизнь.

А потом мама пришла в себя и взялась за меня. В прямом смысле взялась. Каждый мой шаг был выверен с безошибочной четкостью. Раньше она занималась по большей части сестрой, потому что той всегда нужно было ее внимание. Но теперь мама начала жить мной. Только мной. К тому времени, кажется, я и разучилась дышать самостоятельно.

– Все нормально?

Я кивнула в ответ, надеясь, что мои воспоминания не сильно отразились на лице, и Ваня этого не заметил. Но он заметил. Его проницательный взгляд задержался на мне несколько дольше, чем следовало.

– Наверное, нелегко переезжать постоянно с места на место. Каждый раз все то же самое и одновременно совсем другое.

Я посмотрела на него, широко распахнув глаза. Как точно он определил мои чувства, как правильно он это озвучил. В это время Ваня и не думал останавливаться снимать. Я опустила глаза, смущаясь от его взгляда даже сквозь объектив.

– Я ненавижу переезды. Если бы я могла выбирать, то всегда жила в каком-то одном месте.

– И какой это был бы город?

– Мне очень понравилось в Петербурге. Хотя я и не люблю холод и дождь, но мы прожили там дольше, чем где-либо еще. И там остались мои друзья, – я непроизвольно вздохнула.

– И твой парень? – Ваня сделал еще пару кадров, снимая мое замешательство, возникшее от его вопроса.

– У меня нет парня.

Он кинул на меня задумчивый взгляд из под своих длинных ресниц, но ничего не сказал. Как жаль, что я совсем не разбираюсь в оттенках эмоций на лицах людей, кроме, пожалуй, самых явных. Я заправила за ухо выбившуюся из хвоста прядь волос.

– По-моему, достаточно отсняли, – сказал Ваня, снимая фотоаппарат со штатива. – Скоро звонок на урок. Нужно поспешить.

Я встала со стула, в то время как Ваня гасил свет. Между нами возникло такое чувство неловкости, когда любая фраза, сказанная в попытке сгладить его, приводит к обратному результату.

– Можно посмотреть, что получилось? – наконец, спросила я, устав разглядывать свои руки.

– Да, конечно.

Ваня подошел ко мне ближе, настраивая фотоаппарат для просмотра. На маленьком экране камеры было трудно разглядеть все в деталях. Но Ваня успел поймать меня разной. Вот я в замешательстве закусила губу и смотрю вниз; вот я меланхоличная, с глазами, полными скорби, вот я мечтательная, наверное, вспоминаю о чем-то хорошем; вот я смотрю на него, определенно точно именно на него, изо всех сил пытаясь понять, что же в нем меня так притягивает. Потому что уже давно меня ничего не притягивало в парнях. Иначе я не могла объяснить, как смогла быть в одной комнате с Ваней, да еще и дать себя сфотографировать.

– Неплохо получилось, – прошептала я.

– На большом экране будет смотреться намного лучше. – Голос Вани был тоже снижен на несколько тонов.

Мы стояли совсем рядом друг с другом, случайно соприкасаясь пальцами рук. Я чувствовала его дыхание на своей коже, и казалось, он мог услышать оглушительно громкий стук моего сердца. И в этой совсем маленькой и полутемной комнате мы смотрели друг на друга так, как будто впервые поняли, что мы здесь одни.

– Пора идти на урок. – Его голос был хриплым, а серо-зеленые глаза тут же скрылись под длинными ресницами.

Ваня в пару шагов преодолел расстояние до двери и подождав, когда я выйду из его фотомастерской, закрыл ее на ключ. Мы молча дошли до своего класса, сели на свои парты и больше не разговаривали в тот день.

Прошли выходные. Шла вторая неделя учебы, долгая и наполненная не осуществленными желаниями поговорить с Ваней, выяснить, что я сделала или сказала не так. Школьная жизнь ничем не отличалась от моей прежней школьной жизни, кроме того, что в классе был Ваня. Тот, о ком я не переставала думать ни днем, ни ночью. Как же часто я чувствовала его взгляды, обращенные в мою сторону, но он не подходил ко мне и не заговаривал. Ваня будто бы избегал меня. Когда я на перемене стояла в одной компании, он тут же шел в другую. Это было странно и совершенно непонятно.

Ко мне подходили другие старшеклассники, приглашали куда-нибудь вместе сходить, но я вежливо ссылалась на другие планы, которые нельзя отменить. Я продолжала общаться с Ритой и ее друзьями. В их компании я не чувствовала себя чужой, в отличии от остального класса, а особенно женской его части, которая недолюбливала меня и всячески старалась это показать. Кто-то отпускал пошлые шутки в мой адрес, кто-то испепелял взглядом и старался задеть побольнее. Мишель старалась больше и лучше всех, отпуская колкости по любому поводу и без повода. Лучше всего ей нравилось шутить про мою кукольную внешность. Знала бы она, насколько мне было это безразлично. Я всегда знала, что красива. Лет с четырнадцати на меня, еще маленькую девочку, стали обращать внимание мужчины. Не мальчики, проводящие большую часть своей жизни за компьютерными играми, а самые настоящие, взрослые мужчины. Поначалу мне это льстило, но со временем я поняла, что красота приносит не только счастье.

Я, воспитанная на сказках о принцессах, добрых и нежных, и принцах, ведущих себя как джентльмены, поняла, что в современном мире не осталось ничего, что хотя бы отдаленно могло бы напоминать о мире, полном чистой и настоящей любви. Каждый раз, когда одноклассницы в школьной раздевалке беседовали не о душевных переживаниях относительно мальчиков, а о том, кто раньше и в каком необычном месте лишилась невинности, в моей выдуманной сказочной вселенной вымирало очередное королевство. Знала, что глупо, знала, что это так наивно и по-детски, но ничего не могла с этим поделать. Воспитанная на романтической литературе, в душе я и сама стала романтиком, сторонясь приземленности. И кто бы знал, как это тяжело, жить в такие времена, когда все эти глупые мечтания о принце уже давно не ценились.

Может быть, поэтому я так часто думала о Ване. Он был не таким, как остальные парни. Не таким, как Алекс, который увидел во мне лишь очередную красивую девушку. Ваня увидел меня изнутри. Ту девочку, которая пряталась за своей внешностью, как за ширмой, ту девочку, которая была заточена в темнице и так боялась из нее выйти, хотя все двери были давно уже открыты.

Я столько раз репетировала перед зеркалом тот момент, когда я подойду к Ване и напрямую спрошу, почему он избегает меня. Но каждый раз, когда я намеревалась задать этот важный вопрос в школе, я позорно отступала в самом начале, боясь услышать ответ, который мне не понравится. Если он видел меня настоящей, вряд ли ему это пришлось по душе. Даже мне это было не по душе.

Мне не с кем было обсудить то, что я чувствовала. Лучшая подруга еще не прилетела из Америки, и я не хотела отвлекать ее, сама не зная чем. А мама была от меня еще дальше, в той стране, где не прислушивались к чувствам дочери, где существовало лишь странное, ничего не видящее вокруг себя, материнское эго.