– Сильно поломал?
– Сильно. Тот, лежьмя лежал, и кричал от боли благим матом. И, ничего. Сейчас бегает, что молодой. Даром, что семьдесят этой зимой стукнет.
– И, что, тоже припарками, как меня лечили?
– И припарками тоже. Тут, к каждому свой подход.
– Даже, странно, что ты со своими талантами ещё не в городе.
– А, что мне там делать?
– Ну, как, что? Бизнес, знаешь, какой можно на лечении сделать! Тут, шарлатаны всякие деньги лопатой гребут, а ты можешь лежачих на ноги ставить!
– Тьфу на тебя! Что такое говоришь? Деньги за доброе дело брать! И, как, только, язык повернулся? Поел? Пересаживайся на сундук!
В этот раз процедура наложения припарок была уже знакомой, хоть и не менее болезненной. Да и бедро не на шутку разболелось после всего этого лечения.
– А всё ли ты мне правильно делаешь? – с сомнением посмотрел я на тётку. – Что-то мне не легче, а, ещё хуже становится. Не отсохнет нога-то?
– Не бойся, племянничек, не отсохнет. А, то, что болит, значит, пошёл процесс-то. Правильное лечение завсегда через боль идёт. Думаешь, организму легко всё утерянное, да порушенное восстанавливать? Да, ещё в ускоренном темпе.
– Как это, в ускоренном?
– По-хорошему, тебя месяц нужно тут пользовать. Чтобы всё шло постепенно, плавно, без рывков. Так, разве ты усидишь месяц? Я же вижу, что суток не прошло, а ты киснешь уже. Так, глядишь, совсем завянешь. Поэтому, быстро тебя на ноги поставлю, и езжай в свой город.
– Быстро?
– Да. А, что ты удивляешься?
– Примочками?
– Не только. Банник к вечеру баньку истопит. Пропарит тебя с травкой своей. А на ночь мазь наложу. Дед, как раз, должен принести. На поганках с барсучьим жиром. Увидишь сам, как поможет. Ляг, полежи. Пусть нога отдохнёт.
Больше опираясь на палку, чем наступая на больную ногу, я доковылял до кровати и упал на перину. Боль усиливалась и, наконец, стала нестерпимой. Даже, стон сквозь плотно сжатые челюсти прорвался, как ни сдерживался.
– А ну-ка, глотни, – появилась из-за занавески тётка.
Она протянула мне кружку с белесой жидкостью, пахнущей чем-то непонятным и слегка резким. Я пригубил. Напиток был терпкий и слегка сладковатый.
– Что это?
– Настой на маковом молочке. Сейчас, легче станет.
Боль, действительно, стала меньше. Глаза сами собой закрылись, и я провалился в сон. Снилось что-то хорошее, но, когда я проснулся, ничего не мог вспомнить. Осталось, только, ощущение уюта и тепла. Как послевкусие после парного молока.
– Проснулся? – появилась тётка. – Вставай. Там тебя Банник уже заждался.
– Какой банник?
– Какой-какой? Обыкновенный. Банник и Банник. Иди ужо. Банька за домом. По дорожке пройдёшь – не заблудишься.
Идти было больно. Так, наверное, мне не было, даже, сразу после аварии. Хотя, наверное, я, просто, не помню. Неделя в коме, как-никак. Вообще, странно здесь всё. Я же сам видел, сколько мы ехали от ближайшей деревни. Вроде, тут тишина должна быть. А, выходит, наоборот, слишком людно. То Дед, то рыбак таинственный, который нас рыбкой угостил, то банник этот. Вообще, насколько я знаю из художественной литературы и военных фильмов, банник – это принадлежность для артиллерийских орудий. Приспособа, то ли для того, чтобы ствол пушки чистить, то ли, чтобы снаряд в ствол посылать. Но, однозначно, он из себя представляет что-то вроде длинной палки. А тут – человек.
Еле доковылял до кособокой баньки, над крышей которой вился дымок. За щелястой дверью предбанника меня встретил маленький мужичок, не выше полутора метров ростом, чрезвычайно косматый, с растрёпанной бородой, волосатой грудью и в семейных сатиновых трусах до колен.
– Сподобился, наконец? – пропищал он неожиданно тонким голоском. – Давай, скидавай одёжку и в парную. Я тебя там жду.
Помог бы, хоть. Нет, махнул бородой и нырнул в клубы пара. Я, тоже, разделся, открыл дверь парной и задохнулся от жара.
– Ты, что, старик, зажарить меня решил? Тут же не пар, а плазма настоящая!
– Проходи быстрей, – пискнул Банник. – Неча холод запускать. Зря топил, что ли?
Неожиданно сильной рукой он легко вдёрнул меня внутрь и закрыл за собой дверь. Я взвизгнул от такой температуры, но был брошен на полок, предусмотрительно облитый водой из ковша.
– Полежи, пока. Подыши, согрейся.
– Согрейся? Это вы шутите так?
– Нисколько. За шкурку свою не бойся, не облезешь. Мне надо, чтобы ты до самого нутра прогрелся. Чтобы каждая косточка пропотела. А, пока, я травки нужные на каменку положу, чтобы дух целебный пошёл.
На каменке, действительно, что-то зашипело, и воздух, внезапно, стал тягучим и горьким.
– Не нравится? – мерзко захихикал Банник. – Терпи. И вдыхай полной грудью.
Лучше бы я в больнице оставался. Там, по крайней мере, уход, а не издевательство. Тут, я, словно, в прибежище мазохистов попал. То тётка со своими припарками, то Банник этот со своим крематорием. Что потом было, я, вообще, плохо помню. Меня истязали вениками, мяли руками, вытягивали, сжимали и били. Как добрался до дому, вообще из памяти выветрилось. Только, в себя пришёл от страшной боли в бедре. Ногу, словно пытались вырвать с корнем. Надо мной склонилась Зоя и, приподняв мне голову, помогла выпить того же самого отвара, что и давала днём. Боль немного утихла, но, не прошла.
– Дай ещё, – сквозь сжатые зубы потребовал я.
– Нельзя больше.
– Да, что нельзя?! Терпеть – сил нет.
– Придётся. Завтра легче будет. Давай свою ногу.
Пока я сдавленно матерился, она намазала бедро страшно вонючей мазью, обернула тряпицей и похлопала меня по плечу.
– Терпи. Если хочешь – кричи. Но ночь пережить тебе придётся. Потом, спасибо скажешь.
Как я выжил этой ночью, не знаю. Но, казалось, что она никогда не кончится. Под утро, тётка, наверное, сжалившись, ещё раз напоила меня отваром на маковом молоке и, когда небо за окном начало сереть, боль, наконец, стала терпимой, и я отключился. Проснулся в полдень. Невыносимо хотелось в туалет. Соскочив, я сунул ноги в кроссовки и, выскочив на улицу, помчался в, одиноко стоящий посреди огорода, нужник. Уже на обратном пути до меня дошло, что нога не болит. Такое ощущение, что никакой аварии не было, я не лежал в коме, потом на вытяжке, и, вообще, всё это было кошмарным сном. Не веря себе, я притопнул, подпрыгнул и в полном недоумении вошёл в дом. Тётка накрывала на стол и хитро, искоса, поглядывала на меня.
– Что, племянничек, озадачился?
– Ничего не понимаю. Как?
– А, вот так! Думал, что зря языком мела? Это тебе не доктора ваши, которые, только, по книжкам лечить умеют.
– А, что же так больно-то было?
