Саги зала щитов. Кюна волчица. Книга первая

 Блокируя удар сверху, кровавая кройщица чуть поднимает щит, над головой ставя его по косой, и с шагом вперёд наносит рубящий сверху-вниз справа-налево. Дождавшись, когда за ней повторят, делает шаг назад, сопровождаемый ударом слева-направо над самой кромкой щита, воротившегося в исходное положение. Толчок щитом от себя и коварный колющий сверху-вниз над воображаемым вражьим щитом. Махи сверху, снизу, блок длинный колющий, переходящий в пинок. Помешенное из десяти разнообразных выпадов, сдобренных защитой, упражнение это повторялось множество раз, но каждый новый день менялась последовательность, даб запоминали детские мышцы, а тела были готовы к любым поворотам сечи, не ведающей порядка.

 А затем, когда дети худо-бедно начали справляться сами не глядя на неё, кровавая кройщица, сложив свой щит и убрав меч, принялась ходить меж неровных рядов, чуть поправляя секущих воздух учеников.

– Сеча это вам не Хольмганг или потеха! Она не прощает ошибок, увидели слабость – бейте! В строю не отступайте, как ни было бы тяжко, держитесь изо всех сил, пали вы – пал весь хирд. Не щадите, вас никто не пощадит, потеряли оружие – есть пальцы или зубы, да хоть камни под ногами! Главный дар Асов – это ваша жизнь, сберегите её любыми способами. В бою нет чести, только выжившие, – грозно разносились слова кюны над детьми, к коим не без участия внимательно прислушивались и ученики постарше, и проходящие мимо лёствёртцы.

 День, что в преддверии долгожданной весны с каждым рассветом становился всё длиннее, понемногу стал угасать, уступая место сумеркам, ведущим на поводу подгоняемою Хати луну. Уже давно сбегли поклонившиеся в пояс ученики, торопясь угоститься на ярловом подворье. Лествёртские длинные дома дымно выдохнули затопленными очагами. Мимо ристалища, оставив сменщиков палить костры, прошли усталые, но шумно и к диву весело обсуждающие каменные укрепления, работники, возглавляемые дюже вдохновлённым новыми познаниями Свеном. А четверо наставников всё обсуждали успехи своих подопечных, где смеясь, а где качая головами.

 «Всё сидит, чую, не обойдется в этот раз, вот ведь зараза и без него хлопот полон рот», – распрощавшись с Бареброй, Хьярвардом и Эйольвом, кровавая кройщица обречённо двинула к Вагни, всё также ожидающему её на скамье.

– Ну, купец, сказывай? Что у тебя за дело.?

 Поднявшись и двинувшись рядом с кюной, Вагни, как человек прямой и бескорыстный, главные черты людей его торговой стези, начал, разумеется, издалека. Спросил о каменных башнях, слухи доползли и до него. О делах берсерков, мол, может товаром каким помочь для начала строительства, на складах у него всякое имется. Спровадился, почему Адульва не видать, отчего постоянно крутится с не к ночи будь упомянутой вестницей скорби, задев вопросом за живое Сольвейг, тоже не особо этому вдохновлённой. Ей сильно не хватало родича на ристалище, к которому тот и дорогу забыл. А услышанные от Бергдис на днях слова о звоне стали, что донеслись до ребёнка, гостившего у помощницы смерти вместе с Адульвом, и вовсе взбудоражили. Неужто бою обучает? Что может показать жрица лучше неё, не за умение штопать да прясть получившей прозвище кровавая кройщица.

 А беспрерывный поток слов, извергаемый хорьком, все лился и лился и всё-то он знал, про всё ведал, пока не был остановлен громким «Хватит!».

– Если есть чего по делу сказать, то говори, а так не трави мне душу, – не выдержав, кюна остановилась.

– Так я к тому и веду, – чуть даже приобидевшись, засопел торгаш. – Ты ведь только на Ярловство вошла, а проблем то невпроворот, а я все думал, каким подарком приветить новую правительницу.

 От последней его фразы Сольвейг чуть было не взвыла зверем, но, соскребя остатки воли, дабы не прибить на месте, тихо спросила.

– И как, надумал?

– Как есть надумал,. – сверкнул хитрющей, донельзя самодовольной улыбкой Вагни, видимой даже средь сгущающейся тьмы. – Мы ведь на конунга ратится вознамерились? – дождавшись легкого кивка Хортдоттир на свой вопрос, продолжил. – А ладей-то нет, мало морских коней-то у нас.

– А ты, стало быть, знаешь, где разжиться драккарами да снекками, – большая, аж кричащая «не верю» мина воцарилась на рассечённом веснушечном лице воительницы.

– Да не только драккарами, но и справным мастером судостроителем! – чуть не лопаясь от гордости заявил торгаш. – Драккар Хьярти помнишь? Увёзший твоего отца в Вальхаллу, я про того мастера.

 Не врёт, ошарашено подумала Кюна, кардинально меняя своё отношение к хитрому торгашу, чьими словами освободились её плечи от груза чёрной хлопоты.

– Сказывай, – взволнованно сказала Сольвейг, готовая вот прям здесь на радостях расцеловать Вагни. – Коли обживёмся конями волн, вся добыча, отсеянная после налётов не перекуп, через тебя пойдёт, слово кюны.

– Тем летом, – чуть кашлянув от волнения, – на вольный остров Нисмир, всё не шедший под руку Игвана конунгства, мозолящий глаз на самой его границе, родом с которого сам славный мастер судостроитель Ойвинд, налетели сэконунги, всласть гульнули да потешились, никого в живых не оставив. Все думали, сгинул и мастер, а пойди, сыщи теперь морских удальцов, след то поостыл, да и кому искать, всех правых мстить со сталью обвенчали.

 Хортдоттир, что слышала эту историю, чуть кинула.

– Я тоже думал, что сгинул Ойвинд, ан нет, не дольше Йольской расправы, аккурат через семьдницу прибыл ко мне дюже переживавший за меня родич Трюмонд брат двоюродный, тоже честный купец, и рассказал, что, мол, поползли шёпоты меж ярловых кресел, что кто-то хочет продать кораблестроителя Ойвинда как трэла! Не стали золото в грязь сыпать находнички захвати мол. Ту-то я и тряхнул мошной, знатно тряхнул,– Вагни чуть примолк, добавляя весу своим словам. – И вызнал, откуда ноги растут, слыхала про эгировы рёбра.

– Как не слыхать, худое место, тёмное. – Сольвейг припомнила слухи о дальней северо-восточной части побережья Хальконира, где в тени обширного плато средь множества высоких скал и рифов затерялась сеть пещер, наполовину сокрытых водой. Множество ладей, драккаров, кноров и снекк нашли там, на радость Ньерда и его корабельного двора Нотауна, свой последний приют, разбившись о неприступные скалы, прозванные в народе Эгира рёбра. Мало нашлось бы кормщиков, отважившихся выйти в те коварные воды, а людей, охочих посетить пещеры, и того меньше. И Кровавая кройщица начинала осознавать, к чему клонит Вагни.

– Так находчики беззаконные и обретаются в тех пещерах этих, как прознал, спросишь? Да торгуют втихую с ближайшими селениями, заодно и защищают их, – продолжил хорёк.

– Много ладей у них? – сведя брови, Сольвейг уже прикидывала, сколько займёт лыжный путь до той части полуострова.

– Два дракона и одна змея, – уверенно ответил торгаш, используя обыденные названия драккаров и снекк.

– А людей? Почтенный советник, посол ярлова кресла.

– Дак это… – от лица Вагни отлила кровь, едва он осознал, кем оборотился за свой дар. – Чуть более сотни, но злые до драк ветераны

– Ну, сотня, это не беда, осилим. И мастер Ойвинд там у них в порубе сидит?

– Как есть сидит, – новоявленный советник даже чуть испугался порченному шрамом лицу кюны, растянувшемуся во мраке в хищном зверином оскале, полном томительного предвкушения.

 Уже подсчитывающая людей, способных отбыть с ней, Сольвейг не обратила внимания на то, как Вагни, будто во что-то всматриваясь, чуть приблизился, щуря глаза, заглядывая ей за плечо.

– А там не Адульв в потёмках крадется? – шепотом прозвучавший вопрос вывел Хортдоттир из полной расчетов задумчивости.

– Где? – воительница обернулась, пытаясь обострившимся даром Скади зрением вглядеться в угол плетня ближайшего дома, в сторону, на которую указывал Вагни. – Не ошибся? может, кто другой был? – она-то знала, что названный племянник, оставив к её удивлению Бергдис сегодня дома, отравился к вестнице скорби и воротиться ранее завтрашнего утра не собирался.

– А то я Адульва не признаю, хоть и темно, но одёжка у него приметная, да и кривой кинжал этот чудной на пояснице.

– За мной. И чтоб не звука, – крадучись, кровавая кройщица двинулась к плетню, твердо чуя в происходящем одну из тайн, что прям гнездились вокруг её родича и его белоокой подруги. И эту она твёрдо вознамерилась разгадать. Вот на кой ему красться через своё же городище? А следом за своей кюной двинулся и торговец, тоже немало заинтригованный происходящим.

 Пара миновала плетень, и взор Сольвейг мельком зацепил свернувшую вправо за следующим подворьем детскую фигуру, не ошибся Вагни. Рядом в ближайшем хлеву истошно взвыли собаки, заставив кюну витиевато ругнуться, чуяли волка внутри нее, но почему блохастые бестии не реагировали на названного родича, тоже оставалось вопросом.

 Увидь их кто со стороны, долго чесал бы броду. Правительница и знатного рода почтенный торговец, словно тати в ночи шныряли по справно чищенным от снега тропинкам меж плетней и дворов, следуя за ребенком, ведомым неведомой целью. Благо была ночь, и жители сидели у родовых очагов, уплетая поздние ужины.

– Во дают! Ай да Трюд, во проказница, – хмыкнул торгаш, прислушиваясь к звукам, доносящимся из ближайшего дома, у которого замерли преследователи, едва маленький ярл остановился, опасливо оглядываясь по сторонам.

– Тебе-то что, любятся, и Асы навстречу, завидно, что ль, – шикнула на него кровавая кройщица, неотрывно следящая за силуэтом Адульва.

– Да, в принципе, ничего, только вот муженек Трюд, Харальд нынче в дозоре на вратах стоит, – многозначительно заметил Вагни. А кровавой кройщице стоило немыслимых сил сдержать хлынувший наружу смех, вызванный последним его комментарием. Правда, длиться их веселью долго не довелось, Адульв вновь двинулся вперёд, и где-то в глубине души Хортдоттир уже догадывалась, куда он направляется.

 Словно стерегясь неведомого глаза, мальчик, выписав по городищу несколько пустых кругов, оказался в итоге у стоящего особняком дома Олова. Того самого былого хозяина Бёргдис и её павшего на Йоль брата Эйнара.

Невидимой для мальчика тенью, Вагни и кюна прошмыгнули сквозь, не сказать, чтобы обширное, но все же немалое, хозяйство и схоронились за небольшим сараем, доверху набитым тюками шерсти, из тени которого открывался отличный вид на дверь Олова дома, в которую настойчиво постучал маленький ярл.

 Заслышав шаги, Адульв чуть отступил назад, под не слышимый ему скрип зубов наблюдавшей родственницы, сжав руку обратным хватом на рукояти кривого ровно коготь кинжала. Скрипнув засовом, оттворилась дверь и пред мальчиком оказался дородный, чуть пошатывающийся от хмеля хозяин, освящённый со спины отсветами очага. Олава трудно было не узнать, вечно заляпанная рубаха, да свалявшаяся борода и чуемый аж за версту хмельной дух.

– Адульв! А ты какой Асовой волею посреди ночи здесь оказался, стряслось чего? – изумившись нежданному гостю, спросил пропойца.

– Стряслось, дядька Олав. Стряслось! Мать Бергдис и Эйнара помнишь? Помнишь, как умирала? – детская рука с кинжалом рванула вперёд, метя косым взмахом в шею.

 Может Олав и был нелюбим прочими лёствёртцами за дурной нрав да свою дикую страсть к хмелю, ставшую смыслом жизни. Может, тело его давно обрюзгло да ожирело, но он всё же был воином, как и все северяне, и мог за себя постоять, равно как и торгаш Вагни, выглядывающий из-за плеча Сольвейг, не смотря на свой нынешний вид, с детства привыкший к тяжести оружия.

– Очумел, крысёныш, – взвыл Олав, пытаясь сцапать ребёнка за ворот правой рукой. Едва левая, уберёгшая жизнь, вовремя была поднята верх, брызнув кровью рассечённого до кости предплечья.

 Сольвейг, увидав, что началось неравное сражение меж её названным племянником, ещё ребёнком, и здоровенной образиной, решительно стала подниматься, дабы вмешаться, но была остановлена Вагни, ошарашено прошептавшим «Смотри».

– А помнишь, как по голове бил маленькую девочку? Образина, мёдом набитая! – Адульв ловко пригнувшись, увернулся от здоровенной пятерни, вторым махом срезая несколько растопыренных пальцев.

 Пара обрубков в несколько фаланг упала в снег. Взвыв, Олав попытался было двинуть своего мелкого мучителя сжатой в кулак покалеченной рукой, но маленький ярл, рывком припав на колени, проскользнув меж его широко расставленных ног, оказался у врага за спиной, и, сноровисто обернувшись, молниеносно взмахнул кованым когтём сначала влево, затем вправо,со страшным хлюпающим звуком подрезая сухожилия ног, обрушивая Олава на колени. Взревев ещё громче, пропойца двинул локтем левой руки назад, безуспешно, наградой стал лишь холод острого лезвия, черканувшего под подмышкой, заставивший руку безвольно обвиснуть.

 Следом за левой, ценой пары точных взмахов последовала и правая рука. Обездвиженный и искалеченный рассечёнными сухожилиями Олав надсадно кричал, а Адульв неспешно обойдя поверженного врага, раз этак в пять превосходящего его весом, медленно отерев о штанину подарок Бруни, убрал его в ножны на пояснице.

– За что? – крикнул исходящий безвольными слезами Олав.

– За все их горести. – без тени намёка на эмоции бездушным голосом прожженного убивцы ответил мальчик. Припомнив слова, услышанные, как сейчас казалось вечность назад совсем в другой жизни, во время катания на санях от брата Бёргдис.

– Смотри, Эйнар, где бы ты ни был, в Вальхалле под взором Одина, или в Фолькванге в гостях на людском поле Фрейи, да хоть в царстве хлада владычицы Хель. Смотри и знай, твоя мать, как и ваши муки, отомщены. А тебе, Олав, пора отдать ребёнку то, что ты не в праве был забирать, – рука маленького ярла потянулась к отвороту высокого мехового сапога, извлекая на свет звёзд белёсый жертвенный кинжал помощницы смерти, как казалось, целиком вырезанный из кости. Адульв пинком опрокинул обездвиженного пропойцу на спину и, подойдя, склонился над его лицом, озарив ночь новыми неимоверными воплями.

 Все происходящее пред её глазами казалось кровавой кройщице дурным сном, как и любимый мальчик, обернувшийся в неведомого человека, что казался выжженным душой ветераном, застрявшим в детском теле. Чей взгляд ныне, после того долгого беспробудного сна, она, к своему ужасу, перестала узнавать. Ответы были лишь у той, кто вручила ему этот жуткий кусок кости, но страх не за себя или его, стопорил воительницу спросить. Страх узнать правду, с коей навряд ли смириться Хортдоттир. Она не могла потерять и его, своего Адульва, что день ото дня всё более становился чуждым, все сильнее подталкивая её к истине, коию не желало знать сердце.

 Произошедшее потрясло и Вагни, что читалось по его вытянутому лицу, но вёл себя торгаш тихо, только ошарашено качая время от времени головой, выжидая развязки. Сольвейг уже в серьёз стала прикидывать, а не уложить ли здесь и хорька рядышком с Оловом, не дай предки взболтнет кому об увиденном. Но отвергла этот вариант, за Адульвом стояла она, новая кюна, и ужасная вестница скорби – глас богини Хель. А тот тоже далеко не дурак, разбогатевший своим умом, не станет по доброй воле искать вражды с ними.

 Вопли Олава потихоньку стали стихать, Адульв поднявшись и спрятав что-то в кошель, направился прочь, отирая костяной кинжал о кусок рубахи своей жертвы. Еще раз поразив названную родственницу холодным безразличием своего лица, будто и не он вовсе только что орудовал кинжалом над человеком, визжащим аки поросёнок на бойне .

 Маленький ярл скрылся и Сольвейг точно знала, куда того понесли ноги, к одинокой избушке на самой границе гор. А она вместе с торгашом, покинув укрытие, подошли к телу былого хозяина детишек трэлов.

– Жив ещё, паскуда, – безучастно сплюнул Вагни, ни сколь не страшась окровавленного лица пропойцы с вырезанными глазами, чьё чело рассеченной кожей украшала странная руна.

 И правда, Олав, постанывая, стал шевелиться, вынуждая озабоченную реакцией да словами торгаша кюну потянуть из ножен клинок, дабы завершить начатое племянником. Не довелось, сапог Вагни с хрустом опустился на гортань лежащего, ещё больше подивив кюну.

– Ну что, тело в дом, да запалим? Не думно мне, что лёствёртцы прознают, решат, с пьянки за очагом не углядел, – взглянул на неё хорёк.

– Так и сделаем, – кивнула кровавая кройщица, помогая заволакивать внутрь дома хрипящее, отчаянно борющееся за жалкие остатки жизни, тело, невольно заново в новом свете оглядев своего сообщника. Не так-то ты и прост торгаш.

 Первыми свидетелями огненного зарева на дальнем конце городища стали мириады усыпавших ночной небосвод звёзд, делящие бескрайний простор с нарождающейся луной, неотрывно преследуемой голодным Хати – братом Сколля. Следом увидели и люди, уже собиравшиеся отходить ко сну. Со всех концов городища жители бросились к колодцам, таща полные кадки к пылающему подворью. Вот только заливали и засыпали снегом лёствёртцы больше сараи, полные добра, да наскоро отворённые хлева, выпустившие взбесившихся ужасом овец и коров. Мало, очень мало пролито воды было в сторону плюющегося искрами трещащего дома всем знакомого хозяина. А когда, натужно ухнув прогоревшими несущими столбами, завалилась крыша, погребая под собой тайну Адульва, наскоро забросали тухнущие остовы стен снегом, да и разбрелись по домам, кряхтя под весом тяжелых тюков шерсти, ведя в поводу спасённый из пожарища скот.

– Бесславный, но достойный Олава конец, пусть поклонится от меня госпоже Хель, – тихо сказал Вагни, вместе с Сольвейг глядя с высокого крыльца ярлова дома на затухающее вдали пожарище.

– Видать, не угодил тебе чем? Скидку на пряжу не дал? – чуть злобнее, чем следовало, спросила кюна.

– Нет, не в скидке дело, над детишками издевался, – посуровев непривычно лицом, устало сказал торговец и низко поклонившись, направился к своему очагу, бросив на последок. – Как решишь чего на счёт Эгировых рёбер, дай знать.

 Позже, зайдя на обширное кузнечное подворье не знающего покоя большого горна, по одному из многих сотен ярловых дел, кюна спросит своего друга Бруни о Вагни хорьке. А тот про всё и про всех всё знающий, по долгу своего дюже востребованного людом ремесла, ответит, что со всех сторон хитрый купец особую страсть имеет к скупке детей, а когда она, обмерев лицом, сожмёт кулаки на волчьих оголовках мечей близнецов, поспешно смирит Сольвейг, поведав длинную историю.

 Как оказалось, Вагни, чей род лебединой дорогой переселения оказался в фьордфьёлькском ярловстве, каким-то злым роком, сплетённым обиженной Норной, ещё в детстве и сам оказался в трэловом услужении у жестоких хозяев Сэконунгов, захвативших одну из трёх ладей переселенцев, остальные на силу отбились. Весь его род, обжившийся на новом месте, уже давно простился со сгинувшим родичем, упросив за его дух Асов. Ан нет, ошиблись, вот ведь диво, объявился потерянный сын зим через десять, да как! на собственном пузатом Кноре, да с командой и добром. Зажил, стал торговать, причем, ой как успешно, многие пытались узнать, что за путь прошел обласканный Асами паренёк, да никто не вызнал, мог только гадать.

 Странно только то, что никто и никогда не видел Вагни без длинного рукава рубахи. Ходили по первости толки, что мать его, единожды не нарочно увидав следы Вьюрда, пройденного им в детстве, легшего на тело печатью шрамов, чуть дара речи не лишилась, поседев головой. Хорёк никому и ничего не рассказывал, но то, что он повидал и пережил в детстве, хватило для того, чтобы Вагни, так и не оженившись да не обзаведясь наследниками, заимел втихую большущую усадьбу поодаль, где и селил освобождённых его мошной детей, чтоб жили в достатке, не ведая ни страхов, ни поруганий.

 Сон, ставший бесценной редкостью, все никак не шел и оттого кюна, даже не заглянув в свою клеть, уселась в новехонькое, едва вышедшее из-под резца, высокое вычурное кресло, расположенное на почётном возвышении, стоящем аккурат за длинным очагом ярлова зала, погруженного в полумрак глубокой ночи. Раньше здесь восседал Руагор и ему в спину вопросительно глядели две древние колоды, в коих жили духи предков. Ныне их взоры довили на Сольвейг, что стала осознавать всю их тяжесть, не порушит ли она дело, зачинаемое со времён исхода, не пустит ли прахом их труды.

 Голубые глаза кюны, почти не мигая, вцепились в едва тлеющие поленья очага, а голова пухла от круживших ровно стая воронов чёрных мыслей. Благо, успокаивающе услаждал слух шорох точильного камня, что носился по кромке и без того идеального клинка. Гномьей тайны нерушимая сталь не нуждалась в правке, но само это действо, привычное с ранних зим, даровало покой.

 На завтра Сольвейг предстояло много дел. Ведь поход до Эгировых ребер через весь полуостров не был лёгкой задачей даже летом, чего там говорить о зиме. Да и оставить без должного присмотра городище да ярловство, уведя четверть и без того прорежённого хирда, не выходило возможным, тем паче на полную луну. Именно столько времени придется потратить на рискованную авантюру, грозящую в случае успеха громкой славой и расширением флота. Но это мелочи, посадником, как и ранее при Руагоре, станет Аникен, а воинов, охреневших от скуки затянувшейся зимы и кипящих кровью после Йоля, сыщется в достатке, но вот подготовить и снабдить всем требуемым такую вылазку – это дело другое. Придется тряхнуть мошной да тщательно всё взвесить, созвав совет, благо ослеплённые жаждой мести главы родов пойдут на любые траты, дабы свести счета с конунгом.

 Да и кому не любо, если ярловство окрепнет новыми ладьями и справным кораблестроителем. Оставалась стройка, но тут вся надежда была на цверга, Асы хоть бы не подвёл. И ещё Ярл Вивека, должная прибыть вскорости, не осерчает ли правительница Тваитфьелька, если будущая союзница, пренебрежительно махнув рукой на её посольство, умчится воевать каких-то далеких Сэконунгов на другом конце Хальконира. Нет, должна понять, сказывают, мудра тётка, не зря столько зим держит свое ярловство в ежовых рукавицах. При мыслях о Вивеки мысли скользнули к кровавому логову и берсеркам, коими славились предгорные леса Тваитфьелька. Неужто не уважит Агвид кюну правительницу земель, что даровали новый удел братству Скади. Конечно, уважит, самой себе ответила Сольвейг, если сам не примкнёт, развевая скуку, идя на поводу неуёмного звериного духа.

 Вот так всегда, как и любое неодолимое, на первый взгляд, препятствие рушиться пред твёрдым натиском, так и проблемы потихоньку утратили свою тяжесть, стоило только тщательно всё взвесить. Но настроение кровавой кройщицы не стало лучше, душу, равно как и сам чертог, обложили тени прочих невесёлых дум, а память, освобожденная от прочих забот, воскресила увиденную расправу, произошедшую руками названного племянника.

 Хватит! Решительно сказала самой себе Хортдоттир, стиснув ладонью лезвие меча. Кровь из распоротой ладони потекла на пол, словно печатью ложась на решимость Сольвейг. Хватит! Беззвучно повторила она, преодолевая страхи, порождённые неведеньем. Еще не рассветет, а она вперёд прочих дел возьмёт за бороду Фиральдера, крепко так возьмёт. Цверг хоть и не напрямую, но был как-то замещен в этой темной истории, да и появился он в городище аккурат вместе с Вестницей скорби.

 Вызнав все, что сможет от говорящего с духами, кровавая кройщица направится к жрице Хель и там припрёт к стенке обоих, что помощницу смерти, что Адульва. Пора уже раскрыть им свои тайны, какими бы те не были страшенными. Кивнув про себя и облизав кровоточащую ладон, кюна не без удивления заметила, как в зале, словно навья, тихо и не заметно объявился старый трэл Рунольв, завозившийся с разведением вконец погасшего очага. Долгими же были её раздумья, ведь напрочь оказавшийся от предложенной свободы верный слуга начинал разводить пламя ровно за час до рассвета.

– Рунольв, сыщи где тряпицу руку обвязать да на зуб чего кинуть, чёт я засиделась, аж кости занемели, – встав с кресла и потянувшись, Сольвейг убрала меч в пустующие ножны. – Да и баню надобно стопить, – глубокомысленно заметила правительница, пару раз взмахнув руками, разминая затёкшие плечи, ухватив бьющий от стеганки под бронёй конский дух, способный не хуже меча сразить вражину.

– Всё исполню, госпожа, – поклонился трэл, у которого и вольные гости ходили смирно. А уже в следующий миг бегом устремился за своей кюной, рванувшей в сторону клетей, из которых, пробуждая всех домочадцев, донёсся пронзительный визг Бергдис.

 Ещё не миновав дверей, Сольвейг, успевшая полюбить обиженного асами ребёнка, ещё ни разу не подавшей громкого голоса, не то что бы крика, столкнулась с толком не отошедшей ото сна Аникен и уже вместе они, ни дать ни взять, штурмуя ввалились в клеть, залитую предрассветным мраком. Следом показался и Рунольв с факелом в руке, освещая нехитрое убранство вотчины маленького ярла, в коем и жила вместе со своим хозяином Бергдис.

 Пару лисьих да зайчих шкур на стенах, добыча самого хозяина, большой окованный ларь, несколько щитов и учебных мечей в одном из углов, вечно разбросанная по полу одёжка да большое ложе, застеленное мехами. А напротив него в своей небольшой кроватке, словно сбивая наваждение, мотала головой, вздымая длинную копну непослушных светлых волос, сидела Бергдис, заливаясь слезами.