После революций. Что стало с Восточной Европой

С царем в голове

Помню, с каким удивлением я, всегда неравнодушная к политике, в 1996 году узнала, что в Болгарию вернулся царь. Вы серьезно? Смотрела кадры с ликующими толпами и не могла поверить своим глазам. Царь Симеон вернулся! «Все Царьградское шоссе было заполонено людьми, они стояли прямо от аэропорта», – рассказывают мне одни. (В советское время этот 11-километровый бульвар носил имя Ленина.) «В нем нет ни капли болгарской крови!» – кричат другие. И те и другие правы: люди стояли, приветствовали и ждали чуда. Его не случилось, и сегодня мнения болгар насчет царя разделились примерно пополам: одни продолжают его любить, говорят о несомненных успехах его правительства (не знаю, любит ли царя социалист Петр Кынев, но точно относится с уважением), а если что-то не получилось – это потому, что обстоятельства так сложились. Другие, как журналист Исак Гозес, винят царя в том, что разбогател, проведя в стране реституцию и вернув землю и недвижимость прежним владельцам, а, значит, и самому себе, став в итоге крупнейшим землевладельцем.

Сегодня бывший царь Симеон II живет во дворце «Врана» в Софии. Вернее, не в самом дворце, а в охотничьем домике рядом. Его построил когда-то его дед царь Фердинанд. Выше Елена Поптодорова говорила о том, что Болгария всегда была частью Европы, и приводила в пример царскую семью: не было, мол, у болгар времени и возможности воспитать собственных монархов (500-летнее турецкое иго сыграло свою роль), пришлось искать в Европе. Царь Симеон – из саксонской династии Саксен-Кобург-Готов, к которой принадлежат также королевские дома Бельгии и Великобритании. Правда, когда началась Первая мировая война, британские монархи стали называть себя Виндзорами, потому что «Саксен-Кобург-Готы» звучало слишком по-немецки. Так что те, кто говорит, что в Симеоне «нет ни капли болгарской крови», правы. Но не только кровью измеряется «болгарскость». В конце концов, Екатерина II тоже была немкой, но Великой стала в России.

Дед Симеона царь Фердинанд купил большой участок земли на окраине Софии и в 1904 году построил там за свои личные деньги охотничий домик. А вот расположенный по соседству дворец был выстроен уже на средства из бюджета, поэтому его у нынешнего царя и отняли: государству – государственное, а царю – царево. Обращалась я к нему по всем правилам: Ваше Величество.

Симеон стал царем, когда ему было шесть лет: его отец Борис умер при так до конца и не выясненных обстоятельствах в 1943 году. Симеон никогда официально не короновался. В 1946-м в Болгарии провели референдум, и монархию упразднили (да, Красная армия находилась в стране). Гражданину Симеону Саксен-Кобург-Готскому и его семье разрешили покинуть Болгарию, конфисковав все недвижимое имущество (там было четкое разделение на собственность короны и личную собственность, говорит он мне, отстаивая права на «Врану»). Сначала они уехали в Египет, а потом в Испанию, где царь и прожил практически всю жизнь. Получил прекрасное образование (военное и юридическое), всю жизнь проработал в крупных корпорациях, снискав репутацию талантливого менеджера и финансиста. Мы беседуем с ним в том самом охотничьем домике, сидя под портретами его предков. Царь – высокий, сухой, подтянутый, с крепким рукопожатием. Когда я встречалась с его родственницей Елизаветой II, то делала положенный при встрече с монаршими особами curtsey – полупоклон-полуприседание. Царь Симеон особа хоть и монаршая, но от многого, присущего действующему двору, отвык, поэтому жмет руку без колебаний. Потом признается: «Раньше, когда я был премьер-министром, просил обращаться ко мне как к премьер-министру, потому что много людей вокруг сразу начали бы говорить “он пытается быть царем”. Так что у нас была договоренность – премьер-министр. Но за границей все меня знали как царя Симеона и здесь, в Болгарии, тоже. Сейчас я вернулся к роли старого доброго “слабоумного” царя или кого-то в этом роде». Когда я готовилась к этому интервью, мне говорили: у Его Величества отличное чувство юмора. Это действительно так. И другое качество проявится во время нашего разговора: он к себе беспощаден, просто иногда прикрывает эту беспощадность чувством юмора. Его секретарь даже не попросил прислать заранее вопросы для интервью, это редкость. Но в этом и есть разница между политиками действующими и бывшими: действующие всегда просят вопросы, потом вычитывают интервью перед публикацией – у них еще выборы впереди, они заботятся об имидже, боятся навредить репутации. Люди, ушедшие из активной политики, чувствуют себя свободнее и говорят откровеннее.

– Когда вы поняли, что можете вернуться в Болгарию? И что почувствовали?

– Я вам отвечу честно. В течение всех этих лет, начиная с 1946 года, когда мы уехали, до 1989-го, я поддерживал связь с болгарскими изгнанниками и беженцами. Но, если честно, несмотря на изучение истории, я не думал, что даже мои дети смогут увидеть Болгарию – не только я сам, но даже мои дети. Сейчас очевидно, что я очень ошибался, потому что все изменилось, и произошел этот внутренний взрыв в 1989-м. Если честно, вот с того момента, с падения стены я стал думать: боже мой, возможно, придет этот день, когда я смогу вернуться в Болгарию.

– Думали ли вы, что сможете вернуться как царь?

– Нет. Я слишком реалист. Я всегда был, некоторые это даже критиковали, слишком приземленным. Может быть, слишком практичным или прагматичным. И после пятидесяти лет очень, очень систематичной коммунистической идеологической обработки и пропаганды было очень трудно думать, что люди могут рассматривать возможность восстановления монархии. Они или ничего об этом не знали, или знали только то самое негативное, что изобрела пропаганда. Я долго ждал, до 1996-го, и наблюдал, и видел, что демократия была такой хрупкой, такой молодой, такой новой, кто я был такой, чтобы вернуться и сказать: послушайте, моя система – самая лучшая? Я думаю, это было бы нечестно, сбило бы людей с толку. И, естественно, будучи подвержены такой мощной пропаганде против «монархо-фашизма», который они изобрели, что, как вы понимаете, философский нонсенс, но этот «монархо-фашизм» был так глубоко внедрен, что было очень трудно поверить, что люди захотят монархию. Моя точка зрения была, что я, наконец, могу помочь напрямую не только болгарским сообществам, которые были в изгнании, но помочь самой стране.

– Итак, вы решили стать политиком. Мне кажется, для монарха это непростое решение.

– Это не я решил, обстоятельства решили это за меня. Обстоятельства привели меня в такую точку, когда я сказал, что это момент, когда с моими знаниями, полученными за границей, с моим заграничным опытом и, конечно, моими связями и отношениями со всеми королевскими семьями, я могу сделать что-то для страны. Вот так я попал в политику. И потом, когда были подходящие обстоятельства, я действительно подумал, что это либеральное мышление, партийное движение было правильным подходом. Потому что баррикады, как правило, не ведут к сотрудничеству, они ведут к конфронтации. Так что я думал, что с этой либеральной идеей мы можем попробовать другой подход. Это было трудное решение, мы создали движение, которое назвали «Симеон Второй» не потому, что это была идея какого-то культа личности, но чтобы люди ассоциировали его с именем, которое знали. Позже мы изменили название, там уже не было имени Симеона II.

– На выборах вы получили почти половину всех голосов избирателей и половину мест в парламенте.

– Да.

– И стали премьер-министром. Вы добились успеха?

– Преуспел ли я? Каждый, кто начинает что-то, хочет это закончить и преуспеть. Но преуспеть не для себя лично, а для того, чем мы являемся, потому что меня учили – может быть, я старомоден – что, если ты делаешь что-то для людей, ты служишь, а не используешь власть для себя, своей славы или чего-то подобного. Так что я думал, что могу служить этой стране. Это та идея, которую я пытался воплотить.

– Но через несколько лет ваша партия утратила поддержку.

– Да.

– Почему? Потому ли, что в Болгарии все меняется слишком быстро?

– (Усмехается.) Мое правительство проработало четыре года, а следующая коалиция с социалистами и партией Свобод проработала еще четыре года, что очень хороший знак стабильности – восемь лет. Я думаю, люди здесь по-своему очень нетерпеливы и быстро устают от политиков: «Мы видим старые лица, мы хотим кого-нибудь нового». Люди ожидали чудес, и это одна из причин, по которой моя партия потеряла поддержку: люди ожидали, что как только дойдет до царя, он все исправит, доллары посыплются с неба, и все изменится. Но как вы знаете, за пятьдесят лет выросло два поколения людей с представлением о высокоцентрализованном правительстве, высокоцентрализованной, направляемой государством экономике, и переключить их сознание на рыночную экономику практически невозможно. Но все же нам удалось хотя бы начать. Каждый политик говорит: о, если бы у меня было больше времени, я бы достиг большего. Я не люблю так думать, я более практичен. Думаю, это обстоятельства. Коалиция, которую мы составили с социалистами, для многих болгар, которые тогда были против социализма и коммунизма, была шоком.

– Об этом я и хотела спросить: как вы на это пошли?

– Я вам скажу. Проигрывая выборы – до определенной степени, но все же первой была социалистическая партия, я думал, что будет полезно попробовать, что благодаря нашему либеральному мышлению мы сможем продолжить реформы. И мой коллега, намного более юный, но все равно коллега, Сергей Станишев, это отлично понял. Можете себе представить – при всей разнице в возрасте, разнице в идеологии… Но я думаю, что мы работали очень хорошо, чтобы показать Западу, очень большой части болгарской общественности, которая хотела достичь следующей стадии – это было членство в НАТО, которое было не так важно для меня, но ЕС было абсолютным приоритетом – что Болгария означает дело, хочет вступить в ЕС. Но многие этого не поняли. Правым это не понравилось, некоторым монархистам. Некоторые люди из моей партии, которые были либералами, полагали, что в первый или второй год существования правительства я должен был уйти и оставить социалистов продолжать. Но я считал, что это было бы нечестно по отношению к нашей главной цели – стать к 2007 году членом ЕС. Я пожертвовал собой. Но я не политик, я мыслю как государственный деятель – так меня воспитали. Я считал, что будет более честным продолжать, несмотря на то, чего это будет стоить лично мне. Если говорить очень практичным языком, мои акции упали.

– Какова разница между государственным деятелем и политиком? Иногда я думаю, что политикам отводится очень короткое время, и они мыслят избирательными периодами. А иногда и вовсе кажется, что в идее монархии есть что-то даже практичное.

– Мы не можем обобщать, у всего есть своя специфика, это варьируется от одной страны к другой, от одного общества к другому, есть разные обстоятельства. Четыре года, конституционный срок, я думаю, глядя на другие страны, разумный период. Может быть, пять, как в некоторых странах. Но больше это слишком долго, люди раздражаются – они всегда будут критиковать и будут несчастными. Так что я думаю, это было нормально. Что происходит, и это логично, некоторые политики преследуют собственные цели – видят вещи от выборов до выборов, не смотрят на то, что будет потом. Вуаля! А государственный деятель обычно видит вещи в перспективе и думает о плане, который должен быть достигнут после одного, двух или трех мандатов. Не лично для него, но думает о чем-то, чего невозможно достичь так быстро. Конечно, в монархиях это совсем по-другому. Монархия – это когда у тебя впереди поколение, потому что ты оставляешь своему ребенку, чтобы он продолжил. И ты хочешь, чтобы твой ребенок преуспел, ты это готовишь, и это одно из больших преимуществ монархии. Сейчас, когда я больше не премьер-министр Республики Болгария, я могу вернуться к собственным взглядам и образованию и думать, что монархия действительно имеет это преимущество – она передается из поколения в поколение. И вас учат, готовят сохранять определенные вещи, чтобы они продолжались не только для вас, но и для страны, главой которой ты являешься. Монархия выглядит старомодной. Я много читаю по истории, это предмет, который я люблю. Так вот, все виды систем – республики, диктатуры, монархии, олигархаты – все виды систем существовали три тысячи лет назад. Так что ни одна не старше или моложе. В этом случае монархия так же стара и так же молода, так же старомодна и так же современна. Я думаю, что монархия дает множество свобод, гораздо больше гибкости в отношениях с правительством, парламентом, чем президент, который неизбежно, независимо от того, насколько нейтральным он хочет быть, приходит из определенной партии, определенной социальной среды с собственной повесткой и взглядами. Тогда как монарха воспитывают быть нейтральным. У меня самого заняло три недели, а, может быть, немного дольше, почти месяц, чтобы принять решение – становиться ли премьер-министром. Потому что все, чему меня учили люди вокруг, и в основном моя мать – да благословит Господь ее душу, – потому что мой отец умер очень рано, это то, что царь не принимает участия в активной политике. Он не может принимать участие в пользу одной или другой партии. А я должен был возглавлять собственную партию, что анафема всему моему образованию. Так что я долго думал – может быть, мне назначить кого-то другого премьер-министром, а самому остаться в неопределенной позиции между теоретическим монархом или кем-то вроде гуру. Но я подумал, что это нечестно. Потому что успех на выборах был ошеломительный, поэтому я думал, что будет нечестно с моей стороны сказать: «Спасибо, это очень хорошо, но я не буду вовлекаться в это». Так что я должен был это сделать. Но это шло против моих глубочайших принципов.

– Чувствовали ли вы себя болгарином все эти годы в изгнании? Было это легко или трудно?

– Я и сам себя об этом спрашивал, потому что люблю рефлексировать. Думаю, тот факт, что я здесь родился, наследовал своему отцу, мой отец умер при трагических обстоятельствах, страна находилась под трагической оккупацией (при всей моей симпатии к царю Симеону должна напомнить, что Болгария была союзницей нацистской Германии, и вступила в войну на ее стороне 13 декабря 1941 года, и только 8 сентября 1944 года, когда на ее территории уже стояла Красная армия, объявила войну гитлеровской Германии. – И. П.) – все это заставило меня чувствовать – почти инстинктивно, эмоционально – болгарином. Но была еще моя мать, которая, несмотря на то, что она итальянка, внушала мне и моей сестре: Болгария превыше всего, Болгария в память о вашем отце. Мы должны были говорить на болгарском, у нас был небольшой персонал болгар вокруг. Болгария была на пьедестале. Кроме того, я носил звание царя Болгарии или болгар, что более правильно в соответствии с Конституцией, так что у меня не было выбора. Мы всегда были очень осторожны в изгнании и несли это имя так высоко, насколько возможно. Это было непросто и всегда звучало немного патетично: «царь в изгнании», который украшает салоны. Это самый ужасный кошмар, который у меня был. Я передал моим детям любовь к Болгарии, гордость быть болгарином, гордость нести это имя, которое требует обязательств и жертв. Если я говорю, что я царь Болгарии, могу ли я делать то, что хочу? Нет. Это то, как мне удалось сохранить «болгарскость» в годы ссылки, несмотря на то, что я никогда не думал, что смогу вернуться. Но это было завещание, наследие, которое нам оставил отец, ну, или то, что мы думали, что это нам оставил отец. И вот так я это сохранял все эти годы – служа, делая все, что могу, чтобы подчеркнуть, что есть и другая Болгария, не только советская, которая больше всего служила Советскому Союзу. Я думаю, что это больше было благодарностью за освобождение.

– От Оттоманской империи?

– Именно. И сходство языка. Потому что господин Живков, при всей критике, которая ему досталась, – естественно, я не разделяю многие связанные с ним вещи, – он не утратила разума, как, например, президент Чаушеску, или другие страны, которые без большого шума, но абсолютно распластывались перед советскими лидерами. Так что я говорю, что нужно смотреть на вещи куда более объективно. Нужно пытаться понять почему, смотреть на географию, потому что стратегически Болгария была крайне важна для Варшавского договора. Потому что у нас Турция, Греция и Югославия, которую Москва считала не слишком надежной. Три ключевые границы, из-за которых могли показаться враги. И это заставляло людей думать, что Болгария была больше других за Советский Союз. Я думаю, что мы доказали за эти годы, с 1989-го, мы старались быть верными партнерами ЕС, почему мы должны автоматически поворачиваться спиной к России? Вы знаете, я был первым премьер-министром после 1989-го, кто посетил Россию. Это мне стоило… Можете себе представить, как меня здесь атаковали: партии правее центра говорили, что я страдаю от Стокгольмского синдрома, что я был агентом КГБ, и они меня подготовили – много чего говорили. Но я поехал в Россию, потому что считал, что это было фундаментально для нашей внешней политики из-за десятилетий, столетий причин и возможностей. У России неограниченные природные ресурсы. Россия когда-то покупала наши продукты, и любила их. Мы готовились провести в Москве двустороннюю встречу, а за час до нее мне позвонил наш посол господин Василев и сказал: «Это будет встреча не с премьер-министром Касьяновым, но с президентом Путиным». Лично я мгновенно понял, почему он решил это сделать, – чтобы показать, что он оценил тот факт, что болгарский премьер-министр приехал. А если к этому добавить прошлое этого премьер-министра, у которого была и другая функция, становилось еще более ясным, что он хотел сделать этот жест понимания и благодарности. Вот как вы это видите, когда принимаете во внимание историю. Вы должны забыть определенные моменты, но смотреть на стойкие, настоящие, те, которые имеют также культурное сходство. Я имею в виду, что у нас гораздо больше общего культурно с Россией, чем, например, с Соединенными Штатами, при всем моем уважении. Болгария политически имеет очень интересную геополитическую роль и позицию. Благодаря нашему прошлому у нас есть очень хороший общий язык, как вы знаете, с Россией – у нас одна религия, это важно. И, к счастью, так и было в первые годы. Я не верю в несовместимость НАТО или ЕС с Россией и дальше на восток. Я считаю, что мы должны рассматривать варианты. Другой момент, который есть у Болгарии в ЕС, – то, что у нас хорошие отношения с Турцией. Это наш большой сосед, но с Турцией мы также на физической дороге в Европу, поэтому они тоже должны рассматривать нас как важного соседа, даже если мы намного меньше их. Очень хорошая роль посредника, моста между ЕС и Россией, между ЕС и Турцией. Что может быть использовано, я думаю, и в дальнейшем. Это наша история, и только у нас есть знание этих двух вещей. Другие страны об этом слышали, они об этом читали, но не испытывали. И в экономике, не только в политике, у нас может быть очень выгодная роль. Потом, у нас еще есть фактор большого, я бы сказал, мусульманского населения. У нас есть особенная близость с Ближним Востоком, у них есть чувство близости, потому что они чувствуют себя комфортно. Они видят, что здесь есть мечети, они знают, что наше прошлое связанно с Оттоманской империей – нравится это людям или нет, но оно такое и тоже помогает иметь хорошие отношения с Ближним Востоком. Это все наши плюсы. Потому что даже в коммунистические времена, как вы знаете, много студентов с Ближнего Востока учились в Болгарии. У них остались очень хорошие воспоминания. Некоторые уже состарились, но у них остались хорошие воспоминания и хорошее отношение. Все это – преимущества Болгарии. И это можно хорошо использовать, если бы у нас была четкая политика, если бы мы смотрели немного дальше собственного носа, если мы будем смотреть, что мы действительно можем сделать, и если мы будем объективными. Я вам вот еще скажу. Я на тысячу процентов европеец после всего этого западного образования, которое я получил, но думаю, что санкции против России – большая ошибка. Мы наказываем определенную группу людей, которые не виновны. Мы в основном наказываем себя, потому что весь наш экспорт в Россию заблокирован. Я думаю, это бессмысленно. Но иногда это делается в чисто политических целях, потому что это выглядит хорошо. Мы также должны понимать политику России. Россия всегда была империей. Мы не можем враждовать с ней. Мы – это Европейский союз, но мы, маленькая Болгария, еще в меньшей степени. Это будет смешно – говорить России, что делать. Я действительно думаю, что мы должны быть гораздо более прагматичными и думать об интересах региона, конкретно об интересах Болгарии и на этом строить отношения и проводить политику. Но это не все понимают, многим людям нравится быть радикальными, другие хотят следовать за другими флагами.

– А ваши дети? Чувствуют ли они себя болгарами? Они ведь родились в Испании. Говорят ли по-болгарски, чувствуют ли связь с этой землей и людьми?

– Они чувствуют это от отца к сыну. Как я уже говорил, я никогда не думал, что они увидят Болгарию. Они учились во французском лицее, что очень тяжело. У них также испанские аттестаты зрелости. Они учили английский, потому что это главный язык в мире. И навязывать им дополнительный алфавит и язык было бы немного эгоистично, поэтому я не настаивал. Они всегда слышали, как я говорил на болгарском, мой второй сын неплохо его знает, он в Лондоне общался со многими болгарскими культурными движениями. Моя дочь и ее ребенок здесь, она говорит на болгарском. Это было непросто, но они чувствуют себя болгарами, потому что видят своего отца, который пожертвовал множеством вещей – все для болгар, с детства. Папа встречается с болгарами, папа дает деньги на болгарские проекты, папа поедет… Они – часть этого. И позже, когда они выросли, они тоже видели, как я работал здесь, когда стал премьер-министром, но перемена, случившаяся в 1989 году, произошла слишком поздно для того, чтобы что-то изменить. Мои сыновья работают, невестки тоже. Когда я стал премьер-министром, это оказалось глубокой драмой. У меня четыре хороших сына, и я так говорю не только потому, что они мои сыновья, они все профессионалы, умные, я мог бы с ними очень хорошо работать. Но оппозиция здесь немедленно начала: он хочет вернуть монархию! Он хочет пристроить своих сыновей к бизнесу и делать деньги! Это стало так ужасно, что я был вынужден просить их не приезжать. Мне было так одиноко на этой сложной должности, потому что я всегда вел частную жизнь, никогда не был в государственном управлении. Это было очень больно. Кто приезжал несколько раз, так это дочь, потому что она не опасна – ни в бизнесе, ни в политике. Потому что она девочка, и они полагали, что не угрожает республике. Но в ином отношении это было очень недобро, у нас даже стало меньше прямых контактов. Но таковы обстоятельства, такова жизнь – вы проживаете ее только сами. Случаются обстоятельства, и вот вы там. Когда я, уже будучи премьер-министром, поехал за границу и встретился со своими королевскими родственниками, они подшучивали над этим. Это все вещи, которые я никогда даже представить не мог. Но они произошли, и ты должен это принять. Ты не изменишь историю.

– Чувствуете ли вы себя одиноким?

– К счастью, у меня есть жена и дети. Но я чувствую себя одиноким в личном смысле. Особенно недавно, со всеми этими атаками по поводу собственности и подобными вещами, это ниже всякой квалификации. Я думаю, что, может быть, сделал ошибку всей жизни.

– Когда вернулись?

– Служа Болгарии даже вне ее. Я мог сказать, что раз они выкинули меня из страны, они меня не волнуют, я буду жить своей жизнью, буду получать удовольствие. Я человек, который зарабатывает деньги своей работой, я из королевской семьи, все меня признают. Моя жизнь могла быть гораздо лучше. И сейчас, в 81 год, видеть, как низки некоторые во власти – в вопросе дома и других вопросах, я спрашиваю себя: может быть, я поступил неправильно? Может быть, нужно было идти другим путем, и жизнь была бы гораздо лучше? Для меня самого это очень личное. Это анализ, с которым ты просыпаешься, и у тебя тяжелые мысли. С этими историями о собственности, которые мучают меня сейчас. Они объясняются только одним – вендеттой, потому что, будучи премьер-министром, я не делал вещи, которые определенные люди хотели, чтобы я сделал.

– Это все непросто. Как сказал ваш секретарь, история – очень каверзная штука, особенно если вы сами – ее часть.

– Да, но это очень важно – прислушиваться к истории и извлекать уроки из нее, чтобы не повторять одни и те же ошибки все время.