– Гитара, товарищ капитан, – отрапортовал Рыбалкин, прижимая к спине инструмент.
– Бойцы, вы совсем трататушки попутали? Вы чё, отдыхать туда едете?
– В свободное время, товарищ капитан.
– Да вы, я смотрю, расслабились! Сладкой службы захотели? Я вам там устрою свободное время! Всю ночь будете устав зубрить!
Однако в голосе капитана Саморова звучала скорее усмешка, нежели угроза. Он сам прекрасно понимал, что то, зачем мы едем, можно скорее назвать отдыхом, чем службой. Вот уже несколько лет наша часть охраняла какой-то заброшенный, никому не нужный склад посреди тайги, на который давно было наплевать не только потенциальным нарушителям, но и Министерству обороны. А охраняли этот объект скорее по привычке, потому как здание еще не рухнуло от старости и числилось на балансе. Конечно, офицеры пытались блюсти во время охраны объекта строгость и устав, но в эти караулы солдаты рвались, как в увольнение. Где еще так выспишься и отдохнешь от строевой подготовки, полевых выездов и нарядов?
– Ладно, давайте в машину, – вздохнул капитан.
Мы полезли через борт ГАЗ-66, торопясь укрыться от солнца под его брезентовым тентом.
– Эй, Звереныш, гитару возьми! – крикнул Рыбалкин.
Я одной рукой схватился за гриф, а второй – за широкую ладонь приятеля и помог Рыбалкину перевалиться через борт. ГАЗ заурчал и тронулся. За кормой мелькнули увенчанные звездами ворота воинской части, и над машиной сомкнулись вершины могучих таежных сосен. Ехать предстояло часа полтора. Рыбалкин тут же ударил по струнам и затянул: «Сбивая черным сапогом с травы прозрачную росу, наш караул идет вперед и каждый к своему посту…» Машину затрясло на кочках – водила давил на газ, словно вез дрова, да только гитариста это не смутило. Кто-то даже попытался подпевать. Вечно спящий Шурович тут же вырубился, а вскоре некоторые последовали его примеру – из-за жары мы все стали похожи на стаю двуногих ленивцев цвета хаки. Я не спал. Сидя у борта, глядел в синее небо с уже начавшим клониться к горизонту солнцем и думал о том, что с погодой нам повезло – ночь предстоит звездная, без дождя и ветра, а значит, караул будет кайфовым.
В караулку мы прибыли часам к семи. «Шестьдесят шестой» резко затормозил перед зданием на небольшой бетонной площадке. В облаке поднятой им пыли появился часовой в каске и бронежилете и лениво прикрыл обтянутые сеткой-рабицей ворота.
– К машине! – скомандовал капитан Саморов.
Мы медленно выползли на волю из душного, словно парилка, кузова. Снаружи, наоборот, жара спала и теперь обдувал легкий прохладный ветерок. Изобразив некое подобие строя, мы выслушали короткий инструктаж. Впрочем, в нем давно уже никто не нуждался. Лично я за полтора года службы посещал это место уж и не упомню сколько раз. Вид караулки, окружавшего ее сетчатого забора и зеленой стены леса за ним уже навевал какие-то привычные, я бы даже сказал, домашние чувства.
Караулку, насколько я знаю, выстроили не очень давно – лет пять назад, когда охрану объекта поручили нашему танковому полку. Это было одноэтажное здание из красного кирпича. Четыре окошка, обращенные к небольшой площадке для построений, изнутри плотно закрывали ставни. От остального мира внутренние помещения караулки отделял небольшой тамбур: чтобы войти, нужно было пересечь замкнутый с двух сторон железными дверьми трехметровый коридорчик. При этом наружную дверь всегда держали запертой изнутри, хотя за пять лет караулов не нашлось сумасшедших ее штурмовать. В самой же караулке имелся необходимый для жизни минимум помещений: раздевалка, кухня-столовая, комната для бодрствующей смены с креслами и журнальными столиками, в народе – бодрячка, а также для отдыхающей смены – с топчанами для сна, ну и туалет. Правда, последним пользоваться разрешалось лишь зимой, а летом, чтобы не чистить уборную, для этих нужд использовали лес, который начинался сразу за забором и тянулся на многие-многие километры во всех направлениях. Была еще в караулке сушилка, заваленная зимними бушлатами, рядом с которой в закутке жужжал генератор, обеспечивающий электроэнергией караульное помещение и периметр постов. Также отдельная комната предназначалась для начальника караула и его помощника, а между ней и бодрячкой стоял пульт для связи с постами и частью. В общем, это была полностью автономная база, в которой, в случае чего, можно запросто вполне цивилизованно жить годами…
Едва мы выбрались из машины, что-то меня насторожило. Поначалу я даже не понял, что именно, – вроде все как обычно. А потом сообразил, что не так: люди! Солдаты сменяющегося так называемого «старого» караула – парни из нашей части, как и повелось, побросав под забор автоматы, кто вольно сидел в курилке, кто спал на скатках в тени, иные шатались по территории, наводя порядок. На крыльце дремал часовой собачки, который не соизволил подняться, даже когда из караулки вышел его начкар. Вроде бы привычная обстановка. Вот только их взгляды – какие-то взволнованные, бегающие, я бы даже сказал, испуганные. У многих глаза красные, словно всю ночь не спали, хотя караулы там, как я уже сказал, славились тем, что солдаты на посту высыпались лучше, чем в казарме.
– Опять мы с Петровичем всю ночь квасили, – вместо «здрасте» объявил подошедший к Саморову начальник старого караула, потирая похмельное раскрасневшееся лицо.
– Да, Петровичу с такой работенкой только и остается, что алкогольничать, – усмехнулся наш капитан, пожимая коллеге руку. – Чего это с твоими обмороками-то?
Саморов кивнул на сменяющихся караульных. Ага! Не только я это заметил!
– Чего они такие странные, будто зомби?
– Сам не знаю, – пожал плечами старый начкар. – Впервые такой хлопотный караул выдался. Три раза за ночь смену в ружье поднимал да на посты гонял – часовые от каждой тени шарахались, думали – нападение. Один и вовсе на пост отказывался заступать, пришлось арестом пригрозить. В отдыхаловке во сне постоянно кто-то вскрикивал. Говорят, кошмары снятся. Я их пуганул, мол, вообще спать не разрешу. Не помогло!
– Может, дряни какой некачественной накурились? – предположил Саморов.
– Может, и так… Да только мне тоже спалось хреново, – ответил старый начкар. – А я-то точно ничего не курил. Только пил…
Какое-то время он молча смотрел в сторону виднеющихся вдали вышек.
– Признаться, достали меня уже эти караулы, – вздохнул старый начкар. – Тут только солдатам халява, а нам, офицерам, так одни проблемы. Того и жди, что опять какое-нибудь ЧП случится. Ведь ни в одном наряде такого нет, как здесь! То суицидник какой – повесится, застрелится или вены вскроет, то душара дембеля стрельнет. Взять статистику только за прошлый год. Три человека! Это не считая тех двоих, кого откачали. Тем более устав тут не рулит – далеко от части, а солдаты с автоматами разгуливают где хотят. Да что говорить, только три месяца назад отсюда труп увезли!
– Это ты про Маринского? – припомнил наш капитан. – Так ведь он не суицидник. Он сам в лесу в канаву свалился да шею себе свернул.
– В канаву не в канаву… А труп-то есть! Честно говоря, я и сам уже побаиваюсь сюда ездить. Спать тут ужасно – вечно снится всякая чепуха. Да и лес, признаться, вокруг какой-то странный, нехороший. Если бы не Петрович со своим бухлом, уж не знаю даже, как вообще бы тут дежурил. Мне как выпадает сюда заступать, ехать не хочется настолько, хоть рапорт на увольнение пиши.
– Слушай, может, тебе отпуск взять? – Саморов недоверчиво взглянул на его нервное опухшее лицо.
– Я не раз говорил: дался нам этот склад? – продолжал тот, не обратив внимания на слова капитана. – Да только нашему начальству, похоже, плевать. Охраняем не понять зачем…
– Склад числится за нашей частью, вот и охраняем.
– А может, там и сторожить-то уже нечего? Я вчера Петровичу говорю: чего в этом складе хранится-то? Что там такого ценного, что мы тут пятый год грязь месим? А тот молчит. Хоть и пьяный, зараза, но молчит! Партизан хренов…
– Может, нам замок сорвать да заглянуть внутрь, а? – Саморов заговорщически усмехнулся. – Уверен, никто даже не заметит.
– Ты серьезно? – Старый начкар заметно оживился. Похоже, он и сам не раз об этом подумывал.
– А что, пара бойцов с ломами тебе его в два счета вскроют…
И тут капитан осекся, видимо вспомнив о том, что мы все еще рядом – мнемся перед караулкой в строю и с интересом вслушиваемся в их диалог.
– Провин! – позвал Саморов.
– Я! – Женя вытянулся по стойке смирно.
– Веди личный состав в караульное помещение.
– Карау-у-ул!.. – начал Провин командирским голосом.
Да только строй уже и так рассыпался, и мы лениво побрели в караулку мимо багрового от злости старшего сержанта.
– Бодрствующая смена, принимайте караулку! – распорядился Агеев. – Те, кто идет на посты, не забудьте поесть! Вовка Роганин, помоги Шуру на кухню паек дотащить.
Роганин тут же бросился выполнять команду – вместе с Шуровичем стаскивать с кузова машины бак полевой кухни и коробки с сухим пайком. Провин зло сплюнул в пыль.
– Честно говоря, мне порой жаль Провина, – сказал Антон Трошников, поглядывая на помначкара. – Ему, должно быть, очень одиноко. Живет особняком, ни с кем не общается.
– Чё его жалеть-то? – пробурчал Эдик Драпко, потерев кулак. – Он рядовым-то был уродом, а с лычками так вообще скурвился.
– Это потому, что мы принципиально слушаемся только Агеева, – возразил Антон.
– Нет, это потому, что Провин всех нас отстоем считает, – ответил Эдик. – Так почему мы к нему должны относиться иначе? Уверен: завтра подохни он – ни одна собака не пожалеет. Еще и спасибо скажет…
– Хотел бы я посмотреть, как собаки спасибо говорят, – усмехнулся я.
– А по-моему, мы просто ведем себя с Провиным как последние сволочи, – вздохнул Антон. – Вот если бы…
– Товарищи солдаты! – раздался вычурно командирский голос позади.
Мы оглянулись. Величественной походкой нас догонял предмет нашего спора – старший сержант Провин собственной персоной. Поджав губы, он окинул нас придирчивым взглядом:
– А ну-ка, построились!
– Чего?..
