Лига Чистоты

Ранним утром Джек Пейн, водитель грузовика, писал заявление в Беркширскую полицию:

«Я ехал из Лондона по автодороге М-4, делая примерно сорок пять миль в час, и находился как раз перед поворотом на Уайт-Уолтхем, когда меня обогнала машина. Она шла на громадной скорости. Я даже не заметил, какой она была модели, за исключением того, что это был большой автомобиль с закрытым кузовом. Шел дождь, ветровое стекло моего грузовика было покрыто грязью. К тому времени, как стекло очистились, машина опередила меня примерно на четверть мили. Я видел, как ее передние фары осветили Уатт-Уолтхемскую эстакаду, а потом центральная опора эстакады (мне показалось, что машина врезалась в нее слева) тут же взорвалась и упала. Во время взрыва яркая вспышка осветила все вокруг. Затем раздался грохот. Его не мог заглушить работающий мотор грузовика. Точнее сначала раздался хлопок, как от ружейного выстрела, потом глухой стук, потом послышалось ужасное металлическое лязганье, и все. Я не видел, чтобы включались габаритные огни при торможение и не заметил, был ли еще кто-нибудь на дороге. Казалось, что машина прямо врезалась в эстакаду».

Пейн подъехал поближе к месту происшествия, но оставался там ровно столько, чтобы увидеть отброшенный взрывом двигатель, пробивший багажник. Остальное выглядело как комок копировальной бумаги. В наступившей тишине звуки, казалось, зависали в воздухе, как дым после взрыва. В темноте что-то тихо постукивало, где-то капало, потом раздалось – трак! – словно где-то лопнувшая пружина прорвала натянутую кожу.

Уже светало, когда бригада пожарников с помощью газосварочного аппарата смогла, наконец, увезти обломки машины и останки погибших – основную часть в кузове грузовика, остальное – в карете скорой помощи. Какое-либо опознание могло быть произведено не раннее чем через несколько часов.

1

Для Магнуса Оуэна день начался скверно. Когда в одиннадцать двадцать он подъехал на такси – с двадцатиминутным опозданием – к мрачному зданию в Хай-Холборн, у него жгло глаза, а ноги, казалось, не чувствовали тротуара. Часом раньше, в своей квартире на Альберт-Бридж-роуд он проглотил две таблетки витамина, выпил бокал рассола из банки венгерских маринованных огурцов и принял ванну с хвойным экстрактом, чтобы приготовиться к бритью – весьма сложной для него процедуре из-за длинного рваного шрама вдоль подбородка. Завершив полпинтой свежего черного кофе, он был почти готов отправиться на работу.

Все шло более или менее терпимо, пока не случилось это досадное происшествие чуть дальше Стренда. Такси остановилось рядом с припаркованной спортивной машиной как раз в тот момент, когда прямо перед темным, хищным, прижатым к стеклу валлийским лицом Магнуса появилась длинноногая девица в белой мини-юбке – она неуклюже выбиралась с заднего сиденья, завлекательно вращая своими бедрами. Эта картина, представавшая в голове Магнуса с мучительной ясностью, преследовала его на всем остальном пути до редакции.

Было холодное, сырое утро, но, выйдя из такси, он сразу же снял, как он сам именовал, «мой легчайший макинтош» – хрустящую черную пластиковую накидку с погончиками на плечах и дырочками для вентиляции под мышками, навевавшую воспоминания о сводниках с парижской площади Пигаль и информаторах гестапо. Это одеяние выглядело особенно несуразным рядом со зданием, где размещалась редакция «Пейпер». Его приличное пальто вместе с потрепанным «ситроеном» исчезли предыдущей ночью. Завернув оскорбляющий его достоинство «макинтош» в утренние газеты, он пошел вверх по ступенькам, заметно припадая на левую ногу.

Вестибюль напоминал старомодный банк: начищенная медь решеток, строгие столбцы объявлений, швейцар, охранявший готический портик, ведущий к лифту и на антресоли. По обе стороны от швейцара были укреплены две гравированные металлические дощечки. На первой из них, настолько потускневшей, что с трудом проглядывали буквы, можно было прочитать изречение: «Могущественное оружие, печатное слово, никогда не должно быть использовано во имя злобы, страха или пристрастия. Оно служит только во имя правды». Сэр Уильям Финлейсон. Учредитель. 1896.» Другая, сияющая золотом, просто гласила: «Честность, трудолюбие, порядок. Джеймс Брум».

Швейцар, которого звали Босток, отставной сержант с усами как у фельдмаршала Китченера, умудрялся придавать своим словам какую-то нелепую значительность. Стоя навытяжку, с выпученными глазами, он наблюдал, как Магнус Оуэн ковылял по мраморному полу, направляясь к нему. Никто из входящих в редакцию «Пейпер» или покидающих ее не мог скрыться от бдительного ока Бостока. Этот человек не пропускал ни одного дня шестидневной рабочей недели, исключая ежегодный двухнедельный отпуск, когда его место занимал похожий на него как брат-близнец такой же отставник. Иногда на Магнуса находило сомнение, состоит ли этот человек из плоти и крови, работают ли его внутренние органы, в частности, ходит ли он в туалет. Но Босток был настоящим; в своей, пусть ограниченной сфере деятельности, он был даже в некотором смысле могущественным. Как-то раз произошел достопамятный случай, когда блестящий, постоянно выступающий по телевизору молодой член парламента, желая поговорить с редакционным начальством, провел целых десять минут, слоняясь по вестибюлю, пока Босток обзванивал по телефону трех разных лиц, прежде чем пропустить его наверх. До сих пор осталось неясным, то ли сержант просто исполнял свои обязанности, то ли он отреагировал на то, что член парламента поверх коричневого жилета носил замшевый пиджак.

Босток кивнул Магнусу, внимательно оглядев его темный галстук, камвольный костюм, начищенные до блеска черные ботинки. Магнус выдержал это испытание. Но пять ступенек, ведущих к лифту, показались ему в это утро бесконечными. Нога болела больше обычного, он задыхался, что лишний раз убедило его в том, что на свете есть нечто похуже самого тяжелого похмелья. А именно наличие только одного легкого и трех стальных шпилек в колене.

Он уставился на печатное объявление на стенке лифта: «Каждый, кто громко кричит или плюет на пол, подлежит немедленному увольнению».

Оно висело здесь еще с тех пор, как четыре года назад Магнус поступил в редакцию; однако в то утро угроза показалась ему необычайно неприятной, будто она относилась лично к нему. Это было как предупреждение о том, что вести себя надо более осторожно, не только на работе, но и в личной жизни. Вчера к нему на квартиру приходил тот самый человек, тощая личность в макинтоше. Он назвался сотрудником службы газа и сказал, что поступили жалобы на утечку, однако ничего не нашел ни в квартире Магнуса, ни где-либо еще. Он даже ушел до того, как Магнус окончил бритье. Но он сновал на кухне достаточно долго, чтобы заглянуть в бар, обнаружить в холодильнике водку, увидеть в открытую дверь двуспальную кровать.

Лифт остановился на третьем этаже, где золотыми буквами было написано: «Редакция». Покрытый ковровой дорожкой коридор, ряд дверей с матовыми стеклами, за которыми трудились редакционные работники – безымянные личности, общавшиеся с владельцем газеты и главным редактором, сэром Джеймсом Брауном, посредством телефонов и запечатанных посланий. В конце коридора находился отдел новостей. По стенам там стояли книжные шкафы, заставленные переплетенными подшивками различных газет, обтянутые кожей, столы со старинными пишущими машинками, своим видом и шумом напоминающими кассовые аппараты. В конце комнаты находилась дверь, ведущая в кабинет редактора отдела новостей: уютную маленькую комнатенку с газовым камином, где стоял письменный стол-бюро с крышкой на роликах, два кресла и металлическая вешалка. Комната походила бы на кабинет школьного учителя, если бы не панель в стене, которая открывалась в комнату помощников редактора, каждый раз приводя их в бешенство. Эта редакционная комната была полна яркого неонового света и треска телетайпов.

Редактор отдела новостей мистер Хью Риссел, был худым мрачным человеком. Он приезжал на работу точно в десять часов и каждое утро проводил полчаса у газового камина за изучением сообщений агентств, передаваемых ему через отверстие в стене, затем он поднимался этажом выше, чтобы присутствовать на редакционном совещании.

Этим утром он был еще наверху, когда Магнус вошел в отдел новостей.

В это самое время журналист Томас Пайк занимал одно из мест, отведенных для прессы в помещении Юго-западного окружного суда в Найтсбридже на расстоянии шести с небольшим миль от редакции «Пейпер». В то утро первым именем в списке арестованных было «Несбит». Но в десять тридцать, когда началось заседание суда, оказалось, что обвиняемый отсутствует. Часом позже судья, немного посовещавшись с главным секретарем, обратился к белокурому молодому человеку в спортивном пиджаке, стоявшему с кожаной папкой в руках у дальней стены.

– Это ваш случай, сержант Склирос?

На лице молодого человека отразилось внимание.

– Да, ваша милость.

Судья обратился к находящемуся здесь же адвокату:

– Вряд ли мы сможем тратить на это время, мистер Джемсон. Поскольку ваш клиент отсутствует, лучше отложить это слушание на завтра. – Пока он говорил, из боковой двери появился полицейский в форме, подошел к светловолосому сержанту из сыскной полиции и передал ему листок бумаги. Сержант взглянул на бумагу и сделал несколько шагов вперед. В зале стояла тишина, все смотрели на него.

Он заговорил ровным бесстрастным голосом, по которому ничего нельзя было определить:

– Ваша милость, только что я получил информацию, что этой ночью мистер Несбит получил смертельную травму в автомобильной катастрофе близ Слоу.

Томас Пайк тут же сорвался со своего места в ряду для представителей прессы и помчался мимо скучающих блюстителей порядка к двери в вестибюль, где находился общественный телефон. Лично ему имя Несбита ничего не говорило, но присутствие известного адвоката означало нечто значительное.

В конце вестибюля он заметил молодого сержанта, покидающего здание через главный вход. Пайк бросился к нему, кивая головой в почтительном приветствии.

– Сержант Склирос? Я Пайк, из агентства новостей «Южная звезда».

Склирос остановился. Рядом с Пайком он выглядел очень аккуратным; его светлые волосы отливали серебром под стеклянным куполом крыши.

– Да, мистер Пайк?

– Как я понял, именно вы занимаетесь делом Несбита?

На мгновение молодой человек улыбнулся, чуть растянув губы, в то время как его глаза остались холодными. Светло-серые, жесткие, они были слишком старыми для его лица и чуть прищуренными, как будто он постоянно вглядывался в даль.

– Итак, вам хотелось бы узнать о покойном мистере Несбите, не правда ли?

Он оглядел вестибюль, чтобы убедиться, что они одни.

– Лучше вам заглянуть сюда, мистер Пайк.

Улыбка еще растягивала его сухие губы, когда из-под локтя он извлек кожаную папку и открыл ее.

Магнус Оуэн промычал что-то своим коллегам, плюхнулся на стул и занялся своей почтой: грудой текстов заявлений для печати, письмом, напечатанным красными буквами, где его оскорбительно именовали «типичным самонадеянным маленьким тайным фашистом», и очередным посланием от адвоката его жены. Эту, последнюю бумажку он скомкал и небрежно швырнул в корзину для бумаг, затем чуть наклонился вперед, готовясь совладать с начинающейся головной болью.

Прошло уже шесть месяцев с тех пор как она оставила Магнуса – маленькая шустрая дебютантка, наскочившая на него в поисках дальнейших удовольствий. Все потому, что он был умен и отличался от других: лучший выпускник исторического отделения Кембриджского университета, виновник небольшого политического скандала и автор бестселлера, ставший известным журналистом. Она нашла его восхитительным; он был ранен на военной службе, о чем говорили шрамы на теле. Он представлял для нее нечто новое, но новизна длилась недолго. Вскоре она обнаружила, что замужество связывает ее и абсолютно не соответствует стилю ее жизни. Она нашла нового избранника, преуспевающего модного фотографа.

Магнусу она тоже была уже не нужна, но он не хотел и развода. Срабатывало валлийское пуританство, сформировавшееся у зажиточного класса под влиянием церкви, учение, которое внешне он отвергал, но никогда не смог бы вырвать из себя полностью. Он научился грешить, но не сострадать.

Он извлек кучу газет, на прочтение которых у него не хватало сил за завтраком, и, захватив их, отправился к облицованной дубовыми панелями двери, на которой значилось «Принципал» – эвфемизм, выбранный в редакции для туалетной комнаты. Это было темное помещение, едва ли пригодное для размышлений. Единственными надписями на его стенах были записи рассеянного репортера, пытавшегося разгадать кроссворд в газете «Таймс». Магнус сел на унитаз и начал читать.

Этим утром в «Пейпер» была напечатана вторая редакционная статья, озаглавленная «Позорное отречение от обязанностей», нападающая на «Би-Би-Си» за последнюю телевизионную пьесу о банковском менеджере, которого каждую ночь купала его мамочка.

Магнус тяжело вздохнул и закрыл глаза; головная боль нарастала, а скверное настроение только усиливало ее. В такие моменты он сам удивлялся тому, что работает на «Пейпер». В глубине души Магнус презирал ее за благочестивую нравственность, за чопорные высокопарные поучения и интеллектуальную ортодоксальность. Правда, в прошлом она славилась оригинальностью и эксцентричностью. В стародавние времена там был один редактор-чудак, который отрастил себе необычайной длины ноготь, расщепил его и использовал в качестве пера. Но все это было давно. В конце пятидесятых годов дела «Пейпер» пришли в упадок, поползли слухи, что компании «Финлейсон Траст» угрожает самоликвидация и газета будет продана. В конце концов после серии секретных сделок «Пейпер» перешла в руки Джеймса Брума, миллионера с темным прошлым.

Вскоре появился новый макет газеты, включающий страничку для женщин, высокие заработки привлекли блестящих молодых журналистов, появились и другие нововведения. Тем не менее «Пейпер» сохранила свою старую приверженность добропорядочности. Редакционные статьи продолжали выступать против падения нравов, в то время как политический отдел выжидательно восседал на своем Олимпе, упорно не желая занимать какую-либо решительную позицию из боязни прослыть необъективными.

Возможно, одна из действительно странных особенностей «Пейпер» заключалось в характере ее нового владельца и главного редактора. Несмотря на все споры, касающиеся перемен, Брум, вскоре ставший сэром Джеймсом Брумом, оставался единственным персонажем всей драмы, не появившемся на сцене – он никогда не выступал публично, никогда не давал интервью. Кажется, была опубликована всего одна его фотография, где можно было увидеть сильно затемненное лицо человека средних лет, которое могло принадлежать любому бизнесмену. Справочник «Кто есть кто» уделил ему только несколько строк, а его адресом значился Финлейсон Хаус, офис «Пейпер». Он не посещал клубы, не искал развлечений. По слухам, он был выходцем из Центральной Европы, первых успехов добился в Южной Америке, вел дела в Австралии, пока наконец не достиг значительных высот в британской общественной жизни.

Хотя подробности его карьеры были окутаны тайной, его влияние в кругах истэблишмента было значительным; и пусть некоторые считали его выскочкой, купившем «Пейпер» просто, как билет в палату лордов, было известно, что он пользуется доверием у ряда крупных политических деятелей обеих главных партий, а также имеет доступ в мир большого бизнеса и индустрию средств связи и информации.

За четыре года работы в «Пейпер» Магнус всего лишь раз встретил Брума. Это официальное интервью, длившееся не более пяти минут, было бы совершенно обыденным, если бы не один странный случай, который сохранился в его памяти. Он поднялся на пятый этаж к главному редактору, где секретарша попросила его подождать в приемной, пока сэр Джеймс Брум не будет готов принять его. В приемной не было никого, кроме плечистого мужчины, стоявшего на стремянке и протиравшего какие-то книги. Он спросил Магнуса, что тот хочет, затем молча слез вниз и исчез за внутренней дверью. Несколько минут спустя вышел секретарь и сказал Магнусу, что сэр Джеймс ждет его.

Магнус вошел в отделанную панелями комнату, освещенную единственной лампой на длинном пустом столе. Напротив сидел владелец «Пейпер» – это был тот самый человек, который только что протирал книги.

Сэр Джеймс Брум задавал самые обычные вопросы, и у Магнуса не осталось о нем никакого впечатления, за исключением того, что у него отсутствовали брови: вместо них были полоски бледного пуха, которые придавали глазам незащищенное испуганное выражение. Вообще он был очень безликим, что заставило Магнуса быть осторожным. Брум принадлежал к далекому миру власти и манипуляции властью. В этом мире Магнус чувствовал себя просто песчинкой.

Но хотя Магнус и презирал «Пейпер», он нуждался в ней. Это было не из-за денег или славы. А из-за чего-то более личного, такого что он смог лишь постепенно осознать после многих лет работы в редакции. Его работа в «Пейпер» стала оружием некоей личной кровной мести, вендетты.

Он сидел, наклонившись вперед, глаза были все еще закрыты, лицо почти касалось коленей. Память была такой же ясной, как в первые часы, проведенные в Никозийском военном госпитале на Кипре. Он вспомнил пятна солнечного света на Медер-Майл. Нырнув под занавески из бусин над входом, они оказались в баре, который могли посещать все английские военные без ограничения после того, как медленно пройдет патруль. Их было трое мобилизованных солдат: он сам, парень по имени Брюс, который хотел вернуться в казарму, но боялся испортить веселье, и большой Джу, по прозвищу Каменная шутка, который играл на саксофоне и мог кряду одолеть восемь пинт пива. Все мирно пьют пиво, как вдруг происходит взрыв и наступает ревущая темнота. Магнус, опираясь на руки и колени, ползет по полу и слышит, словно через подушку, вопль Брюса, затем видит Джу: тот сидит напротив стойки, а у него из-под рубашки голубыми кольцами свисают кишки. Магнус вытаскивает револьвер и разряжает его в трех киприотов, сидящих за угловым столом. Так он убил всех троих, перезарядил револьвер, застрелил бармена, а потом напился до потери сознания. Оба его друга умерли, а неизвестный террорист скрылся. Магнус пять месяцев пролежал в госпитале, пока его не комиссовали. Он остался с одним легким и искалеченной ногой.

Тем временем на родине поднималась шумиха среди общественности. Британское правительство уже испугалось своего провала на Кипре, а греческая пресса представляла инцидент как пример жестокости британцев по отношению к гражданскому населению Кипра. Некоторые лондонские газеты также освещали эту историю и, не называя имен, предупреждали о возрастающем усилении власти британских войск на острове; группа членов парламента, принадлежавших к левому крылу, оказывала давление на следственную комиссию и в конце концов один депутат, используя свои парламентские полномочия, передал дело младшего лейтенанта Магнуса Оуэна в суд.

Основная драма развертывалась в то время, когда Магнус был особенно слаб. Заключение следственной комиссии, хотя и было весьма двусмысленным, все же сняло с него наиболее серьезные обвинения. Он помнил слова: «действовал в целях самообороны, в трудной и запутанной ситуации». Хотя со стороны военного суда не было никаких серьезных вопросов, позорное пятно осталось. Рассуждения о жестокостях в Кении, Алжире и на Кипре стали отныне обычной темой для либеральной прессы, а имя Магнуса Оуэна в связи с этим одним из часто упоминающихся.

К тому времени он покинул госпиталь, чтобы продолжать обучение в Великобритании. Однако утонченное времяпрепровождение в Кембридже совершенно выбило его из колеи; к концу года у него был полный упадок сил. Второй год прошел более спокойно. Он как одержимый работал над книгой, основанной на кипрском материале. Так как основной его мишенью были ни национально-освободительное движение киприотов, ни британское правительство, а сентиментальное невежество либеральных интеллектуалов Британии, отзывы о книге были весьма разноречивыми.

Те же самые газеты, которые ранее поносили никому неизвестного младшего лейтенанта Оуэна, теперь с удовольствием снова ковыряли старые раны. Обозреватели отмечали присущую автору индивидуальность и, признавая у него наличие таланта видеть все в саркастическом свете, представляли его как еще неокрепшего молодого зверя, вышедшего из нежной поросли правого крыла. Поскольку Магнус был все же молод и впечатлителен, приписываемая ему роль глубоко уязвила его. Чувство вины и обиды переросло в ненависть к нападавшим, и к тому времени, как он поступил на работу в редакцию «Пейпер», позиции его были непреклонны. Он знал своих врагов и жаждал мести. Работа в «Пейпер» давала ему шанс.

Когда он вернулся в отдел новостей, Хью Риссел в ожидании Магнуса стоял в дверях своей комнатушки, помахивая трубкой. Уже внутри комнаты он протянул Магнусу отрывок телекса и, продолжая держать трубку в зубах, неразборчиво произнес:

– Ивор Несбит мертв. Пришло только что.

Магнус взял телекс и прочитал: «передано по телеграфу в 11 40 ивор несбит импрессарио театра вест-энд 57 лет мертв умер сегодня ранним утром (пятница) неизвестная машина потерпела аварию на автодороге м-4 за несколько часов до того как он должен был явиться в юго-западный окружной суд слушание дела по обвинению в связи со вчерашним вечерним инцидентом приостановлено, здесь в суде разыгралась драма когда мистер несбит не появился после того как был вызван дважды развитие драмы прекратилось сержант сыскной полиции питер склирос…»

Магнус поднял глаза. Риссел внимательно посмотрел на него, потом спросил:

– Итак, что вы думаете по этому поводу? Нападение или авария?

Риссел глубоко затянулся. Уголки его рта опустились в усмешке.

– Кажется, их было двое, не так ли?

Магнус вновь взглянул на телекс. Подробности несчастного случая не сообщались.

– Прошлой ночью шел дождь, машину могло занести, – сказал он нахмурившись. – Но как там обстоят дела с обвинением? Не изменится ход следствия после этого события?

Риссел вынул изо рта трубку и стал изучать свои ботинки.

– Только между нами, строго конфидециально. Сексуальные преступления, 1956, параграф 37, незаконное принуждение одного лица другим к совершению непристойных действий.

Он указал трубкой на листок в руке Магнуса.

– А в этом, похоже, его обвиняет полицейский. Этот парень Склирос.

Магнус кивнул. Вне сомнений, переодетый сыщик. Старая история: ловкие молодые сыщики околачиваются близ клубов и кабаков в ожидании выхода престарелых покорительниц сердец.

Риссел наклонил голову, наблюдая за Магнусом сквозь опущенные ресницы.

– Он был довольно общительным парнем, не так ли? Сознавал свое положение?

Магнус пожал плечами.

– Я не знал его настолько хорошо, – пробурчал он. – Сегодня он мог быть вполне счастлив в Глиндерберне или Гудвуде, а завтра – на каком-нибудь митинге протеста на Трафальгарской площади. Но это не значит, что он покончил с собой. Каждый может попасть в автокатастрофу.

Риссел выпусти через ноздри дым.

– Это дело полиции и следователя. А вы напишите некролог. – Он наклонился и коснулся руки Магнуса. – Но не пишите слишком мягко. И помните, что нельзя клеветать на мертвых.

К четырем часам Магнус написал шесть сотен слов о жизни и временах Ивора Несбита: покровителя современных прогрессивных искусств, основателя Театра Дьявола, известного устроителя развлекательных вечеров, друга знати и поп-мира – имя, не сходившее со столбцов светской хроники. Магнус складывал первый экземпляр и три копии, когда на столе зазвонил телефон.

Мужской голос произнес:

– Мистер Оуэн? Альберт Менсонс? Говорят из службы газа, северная Темза. Как я полагаю, вы наводили справки об утечке газа в вашем блоке? Прошу прощения, но об этом у нас не имеется каких-либо данных.

– Но вчера ко мне заходил мужчина. Он сказал, что он из вашей службы.

– Вы уверены?

– Разумеется, уверен. Он пришел примерно в половине десятого утра. – Магнус пытался осознать услышанное и почувствовал первые приступы беспокойства.

Человек на другом конце провода сказал:

– Я ничего не понимаю, мистер Оуэн. Если бы мы кого-либо посылали, то здесь это было бы отмечено. Если вы хотите, я могу снова проверить, но думаю, произошла ошибка.

– Благодарю, – сказал Магнус. – Это не имеет значения. – И повесил трубку.

Итак, они засылают людей, чтобы шпионить за ним. Но какого черта они надеются найти? Какую-нибудь девчушку у него в кровати в половине десятого утра? Немытые стаканы из-под виски, порнографию на книжных полках? Этого недостаточно, чтобы скомпрометировать человека, однако было ясно: за него взялись всерьез. Они хотели его запугать, и, в силу некоторых сложных причин, он хотел быть запуганным.