Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа

Молодая красавица вошла в свою уборную, переоделась в самый простенький костюм и приказала своей горничной нанять фиакр.

Через несколько минут после этого молодая женщина вышла из своего отеля, села в стоявший у подъезда наемный фиакр и приказала кучеру везти себя к Бастилии и остановиться на углу Сен-Жерменского предместья.

Куда же она ехала?

А теперь нам пора посмотреть, что делают наши знакомцы первого эпизода нашей истории.

Мы говорим о Вишне и Леоне Роллане.

В день их свадьбы при выходе из церкви граф де Кергац, уезжая в Италию, вручил честному работнику два объемистых пакета: в одном из них заключалось письмо Жанны к Вишне, а в другом письмо и банковский билет в сто тысяч франков, который де Кергац дарил Роллану с тем, чтобы тот устроил большую столярную мебельную мастерскую и дал бы в ней занятие двумстам работникам.

Жанна тоже просила Вишню открыть большой модный магазин и в его мастерской дать занятие бедным девушкам.

Спустя шесть месяцев после этого, в предместье св. Антония были открыты две громадные мастерские, занявшие собой почти целый дом.

По прошествии же трех лет Роллан сделался одним из самых известных – фабрикантов и имел громадное число рабочих.

В тот день, когда наша прелестная незнакомка оставила Фернана наедине с доктором, а сама, переодевшись, поехала к Бастилии, Леон Роллан занимался со своим конторщиком в своей конторе.

В это время к нему подошел один из его учеников по имени Мине.

– Что тебе. Мине? – спросил его Леон.

– Хозяин, – ответил мальчик, – с вами желает говорить какая-то молодая девушка.

Леон, подумав и предположив, что это, верно, одна из работниц его жены, которая занималась в верхнем этаже, сказал:

– Зови ее. Я здесь.

Через минуту после этого Роллан увидел перед собой уже известное нам очаровательное маленькое созданьице и невольно вздрогнул.

– Господин Роллан? – проговорила она вкрадчивым, нежным и мелодичным голосом.

– Это я.

Молодая женщина бросила какой-то странный, недоверчивый взгляд на присутствующих в конторе

Леон понял, что ей не хотелось говорить при них, и сделал им особенный знак.

– Что вам угодно? – повторил он свой вопрос, когда конторщик и подмастерье вышли из комнаты.

Она потупилась и вздрогнула.

– Вы, – сказала она, – года два тому назад давали работу Филиппу Гарену.

– Очень может быть, и мне что-то помнится это имя, – сказал Леон, припоминая. – Эго был, кажется, человек лет пятидесяти.

Молодая девушка кивнула головой и опять посмотрела на него так, что он вздрогнул всем телом.

– Это был провинциальный работник, – продолжал Леон, вспомнив, наконец, личность, о которой шел разговор. – Он работал у меня около шести месяцев.

– Совершенно верно.

– Потом, сколько мне помнится, он вернулся на родину, где у него оставалась дочь.

– Я, – пояснила молодая девушка, вся вспыхнув.

– Вы? – переспросил Леон.

– Да. Меня зовут Евгения Гарен, – ответила она грустным голосом.

– Ваш отец…

– Он-то и прислал меня сюда.

– А! Понимаю, – заметил Леон, – он, верно, беспокоится, что поторопился уйти от меня. Но будьте уверены и скажите ему, – добавил Леон Роллан, улыбаясь, – что у меня найдется опять для него работа и даже деньги, если он теперь нуждается в них.

– К несчастью, он не может уже работать… он ослеп.

– Ослеп! – вскрикнул Леон.

– Да. Уже шесть месяцев.

– Вы не ошиблись, что обратились ко мне, – сказал тогда Леон Роллан.

Незнакомка сконфузилась.

– Вы, может быть, ошибаетесь, – сказала она. – Мы пришли просить у вас работы. Мой отец послал меня и сказал: «Госпожа Роллан добрая и достойная женщина и, вероятно; не откажется дать тебе работу».

– Конечно, нет, – ответил Роллан.

– Одно только меня беспокоит, – продолжала молодая девушка, – я не могу ходить работать в мастерскую, так как мой отец ослеп и к тому же болен.

– Ну, это еще вполне поправимо. Вишня будет вам давать работу на дом. Моей жены нет теперь дома, но она скоро будет; если хотите, подождите ее.

– Я подожду, если позволите, – ответила она печально/

Леон посмотрел на нее, на ее чистенький костюм, за которым она напрасно старалась скрыть свою бедность, и испытал какое-то особенное чувство к ней, объясняя это простым состраданием.

– Пойдемте наверх, – сказал он, – там вы подождете в швейной. Моя жена теперь скоро вернется домой.

Молодая девушка молча встала и последовала за ним.

– Странно, – думал между тем Леон, поднимаясь по лестнице, – этот Филипп Гарен был порядочный плут, когда он работал у меня.

И, оборотясь к молодой девушке, он спросил:

– Где живет ваш отец?

– В двух шагах отсюда: улица Шарон, № 23.

– Я схожу сейчас же к нему. Я только что хотел идти туда, на эту улицу, когда вы пришли ко мне. Там у меня склад дров.

– Мамаша, – добавил он, входя в мастерскую, – Вишня еще не возвращалась?

– Нет еще, – ответила старуха.

– Вот эта молодая девушка подождет ее, я особенно рекомендую ее как дочь одного из бывших моих работников.

Затем он обернулся к молодой девушке и предложил ей позавтракать с ними.

– Благодарю вас, – ответила она печально, – но извините меня, если я не приму ваше предложение. Мой отец…

Леон был тронут до слез и подумал, что она, вероятно, не принимает его предложения потому, что у ее больного отца нет совсем хлеба.

– Подождите здесь, – сказал он, – я сейчас же вернусь.

И, накинув на плечи пальто, он проворно сошел с лестницы, вышел из дому и направился на улицу Шарон.

Через несколько минут после этого он был уже у дома № 23.

– Где живет Филипп Гарен? – спросил он у привратницы.

– Шестой этаж, в коридоре третья дверь налево. Леон Роллан поднялся по грязной узкой лестнице на самый верх дома и постучался в указанную ему дверь.

– Войдите, – раздался из-за нее чей-то разбитый голос.

Леон отворил дверь и невольно вздрогнул при виде той ужасной нищеты, которая царствовала в этой крошечной конурочке, все убранство которой состояло из кровати, соломенника, стола и двух стульев.

Старик лежал на соломеннике, прикрытый тонким одеялом. Но столе стояла кружка с водой, кусок хлеба и несколько пустых обломанных и потрескавшихся тарелок.

Леон узнал своего бывшего работника, глаза которого были красны и тусклы.

– Кто там? – спросил он плачевным голосом.

– Это я – Леон Роллан.

– Возможно ли?! – вскрикнул слепой. – Такая честь жалкому бедняку

– У меня была ваша дочь.

– Ах! – продолжал старик, едва удерживаясь от рыданий. – Без этого божьего дитятка я бы умер с голоду.

И при этом старик рассказал, что почти полгода она работает по восемнадцать часов в сутки за пятнадцать су, и это все из-за него.

– Вы отлично сделали, мой друг, что прислали ее ко мне. Ваша дочь теперь у меня, и моя жена даст ей работу, а покуда, мой друг Гарен, позвольте мне услужить вам и дать взаймы немного денег.

Слепой закрылся руками.

– Ах, – прошептал он, – я не смею и не могу отказаться, когда моя бедная дочь…

И при этом он смиренно протянул руку.

Леон положил в нее две золотые монеты и сказал:

– Прощайте покуда. Завтра я буду у вас, а теперь пришлю к вам вашу дочь.

Роллан спустился вниз и подошел к привратнице-старухе в чепце вроде турецкой чалмы.

– Подите к Гарену, – сказал он, подавая ей шесть франков, – затопите у него камин, купите говядины и сварите ему супу. Вообще, позаботьтесь о нем. Я еще зайду сюда.

Привратница, ввиду подобной щедрости, отвесила ему поклон до самой земли и поспешила исполнить его приказание.

Леон Роллан направился домой, и в то время, когда он шел по площади, его догнала Вишня, возвращаясь от графа де Кергаца.

Вишня в эти четыре года превратилась в прелестную молодую особу, на которую любовались все жители предместья и не называли ее иначе как «прелестная, очаровательная госпожа Роллан».

– Милочка, – сказал ей Леон, – пойдем поскорее, тебя уже давно ждут дома. т – Кто?

– Одна бедная девушка.

И Леон рассказал своей жене, что произошло в ее отсутствие.

Евгения Гарен сидела в столовой и ожидала их. Вишня взглянула на нее и невольно вздрогнула.

– Вот и оба попались! – подумала Евгения. – Через неделю этот человек будет страстно и безумно влюблен в меня, а эта особа станет также сильно ревновать.

Через час после этого мнимая дочь Филиппа Гарена поднялась по грязной лестнице дома № 23 и вошла в каморку слепого.

Привратница точно исполнила приказания Леона Роллана: она затопила камин и сварила суп, который старик и доедал, когда к нему вошла его мнимая дочь.

– Ну, господин слепой, – сказала она, – хорошо ли вы сыграли вашу роль?

– Отлично. И если бы вы были тут, моя добрая барыня, то вы бы похлопали мне. Я так хорошо плакал, что дурак совершенно растаял.

Слепой расхохотался.

– Он дал мне целых сорок франков, – продолжал он рассказывать, – и прислал нашу привратницу, вдову Фипар, затопить у меня камин и сварить мне супу.

– Вижу, вижу, – заметила, улыбаясь, молодая женщина, – что у вас отличный аппетит.

– Гм… Аппетит-то хорош, но жажда еще сильнее, и если бы соблаговолили, милая барыня, приказать потешить меня винцом.

– Погоди, старый пьяница, – ответила, смеясь, молодая женщина, – ты тогда разболтаешься и можешь наделать кучу глупостей.

– Следовательно, я должен утолять свою жажду одной водой.

– Пока я не дозволю тебе пить вино. В тот день, когда тебе будет дано это разрешение, ты можешь спать хоть в самом кабаке.

– А смею спросить: скоро это будет?

– Не знаю еще. Ну, я не могу долго сидеть в вашей конуре, слушайте хорошенько: мы условились, что вы будете получать от меня ежемесячно по десять луи. Если вы только будете честно и добропорядочно выполнять роль слепого.

– Совершенно верно, моя добрая, но даю вам честное слово Гарена, что я отлично исполняю роль слепого, несчастного отца.

– А если вы дотянете свою роль до конца, то вам заплатят еще тысячу экю. Конечно, по окончании всей этой комедии.

Мнимый слепой радостно вскрикнул.

– Прощайте. Я зайду сюда завтра утром. Роллан не может прийти завтра ни утром, ни вечером, я это знаю. Но если бы он пришел вечером, то вы, вероятно, сумеете сказать ему, что я пошла по делу.

Сказав это, мнимая Гарен встала и, спустившись по лестнице, зашла к привратнице, которая была не кто иная, как вдова Фипар, приемная мать негодяя Рокамболя – щеголеватого виконта де Камбольха.

Так как вдова Фипар была посвящена в тайны мнимой дочери отца Гарена, то Тюркуаза вошла к ней, не стесняясь, и сказала:

– Я бросила вам наверху узел. Вы отнесете его в комнату, нанятую вами для меня в улице Лапп, и найдете швею, которая бы как можно скорее сшила все, что там завернуто. Понимаете?

– Конечно, моя красавица.

– До свидания.

Тюркуаза вышла от нее и, наняв фиакр, приказала ехать в улицу Монсей.

Через несколько минут после этого она уже была дома, то есть в отеле, куда поместил ее сэр Вильямс, сделавший из нее орудие своих преступных планов.

Войдя к себе, она поторопилась сбросить с себя свой костюм, приняла ванну и оделась в великолепный костюм.

– Что он? – спросила она у служанки.

– Ничего, доктор был и перевязал его. Он все спрашивал, скоро ли вы вернетесь.

Тюркуаза расхохоталась.

– Ну, бедный голубок, попался, – заметила она, – и я убеждена, что через три месяца от полезет в скважину замка по первому знаку моего мизинца.

Сказав это, молодая женщина прошла в комнату, где ожидал ее раненый Фернан.

– Наконец-то, – прошептал он при виде ее.

– Неужели вы е таким нетерпением желали меня видеть, – спросила вкрадчиво молодая женщина, бросая на Фернана такой взгляд, который невольно заставил его покраснеть.

– Извините меня, – прошептал он.

Она улыбнулась еще раз и небрежно бросилась в большое кресло, стоявшее около кровати больного.

С этой минуты Фернан Роше стал жить как во сне. А она, его очаровательница, по-прежнему продолжала окружать себя глубокой тайной.

Через несколько дней после этого он мог уже вставать, и Фернан был очень обрадован, когда прелестная незнакомка сказала ему:

– Сегодня великолепный день, солнце так и греет, и в воздухе очень тепло. Если вы будете благоразумны, то я позволю вам пройти раза три по саду… конечно, опираясь на мою руку.

Дня через три после этого, когда Фернану сделалось уже почти совсем хорошо, прелестная незнакомка сказала ему:

– Мой друг, я попрошу вас оказать мне большую услугу.

– Все, что вы хотите, лишь бы я мог доказать вам свою…

– Можете, – перебила она, – к чему все эти громкие фразы. Слушайте меня хорошенько.

– Говорите.

– Вы, конечно, знаете, что я не могу сказать вам ни моего имени, ни названия улицы, где стоит этот дом.

– Да.

– Следовательно, вы, верно, не откажетесь дать мне ваше честное слово, что вы будете повиноваться мне слепо.

– Даю.

– Слепо – в точном значении этого слова, так как я завяжу вам глаза.

Фернан удивился.

– Завязав вам глаза, вас посадят в карету, но предварительно вы возьмете с собой это письмо, в нем будут заключаться мои инструкции, и вы увидите, чего я жду от вас.

– Это что-то вроде главы из сказок «Тысячи и одной ночи».

– Почти что так.

– Но куда же меня повезут?

Молодая женщина расхохоталась.

– Странный вопрос! – заметила она. Зачем же вам глаза завязывают?

– Да, вы правы.

– Вы сядете в карету, вас повезут… затем остановятся, и вы выйдете. Тогда вы снимете повязку и прочитаете мое письмо.

– А когда надо ехать?

– Сейчас же.

Затем она села к письменному столу и, написав несколько строчек, приказала подать Фернану его плащ.

– Вот этим платком, – сказала она, снимая со своей шеи маленький платочек, – я завяжу вам глаза, и вы должны думать обо мне, пока у вас будут завязаны глаза.

Затем Тюркуаза завязала ему глаза, посадила его при помощи кучера в карету и захлопнула ее дверцы.

Кучер ударил по лошадям, и карета покатилась.

Карета ехала быстро, беспрестанно поворачивая в разные стороны, и, наконец, часа через два остановилась.

– Мы приехали, сказал кучер, отворяя дверцу кареты.

Фернан поспешил выйти из экипажа и осмотреться.

Была ночь.

Он находился в конце Амстердамской улицы, как раз против Западной железной дороги.

Фернан поспешил подбежать к фонарю и прочел письмо, оно, впрочем, было очень коротко.

«Мой друг!

Вы уже почти поправились и потому в состоянии возвратиться домой, где вас так нетерпеливо ждет ваша жена, которая вас так любит.

Прощайте и не выходите больше на дуэль.

Прощайте, не сердитесь на меня и скажите самому себе, что видели все это во сне.

В нашей жизни, право, нет ничего лучше снов».

Фернан глубоко вздохнул и слегка вскрикнул.

– Я должен увидеть ее, – прошептал он, – хотя бы для этого пришлось перевернуть весь Париж.

На следующий день после того, как Фернан был выпровожен из маленького отеля Тюркуазы, часов в двенадцать ночи в квартире Рокамболя сидел сэр Вильямс.

Виконт курил сигару, а сэр Вильямс кушал прекрасный пирог, вознаграждая себя им за ту постную пищу, которой он довольствовался в отеле графа де Кергаца.

– Дядя, – заметил Рокамболь, – мы не видались уже три дня, и теперь, вероятно, есть уже что-нибудь новенькое.

– Вероятно, племянник.

– Пока вы будете ужинать, я прочитаю вам наши записки.

Сэр Вильямс молча кивнул головой.

Рокамболь встал, взял туго набитый картон и развернул его, устроив из своих коленей что-то вроде стола. «

– Посмотрим, – пробормотал капитан, продолжая ужинать.

– Начинаю с отчета Шерубена.

– Это самый важный.

Все члены общества червонных валетов писали постоянно свои донесения Рокамболю.

Рокамболь начал читать.

Из отчета было видно, что Шерубен уже успел заинтересовать маркизу.

– Ох, – заметил Рокамболь, – пять миллионов этой индийской барыни достаются нам не легко.

– Но до них все-таки доберутся.

– Маркиза – чистая крепость из добродетели.

– Да, – согласился сэр Вильямс.

Рокамболь перебрал опять бумаги и продолжал читать.

– Записка о Маласси.

– Эта записка писана Вантюром, – заметил он, – а для управляющего и лакея Маласси он довольно ловок.

– Читай, – заметил сэр Вильямс. Рокамболь перевернул листок и стал читать:

«Маласси вернулась ночью с бала. Вскоре она услышала шаги и предположила, что это герцог де Шато-Мальи, но ожидания ее не оправдались, так как вместо него к ней вошел шестой червонный валет. Она слабо вскрикнула, между тем как дверь ее комнаты заперлась и в ней воцарилось глубокое молчание.

Неизвестно, что произошло в ее комнате, но г. Шампи ушел перед самым рассветом и с тех пор не приходил больше к ней.

Госпожа Маласси стала выходить ежедневно из дом в два часа и возвращаться к себе только в четыре.

В четверг, в семь часов утра, пришел к ней сам герцог, судя по его встревоженному лицу и беспорядку в одежде, можно было предположить, что он не ложился спать всю ночь.

При виде его Маласси тоже побледнела и не смогла скрыть своего волнения. Впрочем, она имела достаточно характера и силы воли, чтобы не выдать себя перед ним, и отлично разыгрывала свою роль.

Герцог бросился перед ней на колени и страстно умолял ее, это продолжалось довольно долго, и, наконец, она уступила под условием, чтобы свадьба их была самая скромная, и притом ночью, и чтобы после свадьбы они тотчас же уехали в Италию.

В заключение всего этого я нахожу нужным заметить, что она потребовала также от герцога, чтобы он не был у нее до дня первого оглашения.

Жду приказаний».

– Недурно, – проворчал сэр Вильямс, – но только чересчур уже быстро, так, что его надо несколько придержать. Дело молодого графа де Шато-Мальи еще немного продвинулось вперед.

– Что нового от Фипар? – добавил он.

– Маленький рапорт, – ответил Рокамболь, – я его записал со слов моей маменьки, которая приходила ко мне сегодня вечером.

– Читай!

«Белокурая дамочка бывает аккуратно и ежедневно у отца Гарена, она сидит у него и шьет. Роллан тоже приходит ежедневно, под предлогом узнать о здоровье старичка, а на самом деле что-то долго просиживает с молоденькой дамой.

Уже два дня, как его голос что-то особенно дрожит, когда он спрашивает у меня, дома ли девица Евгения.

Вчера он явился раньше обыкновенного и в то время, когда маленькая дама еще не была у Гарена. Я сказала ему, что ее нет дома, он побледнел, но все-таки пошел наверх».

– Птица в сетях, – заметил опять сэр Вильямс и вынул из кармана маленький сверток бумаги.

Это было письмо Тюркуазы и заключало всего несколько строк:

«Любезный попечитель! Мне кажется, что бедную Вишню Роллан в самом непродолжительном времени постигнет глубокое несчастье. Ее сумасшедший супруг окончательно обезумел. Он готов ежеминутно броситься передо мной на колени и если и удерживается от этого, то только потому, что около нас находится постоянно мой отец Гарен.

Ваша козочка».

Сэр Вильямс прочел еще раз это послание и, наконец, сжег его на свечке.

– Дядя, – заметил Рокамболь, – могу я вам задать один вопрос?

– Да.

– В Тюркуазу влюбились одновременно Фернан и Леон?

– Конечно.

– К чему же эта двойная игра? Можно ведь было просто найти двух женщин.

Сэр Вильямс пожал плечами.

– Решительно ты глупее, чем я предполагал, – сказал он.

– Но…

– Как, – продолжал сэр Вильямс, не обращая ни малейшего внимания на обиженный протест Рокамболя, – разве ты не предвидишь той минуты, когда оба эти человека дойдут до предела своей страсти?

– Что же тогда?

– Что? Тогда мы подготовим маленькую сцену: они встретятся и убьют друг друга, как какие-нибудь пьяные мясники.

– Славно! Славно! – вскрикнул в восторге Рокамболь и посмотрел на своего капитана с восхищением.

Сэр Вильямс предался размышлениям, которых Рокамболь не решился прервать.

Так прошло около десяти минут. Но вдруг англичанин поднял голову.

– По моему мнению, – начал сэр Вильямс, вдохновляясь, – сердце женщины бывает иногда очень загадочно, но, чтобы узнать его, бывает много данных.

– Так.

– Кто знает, может быть, она уже втайне любит Шерубена.

– Может быть.

– Но будучи добродетельной, она сама не хочет сознаться себе в этом, – следовательно, мы должны как-нибудь вырвать у нее это признание.

– Да можно ли это?

– На свете все возможно.

– Так, дядя.

– Маркиза часто ездит в оперу?

– Почти постоянно.

– Отлично. Послезавтра идут «Гугеноты». Ты отправишься к Шерубену и скажешь ему, что ты мастер делать царапины в плечо. Он должен позволить тебе нанести этот удар. И кто знает, – может быть, маркиза пошлет на другой день после вашей дуэли узнать о его здоровье.

– Черт побери! Ваша мысль, право, недурна, дядя.

– Постой и слушай. Ты пошлешь Шерубена в оперу и велишь ему поместиться поближе к ложе маркизы.

– Так.

– В антракте ты поссоришься с ним и, конечно, будешь разговаривать с ним настолько громко, что маркиза услышит вас и узнает точно о часе и месте дуэли и дальнейших подробностях ее. Конечно, ты не позабудешь и об адресе Шерубена.

– Понимаю.

– А в ожидании этого пусть Шерубен завтра же переедет в улицу Пепиньер, № 40.

– То есть в дом госпожи Маласси.

– Верно.

– Окна этой комнаты выходят в сад, и их можно видеть из квартиры Маласси.

– Отлично! Отлично! – бормотал восхищенный Рокамболь.

– Маркиза бывает иногда у своей приятельницы, и я готов побиться с тобой об заклад, что в день дуэли раньше полудня маркиза будет уже у госпожи Маласси. Вантюр будет извещать нас. Как тебе все это нравится?

– Восхитительно, бесподобно, но…

– Еще что?

– Ведь «но» может быть всюду. Если Шерубен не захочет…

– Что?

– Да быть ранен.

– Ты с ума сходишь, виконт.

– Да ведь это неприятно.

– Мой друг, раз человек попался в наши руки, – заметил холодно сэр Вильямс, – то он вполне наш.

– Мне больше нечего возразить, – проговорил смиренно Рокамболь.

Баронет молча встал, застегнулся и протянул руку Рокамболю.

– Прощай, до завтра, Вечером буду.

– Поедете в моем экипаже?

– До улицы Бланш.

Сэр Вильямс действительно доехал до улицы Бланш и, остановившись там, направился в улицу Монсей. Здесь он вошел в отель Тюркуазы.

– Ах! Это вы, – сказала она, – я так и думала, что вы приедете ко мне сегодня вечером.

– То есть, вернее сказать, утром, так как теперь, уже три часа утра.

– Все равно.

– Завтра поутру ты отвезешь своего мнимого отца в лечебницу Дюбуа – она находится в предместье Сент-Дени.

– Наконец-то, – радостно проговорила Тюркуаза.

– Остальное ты сама знаешь.

– А Фернан?

– О! Еще рано. Черт возьми! Как рано для того, кто хочет обобрать человека на пять миллионов.

– У меня хватит терпения, – заметила она, – и я уверена, что если он еще раз вернется сюда, то оставит здесь все свое состояние до самой последней частицы его.

– Ну, а честь своей жены? – проговорил баронет спокойным голосом.

Тюркуаза нагнула голову и тихо прошептала: Да будет так!

На следующий день после свидания сэра Вильямса с Рокамболем, вечером, в половине восьмого, маркиза Ван-Гоп сидела в своем будуаре и одевалась.

Маркиз присутствовал тут же и любовался красотой своей жены.

Маркиз был страстный игрок в шахматы и в этот вечер поджидал к себе хороших игроков, а потому и не хотел лишать себя случая поиграть в свою любимую игру.

– Друг мой! – сказал он своей жене, – я заеду за тобой в театр к последнему акту.

– Просите майора в залу, – распорядилась маркиза.

– Вы уже одеты, – заметил живо маркиз, – и вы можете принять его здесь.

Майору было уже около пятидесяти лет, и этим-то и объяснялось то доверие, которое выказывал ему маркиз. Майор вошел в будуар.

– Вот кстати-то, – проговорил любезно маркиз. Майор поцеловал руку маркизы и посмотрел вопросительно на ее мужа.

– Вы любите оперу? – спросил вместо ответа маркиз.

– Да, очень.

– Ну и отлично, вот маркиза предлагает вам место в своей ложе на сегодняшний спектакль.

На губах у маркизы появилась легкая улыбка.

– Майор, – проговорила она насмешливым тоном, – вы знаете страсть моего мужа к шахматной игре, и эта страсть заставляет его теперь отдать свою жену под покровительство друга.

И затем, взглянув на своего мужа, добавила: – Идите, милостивый государь, идите играть в шахматы.

Через десять минут после этого майор сел вместе с маркизой в карету и поехал с нею в оперу.