Степные волки

4.

Пламен

– Вот одного я никак не пойму, – Звенислав толкнул меня в бок.

– Чего? – я покосился на него.

– Почему ты не согласился принять помощь Кривого Руга? Сейчас бы не пришлось торчать здесь на холоде и ждать этих скотов, Матео и Гильома. Что если у нас ничего не получится?

– Справимся, – коротко ответил я.

Звенислав шмыгнул носом и слегка дрожащим голосом сказал:

– У головорезов Кривого Руга получилось бы лучше.

– Звенислав, свои проблемы решим сами. Я этого гада Матео, сколько себя помню, всегда ненавидел. Подумай про Сияну. Вспомни, как Матео тебя кнутом бил. А еще про могилки наших приютских, которые вдоль забора похоронены. Или забудешь, словно не было ничего?

– Не дави на меня, Пламен, я ничего не забыл, – пробурчал он. – И гада этого, не меньше твоего ненавижу, но сомневаюсь.

– Говорят, в первый раз всегда так…

– Кто говорит?

– Люди, кто же еще, собаки пока разговаривать не умеют.

Такой беспредметный разговор мы вели третий час подряд. Как обычно, Матео и Гильом, у которых сегодня выходной, отправились в кабак. Кстати, для заведения, где они обычно проводили время, даже это название слишком громкое. Правильней называть его шалманом или притоном для мелких воришек.

В общем, куда они отправятся и как проведут ночь, мы знали. Несколько раз во время своих ночных вылазок в город видели наших воспитателей. А случалось, что по приказу Матео приходилось забирать Гильома из того заведения и тащить в приют. Поэтому мы как обычно легли спать, и пару часов спокойно вздремнули. А проснувшись, покинули территорию приюта.

Неподалеку у нас был схрон, в котором мы прятали еду или что-то ценное на обмен. И в нем лежали два острых разделочных мясницких ножа. Эти свинорезы мы украли на рынке три недели назад у зазевавшегося мясника, и расставаться с ними не собирались. Как бы нам голодно ни было, но на воспитателей зуб давно имели. Поэтому предполагали, что ножи нам вскоре понадобятся.

Раскопав тайник, мы вооружились и двинулись к месту, которое определили для засады. Затаились в небольшом тупичке между двумя домами и, облокотившись на стены, стали ждать. Прошел час, за ним другой. А наших воспитателей, которых мы надеялись перехватить, все не было. То ли они крепко гуляли, то ли мы их упустили, то ли приятели решили отдыхать в другом месте. Последние варианты плохие, так как за ними не заржавеет. Сказали, что силой девчонку к себе потянут, так и сделают. При этом возмутиться не получится, и вдвоем с парой здоровенных откормленных бугаев в открытой драке мы не справимся. Нет в нас еще настоящей силы, тут Сияна права. И все, что у нас есть – ярость, злоба, обостренное чувство справедливости и желание выжить. Нас ведь всего трое таких на весь приют, которые сами что-то решить могут. Мы и Курбат-горбун, который сам по себе и держится в стороне. А остальные, как все. Куда их поведут, туда они и двинутся. Хоть насмерть их режь, на ремни распускай, а они только плакать будут, и защищать себя не станут.

– Светает уже, – шепнул друг. – Может, они другой дорогой пошли?

– Нет, всегда по этой улочке возвращались. Так ближе.

Звенислав прислушался и сказал:

– Кто-то идет.

Мы приготовились и, присев на корточки, высунули из тупичка головы. В моей руке широкий стальной нож и я готов убивать. Сомнений не было. Но почему так бешено стучит сердце, а рукоять скользит от пота? Это страх. Он есть, сидит глубоко внутри и нужно научиться справляться с ним. Иначе не выжить.

Шаги приближались, действительно, кто-то приближался.

В тумане мелькнула одинокая тень. Однако это не Матео и не Гильом. Потому что идущий по улице человек слишком невысок.

Нервы напряжены до предела. Меня немного колотило и от волнения я уронил нож на брусчатку. Сталь ударилась о камни. Звонкий звук разносится в тумане далеко и человек замер. Видимо, он хотел убежать, но не решился. Почему и кто этот человек?

– Парни, – неожиданно окликнул нас незнакомец. – Пламен, Звенислав? Это вы?

– Курбат, – облегченно выдохнул Звенислав.

Точно, Курбат-горбун. Как же я его не угадал? Хотя не мудрено. Туман все искажает и если не присматриваться, кажется, что никакого горба у Курбата нет.

– Да, – ответил я. – Это мы. Иди сюда.

Он подошел и я спросил:

– Что здесь делаешь? – его лицо в полутьме не разглядеть, но мне показалось, что он улыбнулся.

– Я понял, куда вы пошли. Зачем, тоже догадался. Вы что же думаете, у вас одних к этим ублюдкам счеты? Нет, я с вами.

– А ты готов? – изображая бывалого, ухмыльнулся Звенислав.

– Я точно готов, а вы, по-моему, нет, – он ногой пододвинул ко мне упавший нож.

Сказать нечего, Курбат прав. Еще до дела не дошло, а руки уже затряслись. Поэтому возражать не стал. Поднял свинорез, обтер его об дерюгу, которую накинул как защиту от утренней сырости, и уточнил:

– Так ты с нами?

– Да, – подтвердил он.

– А где раньше был?

– Ходил к шалману, и через щели в крыше видел, что Гильом уже валяется под столами, а Матео просил хозяина налить в долг.

– Значит скоро домой пойдут.

– Угу, – Курбат кивнул и прикоснулся к накинутой на мои плечи дерюге. – Это вы правильно придумали, поверх одежды что-то накинуть. Кровушкой точно запачкаетесь, а стираться негде. После дела сразу в приют придется бежать, чтобы на подъем успеть.

– А у тебя как, есть что-то из оружия?

Молча, он вытащил из-за пояса толстый и остро заточенный вертел для жарки поросят.

– Нормально, – я удовлетворенно кивнул, и мы вновь замолчали, ждем.

Курбат в помощь это хорошо. Даже странно, что мы не додумались его сами позвать. Он хоть и горбун, но сильный и жилистый. А про его ненависть к воспитателям и говорить ничего не надо. Все понятно без лишних слов.

– Поет вроде кто, – нарушая тишину, сказал Звенислав.

Мы прислушались и, действительно, дальше по улице слышны пьяные голоса и кто-то выводит песню про распутную мельникову жену. Кстати, это любимая песня Матео, когда он находится в подпитии. А вот уже и шаги слышны, и вскоре мы увидели тех, кого ждали. Воспитатели шли, обнявшись, и в разнобой орали песню. Секунда, две, три. Они тянулись так долго. Но, наконец, Матео и Гильом прошли тупичок, в котором мы затаились.

Курбат толкнул меня в бок и шепнул:

– Ну… давай же… Другого шанса не будет…

Как и положено вожаку, я первым вышел из полной тьмы тупика в сумерки улицы, сделал шаг и перешел на бег.

Нож в руке тускло блестел, и я увидел перед собой ненавистного Матео. Пора! Словно кошка, я прыгнул на спину врага и со всей силы вогнал клинок между плечом и шеей.

Я не промазал и смог сделать, что задумал. Он упал лицом вниз, а я навалился на него сверху, вытащил нож и снова ударил, в то же самое место. Видимо, перерубил какую-то вену. Он захрипел и его кровь, рисуя на заплесневевшей и осклизлой стене дома неровные зигзаги, струей устремилась вправо.

Рядом кто-то хрипел, и что-то сильно толкнуло меня в бок. Поэтому я обернулся и разглядел Гильома, который в предсмертной агонии дрыгал ногами. А над ним стояли Звенислав и Курбат, которые размеренно и как-то механически, отстранившись от происходящего, наносили удары.

Матео подо мной уже не хрипел, затих, а Гильом все еще дергался и пытался встать. Однако раз за разом широкий свинорез бил его в живот, а толстый вертел пробивал грудную клетку в районе сердца, и вскоре он тоже замер.

– Пошли, – поднимаясь, устало сказал я. – Хватит.

Но товарищи меня не слышали. Они с хеканьем наносили удары в тело своего давнего мучителя, и совсем не замечали, что он уже мертв.

– Хватит, – уже громче повторил я и по очереди дернул их за плечи.

Звенислав оторвался от своего занятия и смахнул выступивший на лбу пот, а Курбат переместился к Матео и нанес ему еще один удар. Штырь пробил спину воспитателя и застрял. А Курбат не смог его выдернуть и, сплюнув на грязную мостовую, стал выворачивать нашим жертвам карманы.

– Зачем? У них нет ничего, – сказал Звенислав горбуну.

– Пусть на уличных грабителей подумают, – ответил он. – За них беспокоиться и горевать некому. Поэтому концов искать не будут. Или на воров Папаши Бро подумают, или на кого из заезжих бандюганов.

Дело сделано, мы покинули место преступления и, обмывшись в речке, в которую скинули окровавленные дерюги, вернулись в приют.

Все тихо, нас никто не искал. Но когда мы входили в барак, заметили Сияну, которая сидела на табуретке рядом с дверью и, с надеждой в голосе, спросила:

– Ну, что?

Звенислав собирался ответить, но я его опередил:

– Воспитателей ночные разбойники ночью остановили. Матео, наверное, в драку полез, и бандиты их убили. Мы не знаем ничего, и ты молчи, про что у нас разговор был. Поняла?

Девчонка согласно кивнула и, не знаю почему, снова стала плакать. Вот же, не разберешь ее. Радоваться надо, что воспитателей-мучителей больше нет, а она плачет. Впрочем, может быть, это слезы радости?

Сияна ушла, а мы упали на свои нары. После чего, так и не заснув, постоянно прокручивая в голове то, что мы совершили, пролежали до подъема.

Сегодня старшим был немногословный Джузеппе, который вошел в барак и выкрикнул только одно слово:

– Подъем!

Приютские воспитанники выбежали во двор, построились и я увидел то, чего давно уже не видел. Помимо воспитателей на крыльце их домика стояла обеспокоенная мадам Эра, она же директор сиротского попечительского приюта, госпожа Эрмина Хайлер.

Видимо, произошло что-то серьезное, и мы с другом переглянулись. А не мертвые ли воспитатели тому причиной? Но нет, все как обычно, о воспитателях, которые не появились, ни слова. Вот только на хозработы в пределах территории приюта времени отводилось меньше чем обычно. Потом завтрак. Суп, в котором, о чудо, плавали куриные крылышки. Настоящий наваристый бульон. Прямо праздник какой-то. На сердце и так неспокойно, а тут такие перемены. Определенно, намечалось какое-то необычное событие. А затем стали происходить чудеса – нам выдали новенькие рубахи и штаны, а девчонкам строгие серые платья. Все быстро переоделись, на работу в город никого не отправили, и нас снова построили во дворе перед крыльцом воспитательского домика.

Ждем. Что дальше?

Вышла мадам Эра, которая произнесла проникновенную речь:

– Воспитанники, дети мои, вы все для меня как родные и я хочу поделиться с вами печальной новостью. Сегодня на рассвете умер наш покровитель, заступник и защитник, герцог Конрад Третий – да покоится он с миром. И нам будет оказана огромная честь. Сам верховный жрец Белгора, достопочтенный Хайнтли Дортрас, проведет с нами поминальную службу. Цените это, дети мои, ибо сказано – нет для доброго и справедливого бога Белгора первых и последних. Пред ним, – она подняла свой ярко накрашенный красной краской ноготь, – все равны.

Мы прониклись печалью, как и положено, а сами радовались. Сегодня работ нет и завтрак как у людей. А если еще и жрец чего-нибудь от щедрот своих подкинет, совсем замечательно будет. Впрочем, мадам Эра продолжила свою речь, и пришлось сосредоточиться.

– Запомните, дети, – голос мадам стал суров, словно зимние морозы, – если кто-то из жрецов или сам достопочтенный Хайнтли Дортрас будут вас спрашивать, как мы здесь живем, отвечайте, что все хорошо. А если кто-то из вас, поганцев, сболтнет лишнего, до утра не доживет, вы меня знаете. Свободны, всем в учебный класс.

Понятно, приехала проверка, и мадам Эра замазывала глаза. Такое случалось всего один раз, когда еще была жива жена Конрада Третьего. Хоть и давно это было, но тот момент я не забыл. Больная и усталая женщина бродила как тень между нами, гладила мальчишек по голове, а некоторых девчонок целовала в висок. Угнетающее воспоминание, мне потом неделю кошмары снились. До тех пор, пока эта женщина не умерла. Тогда даже мадам Эра загрустила, и я слышал ее жалобы Матео, который в то время был ее постоянным любовником. Мол, беда, такая щедрая покровительница умерла, и ей жаль.

Нас запустили в учебный класс – аккуратный барак, который все время был на замке. Приютские расселись за партами, которые были нам малы. А Джузеппе, который исполнял обязанности учителя, раскидал на каждое место по куску дешевого пергамента, и мы замерли в ожидании Хайнтли Дортраса.

Прошло немного времени, и важный гость, высокий мужчина с окладистой седой бородой, прибыл. Выслушав доклад мадам Эры, он сразу же прошел в класс и остановился на середине барака, в том месте, где должен стоять учитель и делиться с учениками книжной премудростью.

Тишина. Жрец, молча, ни слова ни говоря, медленно пошел вдоль рядов, при этом пристально всматриваясь в лицо каждого. Его молчание подавляло и угнетало, но никто пикнуть не смел, все застыли, словно каменные изваяния. А когда Хайнтли Дортрас посмотрел на меня, то показалось, что сейчас жрец узнает все мои самые сокровенные тайны, докопается до того, что мы совершили минувшей ночью, и прикажет воспитателям запороть меня до смерти. Но ничего не произошло. Он отвел взгляд и, пройдя меж рядов, вновь остановился. После чего густым басом запел поминальную молитву в честь умершего герцога Конрада Третьего Штангордского.

Мы встали и, по мере наших знаний, стали повторять за ним. Разумеется, молитву я не знал и только открывал рот, пытаясь попасть в такт с другими и так мы простояли четверть часа. Жрец окончил поминовение, благословил нас, распрощался на выходе с мадам Эрой и отбыл.

Наш отдых продолжался до полудня, а потом случилось то, чего я все время ждал. В сопровождении стражников пришли городские мортусы, которые доставили уже начавшие пованивать тела Матео и Гильома.

Не могу сказать, что кто-то горевал о наших воспитателях, ибо не было такого. Вот разве что мадам Эра, но она сожалела лишь о проверенных временем надежных работниках, но никак не о людях.

Мертвецов сгрузили возле нашего барака и, по иронии судьбы, хоронить их выпало мне, Звениславу и Курбату. Как самым крепким.

Покидав тела воспитателей на строительные носилки, мы оттянули их к забору. А потом вырыли две ямы и, скинув туда трупы, закопали.

До вечера просидели в кустах, на импровизированном приютском кладбище. Не столько перемывая косточки Матео и Гильому, сколько вспоминая тех, кто был похоронен с ними рядом.

– А я говорю, – доказывал свое Звенислав, указывая на куст дикой смородины, – что здесь Вышата похоронен, которого на стройке балкой придавило.

– Нет, – Курбат был немногословен, – то Дива, точно знаю, сам ее хоронил.

– А где тогда Вышата? – не успокаивался Звенислав.

– Он правее, где черемуха.

– Где черемуха, там Ясна, – мой друг поник головой, вспомнив родную сестру.

– Хватит, – прервал я товарищей. – Здесь на одном месте по три-четыре человека схоронено. Сначала хоронили тех, кто в первую зиму от голода помер. Потом через три года холода большие случились, опять всех тут клали. А затем уже тех, кто за остатние шесть лет преставился.

Курбат пожал плечами и его горб забавно качнулся. Смешно мне не было, но какую-то неловкость я почувствовал. Горбун, который пока разговаривал, забывал о своем увечье, видимо, почуяв смену моего настроения, нахмурился и засобирался.

– Пойду, – пробурчал он.

– Погоди, – остановил я его.

Он исподлобья посмотрел на нас и спросил:

– Чего еще?

– Ты как, теперь всегда с нами или опять сам по себе?

Горбун задумался, крепко так, серьезно и сосредоточенно. Так из всех наших, только он умел.

– До конца? – уточнил он.

– Да. До самого последнего часа.

– Пусть будет так, – поддержал меня Звенислав.

– Тогда в полночь встретимся на этом месте, дело будет, – отозвался Курбат и улыбнулся, как и должен улыбаться четырнадцатилетний парень, а затем развернулся и направился к баракам.

Чуть погодя, вслед за ним из кустов вышли и мы. Потолкались по двору, никто нас никуда не гнал и, воспользовавшись этим, мы завалились спать. Если все будет как обычно, то этой ночью нас ждут новые приключения.

5.

Штенгель

Когда совсем юным стажером Гельмут Штенгель попал в сыскное бюро при Управлении Тайной стражи, его направили к самому Густаву Кремору, грозе всего преступного дна столицы герцогства Штангордского. И он был горд. Ведь его взяли в Тайную стражу. Именно его, единственного из всего благородного молодняка, поступившего в этот год на службу. Поэтому, совершенно естественно, что окрыленный стажер ожидал увидеть перед собой модного сурового франта в темном плаще, полумаске и тяжелой рапирой на боку. Только так и не иначе воображение рисовало ему образ знаменитого Кремора. Но реальность жестокая вещь и она оказалась иной.

В грязной комнате, куда отправили Штенгеля, сидел низкорослый старичок со сморщенным словно печеное яблоко лицом и выбитыми зубами. А одет он был, будто бродяга: засаленные брюки, штопаный сюртук с чужого плеча, грязная сорочка и стоптанные ботинки. Как же в этот момент он был разочарован. Словами не передать.

– Мы не собаки, – такими были первые слова, которыми встретил стажера Густав Кремор.

– Не понял… – пролепетал Штенгель.

– Мы крысиные волки, – продолжил знаменитый сыскарь. – Наша задача стать такими же, как преступники, впустить в себя грязь и уподобиться этим падшим людям. Только после этого мы начинаем понимать поступки воров, и можем предугадывать их деяния. Ты не в Городской страже, сынок, а в Тайной. И наша задача не только ловить преступников, но и использовать чужие таланты на благо нашего герцога. Понимаешь, про что я?

– Не совсем… – растерялся Гельмут и спросил: – Зачем нам таланты воров, убийц и мошенников? И как это можете говорить вы, неоднократно отмеченный герцогом человек?

– Объясняю один раз, – старик усмехнулся. – Поймешь, оставайся. А нет, проваливай в Городскую стражу. Готов?

– Да, – стажер щелкнул каблуками щегольских кавалерийских сапог.

Старый сыщик издевательски засмеялся, но затем снова стал серьезным и начал:

– Преступников ловит обычная стража, а для нас это занятие побочное. И в Тайной страже всего три человека, кто занимается криминалом. Слышишь меня? На все наше немаленькое герцогство трое. Я уже стар. Мне нужна смена и из всех поступивших в этом году на службу герцога молодых дворян, был выбран ты.

– Кем выбран? – Гельмута распирало от чувства гордости.

– Мной, – ответил Кремор. – А знаешь почему?

– Почему?

– Ты самый неказистый и неприметный из всех: сутулый, ноги кривые, прыщавый, глаза невыразительные, волосы редкие и перхотные. Именно такой мне и нужен. Кроме того, ты неплохо владеешь кинжалом и быстро приспосабливаешься к обстоятельствам. А еще ты провинциал и твое лицо в столице не примелькалось.

Гельмут нахмурился, ибо ему было неприятно услышать о себе такие слова, а Кремор повел речь дальше:

– Ты думаешь, многие в замке понимают кто я? Нет, только несколько людей во всем герцогстве знают Кремора в лицо и владеют информацией о том, чем я занимаюсь. И никто из бесполезных придворных хлыщей не определит меня как полковника или виконта. Так правильно и так должно быть, ибо слава вредит работе. По этой причине мы живем двойной жизнью, и в городе меня знают как Перстня, весьма авторитетного вора-домушника с понятием. Это моя маска и задача подобных агентов жить среди преступников, быть ими и сродниться с мерзавцами. И все это ради того, чтобы в нужный момент, когда какая-нибудь обиженная скотина из приближенных ко двору ублюдков закажет смерть герцога или близкого ему человека, мы смогли вовремя отреагировать. А кроме убийц существуют иные угрозы: вражеские шпионы, подсылы, диверсанты, сектанты, опасные колдуны, революционеры, торговцы запрещенными артефактами и прочая шваль, которую надо вовремя придушить. Опять же, когда герцогу нужно что-то сделать не слишком благородное, разумеется, не он этим занимается, а нанятые нами воры и убийцы, которые за золото готовы на многое. Теперь понял?

– Так точно! – Гельмут вытянулся по стойке смирно.

– А вот это брось, виконт Штенгель, отвыкай, – сухо сказал старик. – Теперь всегда называй меня дядя Перстень, только так, и веди себя соответственно.

– Понял. Что я должен делать?

– Учиться, Штенгель. Сейчас ты обязан учиться.

С этого момента для Гельмута Штенгеля началась совершенно новая жизнь, совмещенная с практикой учеба.

Для начала ему сменили внешность. Полковник побрил его наголо, заставил отрастить усы и больше загорать. Ведь теперь он не аристократ и белизна кожи ему ни к чему. Потом была придумана легенда, которую он зазубрил, и виконт стал Лысым, бродягой из отдаленной деревни в Ригейских горах и племянником вора-домушника Перстня. Ну а затем самое тяжелое – изучение криминальной системы Штангорда, воровских законов, навыков, языка, обычаев, понятий, жаргонизмов и последующее применение всего этого на практике.

Минул год. Лысый заработал некоторый авторитет и стал в криминальных кругах достаточно известен, чтобы его узнавали. Стажировка окончилась, и ему следовало занять место полковника Кремора. Однако старик решил, что будет доживать свой век там, где прошла его жизнь, в трущобах, а не в родовом замке, и начальник Тайной стражи с этим согласился.

Два агента, старый и молодой, продолжили жить и работать на благо герцога вдвоем. А поселились они в логове Перстня, небольшой и неказистой хибарке на окраине города возле моря. Район, конечно, не самый лучший, Старая Гавань. Но это для честных граждан он был плох, а для агентов настоящий дом, лучше которого не найти. И Лысый, он же виконт Штенгель, настолько вжился в роль вора, что даже наедине с Кремором никогда не упоминал своего настоящего имени. Весь день он мотался по городу, общался с людьми городского дна, а старый сыскарь, словно паук в центре огромной паутины, сидел в своей хибарке и анализировал поступающую информацию.

Прошло еще несколько лет, годы одолели Густава Кремора и в одно совершенно обычное утро он просто не проснулся. Всю свою жизнь верный слуга герцогской короны жил тайной жизнью, и умер так же как жил: тихо, спокойно, незаметно и без суеты.

Хоронили старика совершенно чужие люди. А в замке Кремор на родовом кладбище дальние родственники виконта, не успев закопать богатого дядюшку в землю, передрались за его немалое наследство. После чего Штенгель задал себе вопрос – зачем он жил, если ничего не оставил после себя? И правильной ли дорогой идет он, агент Тайной стражи и дворянин? Однако, когда он поочередно оказался на двух поминовениях в честь одного и того же покойного, сомнения ушли прочь. Он слуга государства и обязан оберегать корону.

Весь личный состав Тайной стражи сожалел о смерти знаменитого полковника Кремора. Хоть и не видел его никто из рядовых сотрудников. Однако легенда есть легенда, и когда она уходит из жизни, то всегда оставляет какую-то пустоту. Со временем эта пустота заполняется чем-то новым. Но пока потеря свежа все сотрудники и агенты, пусть не рыдали, однако искренне переживали смерть старого сыщика. И то же самое можно было сказать о тех, кто находился по другую сторону закона. В криминальных кругах вор-домушник Перстень личностью был известной. Поэтому в трактирах, тавернах, кабаках, притонах и шалманах его вспоминали бывалые криминальные авторитеты. И все истории, которые рассказывались в следующую после его смерти ночь, были только о нем. Старики вспоминали его дела, удачливость, храбрость и умение кидать точно в цель все, что только возможно. А серьезные люди Старой Гавани, такие как Папаша Бро, Кривой Руг, Шрам и гостивший в городе главарь удачливой разбойной банды Свирепыш, лично подходили к Лысому и выражали ему свое соболезнование. Ну и, конечно же, они говорили, что в случае беды он может к ним обратиться.