Вне себя
Второе свидание прошло. Потом третье. Мне было приятно рядом с парнем. Он был такой высокий и красивый. У меня ещё не было таких мужчин. Хотя, можно сказать, что их вообще особо не было в моей жизни. Несмотря на это, всё равно казалось, что он прекрасен. Где мы не находились, все женщины явно начинали мне завидовать, едва увидев нас вместе.
Иногда я начинала слишком его идеализировать. Тут уж ко мне приходило сомнение: «Почему он со мной?» «Я действительно ему нравлюсь?»
Он был слишком красивый, а я, как вы знаете, нет. Я не дотягивала до стандартов, поэтому старалась делать всё, чтобы он чувствовал потребность в моей персоне. Вряд ли кто-то ещё смог сделать жизнь такой приятной.
Оставалась у него дома, чтобы прибраться. Он ни разу не сказал спасибо, а может просто не замечал этого. Я делала ему завтраки-сюрпризы, всегда старалась быть разной, исполняя его желания. Периодически я натыкалась на статьи, запугивающие бедных девушек тем, что мужчины начинают смотреть на других женщин, если огонь страсти в постели показал хотя бы намёк на затухание. Читала этот абсурд, размышляя о том, что это всё кажется каким-то надуманным, а потом неслась в магазин нижнего белья за новым комплектом, который, как говорилось в журнале, должен сразу же вернуть свежесть в отношения. Будто все эти примочки мятная жвачка.
Дюка мои ухищрения не брали за живое. Да он и не замечал особых изменений. Либо его спокойная натура не считала нужным как-либо комментировать мои «приёмы» и заигрывания. Иногда это расстраивало. Иногда расстраивало то, что я старалась для него на миллион процентов, а он даже ни разу не подарил цветов. Плюс всегда забывал про наши годовщины. С другой стороны, разве хоть один нормальный мужчина помнит о таком?
***
Родители Дюка умерли, поэтому он мог бы жить один. Мог бы, но он сдавал одну из комнат своей знакомой. Причём как я случайно узнала, своей бывшей. Они, конечно, очень давно не вместе. После Дюка она успела побывать замужем и развестись, но легче от этого мне не стало.
Я пыталась намекнуть, что это положение дел кажется мне нездоровым, но доводы Дюка всегда перекрывали мои. Он всегда говорил, что не видит смысла жить одному в такой большой квартире одному и платить столько денег впустую. Меня он к себе жить никогда не звал, а у меня просто не было возможности снимать жильё с моей микроскопической зарплатой. Однажды точно всё изменится. Мы встретимся где-нибудь в ресторане. Дюк сделает мне предложение и тогда уж мы точно начнём жить только вдвоём.
Пока, я продолжала иногда помогать ему с уборкой, особенно если его бывшая уезжала в командировку. Тогда Дюк оставался в квартире один и звал остаться на ночь.
В такие дни я готовила нам ужин, который, правда, он периодически критиковал, создавала уют и стирала. Казалось, у нас что-то вроде семьи. Стоит чуть потерпеть и мы обязательно поженимся. Будем жить в его огромной квартире, проводя уютные вечера на диване с фильмами и планируя совместные поездки куда-нибудь далеко.
***
Сейчас просто обычный вечер. Я ползаю как таракан между мебелью. В руках тряпка, вокруг куча неубранного пространства. Ползаю, тру пол, изредка косясь на Дюка. Он сидит как обычно в телефоне, иногда улыбается. Красивый он, когда улыбается. Светлые волосы за ухом, одна рука подобрана под голову. Улыбаюсь ему, а он не видит. Сидит и продолжает улыбаться чему-то своему.
Уборка почти окончена, можно поговорить немного с Дюком. Ведь если не вовлечь его насильно в диалог, он так и останется в своей параллельной реальности.
– Дюк, хочешь приготовлю что-нибудь этакое. Что ты любишь.
Дюк недовольно отрывается от телефона.
– Не, опять сделаешь что-нибудь не так. Давай что попроще.
– Я постараюсь. Всё-таки, что ты хочешь?
– Не знаю. Без разницы.
– Да брось, что-то же точно хочешь больше.
– Говорю же. Мне-е, б-е-е-з разницы. – растягивая слова красивым ртом отвечает Дюк.
– Ладно… – стою как дура с тряпкой, стараясь не расплакаться от обиды. Неужели так сложно сделать мне приятное и придумать что-то…
Стою рядом ещё пару минут, придумывая новую тему для разговора.
– Ты так и будешь стоять над душой с грязной тряпкой? – включился самостоятельно в диалог Дюк.
– Нет, сейчас всё унесу. –обида таки пришла ко мне. – А как ты думаешь, нужно ли в семье делить всякие обязанности по уборке, стирке там?
– Конечно нет. Гладят и стирают сейчас машины, а приготовить еду – это вообще фигня. Нечего делить.
– А если женщина устала?
«Как я сейчас.» – вздохнула я про себя.
– От чего можно устать?
– Ну вот приходит с работы, а ещё всякие дела…
– Ну если она на шахте работает, то ещё ладно. А такие как ты целый день торчат в офисе, перекладывая бумаги и смотря в монитор. От чего можно так устать, что даже сложно потратить полчаса на еду?
– Я устаю… Это же тоже работа.
– Так ты считаешь, что я не прав? – он как-то немного скис и уже потихоньку начинал злиться. Последнее время все наши разговоры походили на зону военных действий. Каждый разговор как минное поле, на котором меня постоянно подрывало.
– Конечно прав… Хочешь что-нибудь на десерт? – надо было сменить тему.
– Нет, не хочу. Ты забыла, что я ненавижу сладкое? А тебе вообще не стоит. Ты же сама говорила, что у вас в семье предрасположенность к полноте. Твоя же фигура и так всегда в пограничном положении.
Пришлось идти на кухню делать ужин, роняя с лица в картошку лишнюю соль. Позже вечером было даже мило. Он не слишком критиковал мою еду, я не успела ещё раз его разозлить. Мы что-то смотрели и говорили на нейтральные темы, словно удалось заключить пакт о ненападении. После Дюк уснул, а я пошла мыть посуду, снова мечтая о том, что когда-нибудь у нас будет семья. Буду работать, может даже в каком-то интересном месте, а вечерами и по выходным готовить для нас и наших детей вкусную еду.
Глава 3
День начался плохо. Утро хмурилось в ответ на недовольные лица людей, которые обречённо толпились в транспорте. Несколько раз вокруг переругивались визгливые женщины, а один раз даже мужчина. Немудрено, что все такие злые. Их жизнь наверняка крутится вокруг пьющих мужчин, а все вечерние заедания горя и отсутствия любви отчётливо виднеются даже через уродливые пуховики. Наверняка эти морщинистые лица, с опущенными уголками губ, даже дома постоянно зудят и поучают.
Рядом стоит безразмерная женщина с кучей сумок. Может уступить ей место. Хотя она сама же выбрала такую участь. Вот зачем было всё это тащить уже с утра и забивать транспорт своим телом и этими дурацкими сумками.
Долгое время меня никто не трогал. Казалось, что пронесло, сегодня спокойно доберусь до работы. Но посередине пути меня тоже вовлекли в дурацкие разборки, призывая к тому, что нужно бы место уступить. С радостью, но ведь я и сама себя не так уже и хорошо чувствую. Хотелось сказать об этом, но предпочла молча встать и уйти в другой конец транспорта, чтобы не слушать всю оставшуюся дорогу о том, как прогнил этот мир.
Почему эти женщины такие злые? Так обидно. Словно этот день решил стать с самого начала самым худшим. Наверняка плохое приключится и на работе. Чувствую, что сегодня будет много неприятностей.
Остаток унылой дороги до работы прошёл за любимым занятием – включать внутреннего стилиста, рассматривая внешность окружающих людей и мысленно обдумывая, что же в них не так. Вот этой, темноволосой, неплохо было бы меньше краситься. Блондинке напротив определённо стоит поменять причёску, да ещё и гардероб – эти цвета она может себе позволить точно не в такой опасной близости от лица. А двум болтающим подругам за тридцать точно стоит сделать себе подарок в виде косметики. Я никогда не позволяла себе выходить из дома без опрятного макияжа. Ведь можно же сделать его совсем лёгким, но таким, чтобы не походить на панду.
Почти к концу моего транспортного пути зашёл Валентин. Мужчина, который выглядит немного как бомж, немного как серийный убийца или просто городской сумасшедший. На самом деле, я не представляю как его зовут. Я не знаю о нём ничего, но мне кажется, его должны звать именно Валентином. Несколько лет назад, когда увидела его впервые, я начала играть сама с собой в эту странную игру и теперь не могу остановиться. Если вижу необычного человека, то придумываю для него имя, а если ехать далеко, то и целую биографию.
Валентин, например, когда-то был музыкантом, ведь его тонкие грязные пальцы постоянно перебирают одежду, словно пытаются по привычке найти инструмент. Валентин был молод, ему тогда было только шестнадцать лет. Он всем вокруг подавал надежды. К сожалению, однажды он встретил женщину, в которую влюбился. Та была опытна, ей нравилось внимание Валентина, его юность и беглые пальцы. Она забеременела от него и поняла, что совершила глупость. Ей сделал предложение иностранный кавалер, который мечтал о ней со времён их учёбы в институте. Она решилась и уехала с этим кавалером в другую страну, рожать ребёнка Валентина в чужом городе, с чужими людьми. Валентин пытался её искать, остановить, но он был нищим ребёнком. Его природный дар никак не смог ему помочь и тогда он поклялся, что больше никогда не притронется к музыке даже мыслями.
Валентин отучился в дурацком техникуме на слесаря и остался нищим. Он пил, чтобы унять тоску и суметь не возвращаться мыслями к музыке. Валентин каждое утро пытается не уйти окончательно в запой и уезжает работать. Кажется, он начал немного сходить с ума, в какой-то из дней не сумев справиться с пуговицами. Возможно, его уже уволили, и он просто катается в транспорте по привычному маршруту, так и не сумев совладать с коварным рядом пуговиц и молний.
***
Вот и офис. Кабинет, стол, люди. Всё именно так, как было. Ничего не поменялось, да и не могло. Работать сегодня особенно не хочется, но бесконечно болеть не получится, а отсрочка на пару дней и так случилась.
Расписывать мой офисный день нет смысла. В нём было много суеты, опозданий, нареканий и ничего особенного. Начальник начал ругать за один из сорванных сроков по важному проекту, а ведь я даже не была виновата. Конечно же, я молча выслушала его упрёки, конечно же, я ревела в туалете.
Кроме этого, ещё один момент меня расстроил. Я всегда прихожу первой на встречи, всегда прихожу первой на работу. После болезни хотелось успеть наверстать дела и устроить плодотворный день, но я не была бы собой если бы не сломала чужой компьютер. Мне просто нужно было взять файл с рабочего стола коллеги, а так как она всегда приходила с получасовым опозданием, то пришлось залезать в её личное пространство. Итог, как уже и сказала – сломанный компьютер.
«Ах ты ж чёрт. Не была столько времени и первое, что сделала – сломала комп. Ну отлично. Пусть мне ещё вкатят за порчу имущества. Зарплату и так наверняка урежут из-за праздников и выпрошенного больничного, так ещё и этот косяк!»
Я честно пыталась его реанимировать, честно пыталась придумать что-то, но чуда не случилось. Я сидела за своим рабочим местом и молила вселенную послать мне спасение.
– О. Как всегда на месте. Как себя чувствуешь? – Коллега, которая ещё не знала о том, что у неё сломано рабочее место, радостно поприветствовала меня.
– Хорошо… Я тут…
– Ой, у нас тут столько всего было забавно. Сейчас налью кофе и расскажу. А ещё представляешь, я ехала сегодня на работу. А тут… – и её понесло. Она всегда много говорила, но сейчас это было похоже панику в общественном месте, когда огромная толпа начинает ломиться в одну маленькую дверь. Я честно пыталась пару раз вставить хоть слово, но эта задача не далась мне.
Из неё лились красноречивые потоки слов о том: что она съела утром, что съела вчера и как этим чуть не отравилась; как смогла наесть всего лишь один килограмм на праздниках; как ей пытались нахамить в автобусе. Она рассказала мне про всё, что случилось на неделе в таких подробностях, что у меня возникло ощущение, будто в десяти минутах уместилась целая неделя, и что всё это время я провела в офисе.
Когда она немного выдохлась и её речь смогла уменьшиться до небольшого ручья, я попробовала ещё раз рассказать о тех новостях, о которых она, чудом, ничего не знала.
Мне снова не удалось. Она уже пыталась сама включить компьютер. Я снова молилась, надеясь на то, что это лишь у меня такие корявые руки. Но нет, ничего не заработало, так ещё и катастрофически рано появился начальник.
У меня не хватило мужества сознаться, а коллега уже сама бодро разбиралась с этой задачей.
– Яков Григорьевич, у меня что-то с компьютером. Не включается.
– Начинается. Вас одних даже утром нельзя оставить. Что с ним?
– Если бы я знала, но не говорила бы, что он сломан. Без понятия. Не включается и всё тут.
– Ладно. Пошёл звонить в поддержку. Надеюсь, быстро отправят к нам мастера. Можешь пока занять мой, если есть срочные дела.
– Ну что вы, срочного нет, я же всё закрываю в пятницу. – хитро улыбнулась коллега. – А сегодня все клиенты ещё спят. Вы же знаете, у меня все не местные.
Я смотрела на их диалог и видела, как мужество помахало мне рукой и окончательно меня покинуло. Я пыталась делать вид, что погружена в работу, утешая себя тем, что ведь по сути и не важно кто его сломал, делать всё равно будет мастер.
***
Дорога до дома снова унылая, пока ехали с коллегами каждый до своей остановки, на нас накричала женщина за то, что мы громко говорим. Потом мне наступили грязными ботинками на ногу. Было больно и обидно. В магазине передо мной забрали последний кусок любимого сыра, а потом, как обычно, случился ступор именно на той кассе, где я стояла. Время будто попало в желе и никак не могло выбраться. Казалось, этот день никогда не обнулится.
***
После долгого подъёма на свой этаж. Лифт, конечно же, не работал, я открыла дверь в квартиру и почувствовала, что дома какая-то странная атмосфера: гнетущая, излишне тихая. Конечно, периодически тоска захаживала к нам в гости, но никогда не делала этого так откровенно. Сегодня чувствовала себя далеко не гостем – она была тут хозяйкой. От самого воздуха комнат стало как-то потно, липко.
Родителей не было слышно. Даже показалось, что никого нет дома, но нет, они молча сидели на кухне.
Начала мама, даже не спросив, как прошёл мой день. Прелюдии в семье никто не любил.
– Дочь. – официальное начало ткнуло меня в правый бок. – Меня скоро будут оперировать. Мы не хотели говорить. Ты и так слишком слабая, не хотелось на тебя сваливать ещё и такие новости. Но сейчас уже нет возможности скрывать. Мне придётся поехать вместе с папой в другой город на несколько недель. У нас не оперируют. Реабилитация будет долгая, но пока неизвестно насколько. Может быть, мне повезёт и организм справится быстро, может нет. Врачи у нас плохие, сама знаешь. Если бы мы жили где-то ещё, то и болезнь хорошие доктора заметили бы значительно раньше. Денег у нас лишних нет, ты знаешь, поэтому я ждала квоту. Очередь подошла, поэтому мы скоро уезжаем. Папа взял небольшой отпуск, чтобы мне помочь.
– Да, я еду с мамой, чтобы помогать ей, а ты останешься дома. У тебя работа, да и за Бабу надо будет смотреть. Она временно к нам переедет.
– То есть на самом деле она будет за мной смотреть?! Вообще-то, мне не пятнадцать, почему я просто не могу пожить одна?! – огрызнулась я, но сразу же почувствовала, как меня кольнула совесть. – Мама! Ты же не умираешь? Всё пройдёт хорошо? Почему вы ничего не сказали?! – на глазах уже выступали слёзы, а мамино лицо поплыло.
– Нет, я не умру. Как раз поэтому и не сказали. Ничего не случилось, у тебя уже истерика. Перестань реветь. Никто не собирается умирать.
Это оглушило. Как же я смогу дальше спокойно жить, как мне всё успевать? А если мама умрёт, тогда вообще придётся всё делать самой, ведь папа сам как ребёнок. Как же было проще в детстве. Никто не заставлял что-то делать или решать. Я могла просто бегать по улице или играть, а теперь всё слишком сложно.
Что-то мне вдруг стало как-то душно и дурно. Сначала голова начала немного кружиться. Может это приступ паники или обострение моей вечной невралгии? Ещё минута и мир окончательно решил перевернуться. Потом цвета резко изменились и мир вокруг стремительно начал падать вниз. Мозг отключился.
***
Не знаю сколько прошло времени, но открывать глаза было страшно. Что это было? Может у меня аневризма? А может другая смертельная болезнь? Надо обязательно показаться в эту среду терапевту. Нет, иду завтра к платному. Вдруг не доживу до среды…
Открыла глаза. Почему-то мир квартиры какой-то немного серый и перевёрнутый. Я хотела кого-то позвать, но голосовые связки не слушались, только откуда-то зазвучал дикий рёв.
Попыталась встать и поняла, что тело не слушается. Словно меня связали по рукам и ногам. Может это сонный паралич. Как-то читала про такое. Я стала пытаться пошевелить руками и ногами, пытаясь сделать хоть что-то. Я чувствовала изнутри, как паника бьётся о виски, а сердце колотится. Вдруг я увидела прямо перед глазами чьи-то крохотные пальцы, сморщенные как рука старика.
Потребовалось ещё некоторое время, чтобы понять, что эта рука принадлежит мне. И ещё какое-то время и отход от шока, осознав, что рёв, который я услышала – был мой собственный рёв.
И снова сердце забилось. Только теперь начало казаться, что и оно бьётся о стенки висков, пытаясь выбраться. Оно явно пыталась сбежать, осознав происходящее.
На мой ор никто не приходил, а в голову начали навязчиво проситься разные воспоминания из детства. Помню, как вдавила случайно стекло в шкаф и ждала под столом, бесконечно долго ждала, пока родители не вернутся и не узнают о том, что я сделала. Было страшно, примерно также как сейчас. Устало и как-то отдалённо почувствовала беспомощность. Хотелось прорыдаться, чтобы стало легче.
Наконец-то подошла мама. Она что-то говорила, но из-за собственного воя я не сразу услышала её.
Она погладила меня по голове и даже нежно поцеловала. Она никогда так не делала. Она всегда была со мной немного грубовато-отстранённой, а тут сразу столько ласки. Так вот как это, когда родители тебя любят. Она взяла меня на руки и начала баюкать. Было такое чувство, словно меня накрыло каким-то мягким пледом или завернули в подушки. От запаха мамы стало уютно и спокойно, будто она забрала все страхи себе.
Вдруг я почувствовала снова головокружение и неприятное растяжение. На мгновение мозг снова отключился, минута вне пространства. Ещё минута. Ещё минута. Ещё… и вот я уже сижу у мамы на коленях. В её глазах пока ещё можно было увидеть нежность, но больше было страха и растерянности.
Вдруг, будто между нами щёлкнул рычаг, грубым жестом она стряхнула меня с коленей, словно отгоняла что-то личное и очень давнее. После кисло улыбнулась и потёрла виски.
Пара минут молчания. Все пытались прийти в себя. Мама первой нарушила молчание:
– Вопрос с бабушкой решён. Она приедет жить к тебе, чтобы присматривать за тобой. У нас есть ещё пара дней дома. Я не знаю… не понимаю, что это было, но я очень надеюсь, что эта херня больше не повторится. – да, забыла сказать, мама и Бабу всегда умели хлёстко что-то сказать, что иной раз ощущалось настоящей пощечиной.
– Угу. – сказать было нечего. Комок слёз стоял в горле как застрявший кусок картошки, который я однажды слишком неаккуратно глотнула. Я не могла ответить внятно, иначе разревелась бы, а это бы лишний раз доказало то, что я – несамостоятельный ребёнок, который не может остаться дома один.
Диалог исчерпал сам себя, и я пошла спать. Точнее надеялась, что иду спать, а сама пока что могла лишь мечтать о том, что глаза закроются и тут же найдут путь в мир снов. Чаще всего я просто лежала, пытаясь через темноту втягивать в лёгкие окружающую пустоту и тщетно стараясь успокоить сердцебиение.
Чуда не случилось. Хотелось хотя бы поплакать, но не удалось даже этого. Лежала и думала обо всех неудачах, которые случились в этом месяце, в этой жизни. Жалость к себе выдавила из самых недр слёзы, и я начала задыхаться. Слёзы капали на подушку, а жалость переродилась в предчувствие паники и безысходности.
Старалась думать о чёрном квадрате, чтобы пришёл сон, но ничего не вышло. Дурацкие книги, советующую всякую ерунду, которая не работает! Мой квадрат начал обрастать мыслями и вскоре совсем затерялся.
Снова начала думать о детстве. О маме и о том, как мне её всегда не хватало. В воспоминаниях не было её целиком. Всегда лишь серый призрак, теряющийся в других образах памяти, что хаотично разложены пыльными стопками в голове. Скоро она уедет, а может быть её не станет вовсе. Самое печальное, что я забуду её, ведь она уже и так слишком прозрачна в памяти. Интересно, ей страшно? Думает ли она сейчас в другой комнате о том, почему болезнь случилась именно с ней или просто спит?
В какой-то момент опять начала концентрироваться на своих лёгких. Они шумно выдыхали носом через нос, периодически задерживая его где-то. Тогда слышался лёгкий неприятный свист. А я думала о том, как бы это бесило, если бы это были не мои лёгкие, а лёгкие Дюка, если бы он так же шумно дышал рядом. Кстати, что он сейчас делает… Сколько мы уже не виделись? Пару недель или даже больше. Всё-таки, видимо, я не скучаю, раз только сейчас подумала об этом. Надо бы ему написать.
С другой стороны, Дюк мне так быстро надоедает, когда рядом. Почему я не могу надоедать сама себе, ведь я с собой провожу намного больше времени, чем с ним. С собой я провожу сто процентов времени. Хотя может и надоедаю себе, вот как сейчас. Ведь хочется просто отключиться и проснуться только утром.
Не усну. Точно не усну…
***
Утром было обычным, пока не стало страшно так, что казалось будто смерть уже не просто стучит в моё окно, а долбит мне сердце своими костлявыми кулаками. Я подавилась рисовой кашей. Вы когда-нибудь доставали еду из носа? Я всегда, конечно, знала, что нос, рот и уши прочно связаны, но видеть эту связь не хотелось видеть. О чём-то не вовремя подумала, и каша игриво поползла наверх, словно бросая вызов гравитации. Я же начала задыхаться. Жизнь даже не пробовала мелькать перед глазами. Жизнь пыталась яростно сопротивляться, выдавливая из меня странные звуки. Пара мгновений борьбы и я как фокусник вытащила несколько крупных рисинок из носа.
– Фу. Ты опять не можешь нормально поесть? – на кухню зашла мама. – Как ты собираешься жить с мужчиной. Ты представляешь, как ему с тобой будет тяжело? Или, не дай бог, будешь жить одна. И не горбись.
Сказала мама, проходя мимо меня и стукнув ладонью по самой выступающей части спины. Села рядом.
– Боже, ты помнишь, как вообще не могла есть, потому что боялась глотать? Всё же стоило тогда сводить тебя к психиатру.
Конечно, я это помню и без её напоминаний. Зачем она так любит меня в это тыкать? Вечно напоминает мне обо всех постыдных вещах из детства.
– Хотя ты была тогда пухлой. – мама потрепала меня по щеке. – Тебе пошло на пользу некоторое время без пищи. И всё же стоило отправить к психиатру. А то ты могла есть только…
– Пюрешку и кашу. Да, я помню. «Давай не будем об этом», – сказала я немного брутальным голосом, потирая щёку после маминой «ласки». Остатки риса всё ещё фантомно раздражали мою восприимчивую слизистую. – Спасибо за приятное утро. Я надеялась, что мы можем просто вместе позавтракать и нормально пообщаться, а не вспоминать моё детство.
– У кого-то после вчерашнего проблемы с чю? И вообще, не огрызайся.
– Нет, моё чувство юмора в порядке. Просто я ненавижу, когда ты ко мне цепляешься. Ладно, мне уже нужно на работу.
– Иди, иди. И смотри не опоздай.
Аааа. Как будто я вообще когда-то куда-то опаздывала. Почему-то это она не вспомнила, а о том, что я всегда была с проблемами – да.
Пока ехала в лифте снова первым делом обратила внимание на рекламу. Её так и не заменили на новую. Те же тексты, те же фотографии. Скучно. Но зато это стало маленькой внутренней традицией – заходя утром перед работой в лифт, или вечером после работы и смотреть, поменялся ли рекламный блок. Я пыталась находить в смене закономерности, но обклейщики ломали их каждый раз, когда мне казалось, будто закономерность найдена.
По дороге на работу написала Дюку. Нам нужно было наконец-то встретиться. Точнее, мне нужно было немного отвлечься от проблем. Не то, чтобы он мне мог сильно помочь. Вдруг удовлетворение части потребностей сможет меня успокоить. Хотя, может на самом деле мне оно было и не нужно. Возможно, просто почувствовала, что это нужно Дюку. Мы давно не виделись, пора исполнять долг. Почему-то в такие моменты часто начинает казаться, что я что-то должна.
Интересно, он заметит, что я поправилась? В моей жизни последние пару недель не случилось Дюка, зато случились несколько килограмм лишнего веса. Я думала о своих отъетых боках, поедая вредную шоколадку. В свою защиту могу сказать – мне пришлось, потому как из-за инцидента с рисовой кашей и разговора с мамой позавтракать нормально не удалось.