Вне себя
Безусловно, на меня все смотрели. Видела неодобрение на лицах пассажиров. Наверняка каждый думает о том, что я и так уже слишком жирная, чтобы есть, тем более шоколад. Но дома не оказалось никакой полезной еды, пришлось брать чёрные углеводы. Паршиво. Нормально не позавтракала, ехать приходится с теми, кто постоянно пялится, а во время секса придётся переживать о том, как я буду выглядеть. Наверняка Дюк увидит эти огромные бока, жирные колени и скажет, что я слишком сильно поправилась и что не хочет меня больше видеть. Однажды он точно меня бросит из-за этого.
***
Рабочий день не ладился. Вчерашние новости выбивали работу прямо из моих рук и не давали сосредоточиться. Эти же новости подсунули мне чашку кофе, чтобы взбодриться. Сон не ушёл, зато прибежала тахикардия, от которой всегда становится страшно. А может что-то с сердцем, и я умру в итоге раньше мамы. Здоровье точно напрашивается на осмотр. Нужно обязательно записаться к кардиологу или неврологу. И ещё обязательно во время перерыва погуглить про мамину болезнь. Или прямо сейчас. Всё равно успею всю работу сделать быстро, да и сезон у нас мёртвый. Поищу сейчас.
И я отправилась в бесконечное пространство статей, пугающих букв и страшных диагнозов. Мне попадались жуткие фото, после которых нашла у себя симптомы не только маминой болезни, но и миллиона других. Страницы сменялись свежими. Появлялась новая пугающая информация, которая заманивала поискать что-то ещё. В итоге сёрфинг закончился вместе с рабочим днём. Я не успела сделать даже 10 процентов. Ай, сделаю завтра. Всё равно мне не так уж много платят за то, что я делаю каждый день. Никто ещё не умирал от невыполнения работы.
Всё, пора к Дюку.
***
Поднимаясь по лестнице некрасивого знакомого подъезда, я ощутила больше нервозности, чем обычно. Сердце стучало до тошноты. Глупости какие, будто мы видимся первый раз.
Его бывшая должна была уехать куда-то отдыхать, поэтому можно было не переживать по поводу того, что нас кто-то услышит. Раньше это несло бы меня и окрыляло, а сейчас внутри была такая тяжесть, что каждый шаг вверх был мучительным. Ногам хотелось вернуться вниз и убежать домой.
Дверь открыта. Я свинцово сделала последний шаг в квартиру и закрыла дверь. Увидела знакомого человека внутри и не ощутила ничего, кроме тревоги. Мы формально поговорили пару минут, словно пытаясь соблюсти какие-то приличия. А потом сразу переместились в спальню. Я смотрела на Дюка, видела, как он спокоен, даже скорее холоден. Страсти никогда с его стороны и не было, но сегодня между нами раскинулась зима.
Дюк лёг на постель. Его любимая ленивая поза. Мне она всегда казалась унизительной, но спорить было не в моих интересах. Ему нравилось скользить по мне злым взглядом, когда я раздевалась, словно он видел каждый недостаток и мысленно порицал за него.
Сам он в это время просто лежал на боку. Потом переворачивался на спину, заставлял меня трогать себя и как только буду готова – быть сверху. Почти никогда ничего не менялось, как и во всей моей жизни. Я пыталась быть страстной, но ему не очень этого хотелось. Одни и те же ритуалы. Одна и та же жизнь.
Мне так хотелось близости вчера вечером. Мне до дрожи хотелось его весь день, но сейчас я чувствовала, что не хочу. Так сильно не хочу, что на долю секунды лицо сморщилось, будто в рот выдавили дольку лимона. Мерзкое чувство самонасилия пыталось остановить меня от продолжения. Но как можно закончить, если ты уже практически в процессе… Ладно, терпеть не так уж и долго. Дюк, при всём его самомнении, не так уж и хорош в этом плане.
В процессе, я пыталась выглядеть бойкой и таинственной, но потом как-то резко накатило отвращение. К этой ненужной близости, к нему… Будто я была проституткой, да только мне никто не будет за это платить. Тем более такой скупердяй как Дюк, тем более мне.
В этот раз всё казалось бесконечным. Пыталась разгибать губы в обратную сторону, чтобы не выглядеть мученицей, пыталась двигаться, чтобы и саму себя зажечь, пыталась отвлечься, разглядывая комнату и закрывая глаза.
Вдруг почувствовала такое же состояние, как и вчера. Запахи стали комковатыми и резко острыми, комната перемещаться. Снова стало кружить и раскачивать. Я инстинктивно закрыла глаза, а когда открыла, то увидела лицо Дюка, слишком близко к своему. Его ошалевшие глаза почти не моргали и были такими огромными, красными. Казалось, чуть надави и вывалятся. Я попыталась что-то сказать, но услышала только какое-то мяуканье, бульканье, хрипы. Что угодно, но только не те звуки, которые я пыталась выпустить из своего рта на волю.
Виски болели и тревожно тикали, словно бомба со взрывчаткой. Я пыталась сосредоточиться и услышать что-то из потока слов Дюка. Пара минут навязчивых звуков внутри и вот наконец-то начала слышать звуки снаружи. Хотя может и не стоило. Дюк просто пытался меня тормошить, что-то кричал и бросал вещи.
Не могу сейчас говорить. Закрыла глаза и уснула. Оказывается, просто сильно хотелось спать.
***
Не знаю, сколько времени я была в отключенном состоянии. Почему-то время сегодня чувствовалось совершенно иначе. Оно словно растянулось в ширь и в высоту. Будто его растянули во все стороны сразу как тесто фило.
Я потянулась. Дюк сидел рядом, занимался чем-то своим, но периодически на меня поглядывал.
Как только я открыла глаза, он перебрался ко мне, быстро пряча телефон.
– Что это было?
Вот и как можно ответить на вопрос, когда сам не знаешь ответа.
– Не знаю. Мне стало плохо.
– Ты – ребёнок!
– Чтоооо?
Тут уже у меня исказилось лицо. Мои глаза явно были такими же большими как недавно у Дюка.
– Ты в своём уме? Какого чёрта было устраивать это представление?!
Это обвинение меня возмутило. Ведь я была беззащитным ребёнком, а не монстром. Да и будто я нарочно! Я же не Копперфильд или ещё какой фокусник.
– Спокойно… Давай просто поговорим сейчас о чём-нибудь ещё. А это обсудим потом. Знаешь, мне только что приснился странный сон. Приснилась несуществующая песня Валерия Меладзе. Притом это было настолько реалистично, что я слышала его голос. Ох, как же он её поёт! Нам обязательно нужно её записать. Может ему отправим? – я попыталась шутить, дабы разрядить обстановку. Не вышло.
– Какая песня? Ты в своём уме? Хотя зачем спрашиваю, явно нет. Давно предполагал, что ты чокнутая на всю голову.
– Не знаю. Точнее, впервые это случилось вчера, но что… как… не знаю… Дюк, мне страшно. – попыталась схватить его за руку.
– А мне не страшно?! К психиатру тебя надо. Может и мне тоже. Мне как-то с этим тоже теперь жить. – Дюк резко скинул с себя мою руку.
– Мне правда страшно. А если это снова повторится? Ты что-нибудь пытался делать, пока я была в таком состоянии?
– Конечно нет.
– Почему?
– Ты решила ещё раз поменять тему?
– Нет, просто мне кажется, что тебе наплевать на меня. Что может быть такого интересного в телефоне, что можно было совсем забить на меня?
– Не твоё дело.
– Так может и то, что ты не появлялся две недели – это тоже не моё дело?
– Не твоё! – обрубил меня Дюк. – К слову, сама ты тоже не особо проявляла инициативу. Мой телефон у тебя есть, ты не писала.
– Почему это снова должна была делать я? Ты вообще никогда не делал этого первым. Я почти всегда звонила первая, приезжала первая… Может у тебя ещё несколько пара баб есть, раз ты так раскидываешься нашими отношениями?
– Перестань так говорить. Грубые слова тебя не красят. Ты становишься похожа на базарную тётку или свою мерзкую бабушку. Хотя для вашей вообще это характерно.
– Ты совсем охренел? Ты прекрасно знаешь, что я никогда не позволяю себе мат или грубости, по крайней мере без причины. Пару раз, всего пару раз вырвалось. И каждый раз из-за тебя!
– Я не собираюсь продолжать этот разговор. Думаю, тебе пора.
– У тебя точно кто-то есть!
– Успокойся! И собирайся. – Дюк схватил меня больно за руку и потащил к двери.
– Нет, ты будешь его продолжать. – я выхватила у него телефон, но он успел меня больно толкнуть.
Я отлетела в сторону дивана. Ударилась затылком и больно саданула локоть.
– Совсем офигела?!
– То есть сейчас и ты вспомнил о существовании мата. – кольнув ответом, я попыталась встать, цепляясь за спинку кровати.
Когда удалось подняться, увидела, близко его глаза. Они становились яркими и злыми, раньше мне это так нравилось. Сейчас же я увидела словно со стороны себя, пытающуюся довести до истерики совершенно, по сути, чужого человека; и самого человека, ярость которого перерастала границы адекватности. Его лицо, на самом деле не такое и красивое, как я когда-то думала. Оно нервное и злое.
Также со стороны увидела, как он долго размахивается, словно стараясь набирать максимум силы, а потом разряжает запал об мою щёку.
В глазах помутнело, меня как током пронзил ужас, но не от боли, а от того, что приступ может повториться. Только я останусь беззащитной рядом с этим человеком.
– Знаешь, по-моему, нам надо расстаться. – на этот раз абсолютно спокойно. Я хотела сказать что-то другое, хотела расплакаться или начать извиняться. Но что-то щёлкнуло и эти простые слова наконец-то выстрелили в воздух.
– Ты – психопатка. И да, ты абсолютно права. Сваливай! – сказал Дюк и кинул кофту в лицо.
Хотелось ещё наговорить грубостей, но почему-то не вышло. Молча собрала остатки разбросанных вещей. Молча оделась и ушла. Злость внутри кипела, но в целом, почему-то стало легче. Может потому, что не он меня бросил и что случилось всё не из-за моей внешности или лишнего веса. Может, я и правда психичка.
Интересно, то, что со мной происходит – это диагноз? Или я в себе, раз это видят окружающие. Всегда боялась больше всего одной вещи – сойти с ума. Мне все говорили: «Но ты ведь и не поймёшь. Ты просто будешь уже жить в какой-то своей вселенной, страшно или плохо будет только людям вокруг.» Меня же это никогда не успокаивало. Да, я не буду этого знать, но что будут обо мне думать близкие или друзья… Да и сама мысль об этом внушала ужас. Что я не смогу себя контролировать, не смогу всё контролировать. Весь мир будет нестись куда-то без меня. Личность просто растрескается внутри мёртвой оболочки и высохнет.
Грустно, а может даже забавно, что сейчас велика вероятность того, что я просто сошла с ума. Только мне почему-то не страшно. Надо записаться к психиатру.
Глава 4
Снежные точки беспорядочно носились под лучами солнца: вниз, вверх, вбок, опять вниз. Кружа и обгоняя друг друга, они врезались в кожу, оставляя на ней неприятный режущий след. Хотелось прикрыть глаза и чувствовать эти маленькие уколы сразу всей кожей. Видеть что-то было сложно, но я продолжала смотреть сквозь этот бешеный поток на солнце и щурилась от яркости, скользя глазами по белому мраморному небу.
Солнечно даже сквозь пелену неба. Ярко, а всё равно жутко тоскливо. Хотелось найти под рукой кнопку плеера, нажать и услышать грустные песни. И вот тогда уж точно закрыть глаза, может даже начать плакать, пропевая знакомые строчки.
Домой идти не хотелось, поэтому я выдохнула все свои печальные эмоции в мороз, чтобы они застыли и не тревожили меня какое-то время, и пошла ходить по улицам.
Погода, конечно, выкручивала руки и окатывала лицо такой волной холода, словно получил порцию анестезии у зубного или пластического хирурга. Мимика стала каменной, что даже немного радовало. Грустить или радоваться сейчас не получалось чисто физически.
Гулять и оставаться с мыслями отправилась в самое идеальное место – в центр города. Ведь где можно ещё ощущать себя настолько одиноким и обезличенным, как не в толпе людей.
Пошёл снег: крупный, немного грузный, зато бархатный и очень спокойный. Пока длилась моя прогулка, солнце успело сесть, уступая место неестественным фонарям. Они же гордо высились вдоль дорог и засвечивали за секунду целые мириады снежинок, будто ловили преступников.
Снег то кружил, то ровно падал, слетаю плавно на одежду. То взвинчивался, то ложился ровным одеялом на землю.
Помню, как давно, в детстве, мы часто гуляли вечерами или днём, когда было особенно солнечно. Взрослые шли и о чём-то говорили, а я завороженно смотрела на чистый блестящий снег. Мне всегда казалось, что он похож на бриллианты, которые сверху щедрой рукой рассыпаются над городом. Может даже с утра здесь пробегал Серебряное копытце и успел наследить красивыми сугробами. В любом случае, это было очень красиво.
От воспоминаний в животе пробежало лёгкое тепло, а потом стало опять грустно. В центре снимали ёлочные украшения, сматывая гирлянды очень грубо, небрежно. Огоньки всё ещё продолжали гореть, пока их сворачивали в тугие кольца. Мотки света росли, здания становились всё более голыми. А потом резко всё погасло. Лишь фонари остались сторожить город.
Ненавижу этот момент года. Сначала видишь появление всей красоты. Это уютное сияние, способное сделать привлекательным даже серость зимнего города. Вся эта радость, ощущение наполненности и праздника. После – смерть. Каждый год проходит этот маленький круговорот от рождения до самого конца. Каждый, каждый год.
И ведь моя жизнь тоже закончится подобно этим гирляндам – болезни начнут сматывать меня в тесный клубок, а потом просто останется вечная темнота. Только повтора не будет, не смогу зажечься на следующий год. Кстати, я всех обманула. Ведь есть ещё одна вещь, которой я боюсь даже больше сумасшествия. Это – смерть. Порой, мысли о ней преследуют и угнетают, порой, до такой степени, что парализуется вся жизнь. Кажется, что я не успею сделать и половины того, что хочу. В итоге, не начинаю ничего.
Впереди нет дорог и дверей, словно уже одна пустота, а сейчас окружает лень и бесцельность. Два года я раздавала своё время, два года теряла его, пытаясь думать, что эта жизнь – моя. Просмотры километров фильмов, сериалов, чтения книг. Эмоции я черпала только оттуда, признавая, что эмоции я могу получить только оттуда. Может пора изменить этот распорядок. Да и, пожалуй, пора возвращаться домой.
***
Дома хотелось услышать тишину. Но квартира разрывалась звуками телевизора. Никогда не понимала, зачем этот вечный фоновый шум. Неужели всем так страшно остаться наедине со своими мыслями?
Хотя да, мне ведь страшно. Часто возникает ощущение потери себя, как только смолкает свет. Становится невыносимо страшно. Такое ощущение, будто не уверен на все сто в собственно личности. Нет, мне не кажется, словно я парю над своим телом и вижу всё стороны, но внутренне есть какое-то неприятное ощущение отстранённости. Перестою понимать, что значит быть собой: реальность мутнеет и начинает уплывать, сознание творит дурацкие фокусы. А я в этой темноте просто пытаюсь искать себя, цепляясь за знакомые предметы в комнате. Пытаюсь вспомнить что-то связанное с ними или собственных родителей, будто рассказываю собственную жизнь, собирая осколки памяти как хлебные крошки. Если мне не помогает и кажется, что схожу с ума, то просто со всей силы влепляю себе пощечину. Щепки не срабатывают. Это работает. Маленький якорь боли для возврата сознания.
Если признаться ещё больше – я боюсь вечера, боюсь ложиться спать и оставаться с собой. Вдруг однажды бросить якорь не получится и сознание не сможет всплыть обратно… Скоро новая пытка тишиной и ночью. Сейчас же из мыслей вывели родители.
Они о чём-то говорили, перекрикивая телевизор. Ну вот почему его просто не выключить?! Я стояла в дверях, смотрела на них, всё ещё пытаясь поверить в новую реальность без Дюка и с маминой болезнью.
– О, ты дома. Разве ты не ушла к Дюку?
– Мы расстались.
– И ты так поздно вернулась одна?! Или он тебя проводил?
Разревелась. Теперь стало обидно. И жалко себя. Меня сильно обидели, а мама даже не хочет пожалеть ил поддержать. Только цепляется. Неужели я такой плохой человек, чтобы меня так игнорировать. А почему Дюк никогда не хотел обо мне заботиться? Ведь я всегда была готова на всё… От мамы просто вечные упрёки. Видимо, я – самая худшая дочь на свете. Будто я всегда могла быть лучше кого-то или лучше самой себя, но так и не стала. Всегда не дотягивала до роли дочери, до роли девушки. Интересно, до роли человека тоже не дотягиваю?
И снова оно. Голова… Туман… Снова вижу крошечные ручки… Вижу, как мама засуетилась и начала сюсюкать. Хотя ведь ненавидит, когда так общаются с детьми. Со мной с самого детства говорила, как со взрослой. Да вечно повторяла, что маленькая я была умнее…
– Доченька. Ну не плачь. Я рядом. Ну тихо, тихо. – мама меня баюкала, ходила по комнате. Потом даже начала мурлыкать что-то колыбельное.
Мама умеет петь? Откуда вдруг этот обострившийся материнский инстинкт?
Было приятно и странно. С другой стороны, сейчас всё было странно, но далеко не всё так приятно.
– Я с тобой, с тобой. Никуда не уйду. Всё наладится. Не переживай.
Может это и есть гармония. Покой и тишина, даже телевизор не слышно. Давно хотелось услышать от мамы поддержку. Может она мне когда-то говорила такие слова, но я забыла? Почему-то более колкие я помню слишком хорошо. Эти острые ранящие фразы всегда так метко попадали в сердце. Они как тысячи маленьких ядовитых термитов – проникали и начинали грызть. Наверное, моё взрослое сердце изъедено ими полностью. И я даже не знаю, есть ли способ их вытравить и восстановиться.
Но сейчас хорошо. Отпустило. Мысли… Есть или кошка? Может в этот раз асфальт… Апельсиновый, такой мягкий и оранжевый на вкус…
***
Я проснулась рядом с мамой. Конечно же, я уже выросла обратно до своего печального тела. Правда, ощущение покоя недолго оставалось рядом, заглушив часть чего-то разрушительного в голове.
– Проснулась?
– Да. Но, перебила сон и теперь точно не усну.
– Тогда пошли что-нибудь съедим.
– Не хочу. Чай выпью.
– Ты и не хочешь есть. – мама удивлённо подняла бровь и пошла на кухню.
Необычно. Мама сама разливает чай и достаёт еду. Чаще всего она обо всём просила меня. Точнее, из её уст это всегда звучало словно приказ. Будто если что-то она сделает сама, то её авторитет подорвётся, а я навсегда стану разбалованной и ленивой. Каждый раз она устраивала для меня вызов, особенно, когда действие доставляло мне дикий дискомфорт. Никак не могу понять, было это садизмом или странным воспитанием. А может воспитание и есть садизм.
Сегодня же было иначе. Может, ей было меня жалко, а может она меня просто действительно любит? Хотя я смотрю на неё, и мне кажется, что она несчастна и не любит даже себя. Всю нашу совместную жизнь она выливала на меня нелюбовь словно помои. То ли желая отомстить, то ли желая меня сломать под какие-то свои стандарты, чтобы я пошла путём, который она для меня придумала. А может когда-то придумала его для себя.
Находясь в сейчас, было спокойно, но сначала несколько неловко. Будто я начала знакомиться с ней заново или впервые в жизни. Мы немного поговорили о настоящем, повспоминали её и моё детство. Пили чай и даже посмеялись. Какая часть историй меня всегда очень веселила, а какую-то часть я успела напрочь забыть. Слушала их как в первый раз.
– Помнишь, как Бабу любила эксперименты? Её фирменные жареные огурцы?
– О, нет. Про них я знаю только от тебя. В моём детстве она их уже не готовила.
– Как тебе повезло. Ненавидела их всей душой. Она всегда готовила не очень хорошо, но эти огурцы… Я периодически уносила их нашей собаке, а если она была рядом, то прятала под подушку. Ох, мне влетело, когда она раз нашла мой тайник с луком и жареными огурцами.
– Прятала под подушку? Ох, представляю в какой ярости была Бабу!
– Она как увидела, начала так орать. Сначала грозилась вылить на меня тарелку с супом, а потом больше вообще не кормить. А помнишь историю с коровами и беляшом?
– Неееет. А может и помню…
Ох, а ведь я и правда забыла эту историю. Забавно, ведь она же произошла со мной. Но так давно. Я ведь всегда была жалостливым ребёнком. Плакала над мультиками так, словно у меня отпиливали в этот момент ногу. Ревела над мышатами, котятами и другими -ятами, если видела их на улице одних, без мамы. И постоянно просила забрать их домой. Так вот, однажды мы поехали с родителями на отдых. День был, конечно же чудесный и солнечный. Для меня эта поездка была вообще событием как минимум космического масштаба. Ещё бы, я впервые уезжала из дома так далеко.
Мы ехали по одной из нескольких одинаковых дорог. Пейзажи тоже были совсем одинаковыми, как в той песне-прибаутке: «А за деревом дерево, а деревом дерево, а за деревом дерево, а деревом куст. За кустом снова дерево, а за деревом дерево, а за деревом…» И так до бесконечности, пока не доведёшь кого-нибудь этой песенкой до истерики. Итак, мы ехали мимо пресных пейзажей, но даже эти клонированные деревья и дороги потрясали детское воображение.
Открытое окно машины плющило лицо; ветер врывался в салон через небольшую щель окошка и колыхал короткие детские волосы. Деревья неслись стройными рядами так быстро, что начинало казаться, что они мне машут зелёными руками.
Всё было в тот день интересно, хотя ехали мы довольно спокойно, молча. Вдруг, мама слышит мой истеричный плач с заднего сидения машины.
Попробуйте только представить, что такого ужасного мог увидеть ребёнок в череде деревьев и полей с тракторами? Сбитую собаку? Аварию?
Но нет, мы проезжали мимо пастбища с коровами. Мама сначала попыталась увидеть в окружающем мире причину для такой реакции. Не найдя ни одной объяснимой причины для слёз, начала расспрашивать меня.
– Корооооовы. – ревела я в ответ.
– Что коровы? – недоумённо переспросила мама.
– Они такие грязные. Мама, посмотри, какие они неухоженные и грязные. За ними никто не смотрит, никто не убирает. Мне их так жаааалкоооо.
Какое-то время и магия маминого строгого голоса ушли на то, чтобы меня успокоить. Потоки слёз высыхали, снова завороженные мирными рядами деревьев. Десять минут и мир снова обрёл краски, а я радостно ехала дальше, продавливая стекло лбом.
Вскоре мы остановились на самом популярном месте с едой среди всех дальнобойщиков и туристов. Хотя, честнее сказать, почти единственном на этом участке дороги.
Мы вышли перекусить и передохнуть. Первым делом, конечно же, был туалет и еда. Иначе мои пухлые щёчки не смогли бы спокойно доехать до конечного пункта. Минуту размяли ноги и зашли в столовскую часть райского комплекса, родители что-то выбрали для себя, пока я просто завороженно смотрела на витрины с едой.
– Что будешь? – спросила мама.
– Беляш, – без колебаний ответила я и пошла к папе за столик.
– А ты знаешь, что беляши делают из коров? – хитро улыбнувшись спросила мама, вручая мне через несколько маслянистую салфетку, скрывавшую огромный жирный беляш.
– Афа. – ответила я с набитым ртом и радостно улыбнулась маме.
Тёплые внутренности беляша уже успели познакомиться с моими собственными внутренностями. Стало сытно и уже совсем не жалко тех несчастных коров.
Вот такая вот история. Наверное, уже тогда всем стало понятно, что никогда не быть мне вегетарианкой.
***
Истории не заканчивались, разговор тоже. Мы разматывали клубки воспоминаний сначала осторожно, боясь порвать. Нежно держа каждую нить, аккуратно разглядывали их, разглаживали. Потом же осмелели и буквально вырывали огромными кусками самое сочное из всей нашей памяти. Хотелось заморозить этот момент, спрятать в памяти и доставать его, когда станет одиноко. Хотелось сделать так, чтобы этот вечер не заканчивался.
– Мам, а ты помнишь, кем ты хотела стать в детстве?
– Да… А может и нет. Давно об этом не думала.
– Кем хотела быть?
– Знаешь, всегда хотелось заниматься математикой. Когда-то давно, ещё в школе, меня всегда вызывали на олимпиады. Мне нравилось считать, могла часами решать задачи. Мечтала, что стану учёным.
– Какая скука. Серьёзно? А почему всё-таки не стала?
– Тогда женщинам не принято было много учиться. А ведь учёный – это как медик, всегда нужно быть в учёбе и работе. Да и кто бы мне платил за это… Почти все учёные нищие, никуда бы я не пробилась. Мне нужно было получить какую-то рабочую профессию, оплачиваемую. Бабу не стала бы меня обеспечивать или слишком помогать. Да и как учёной женщине найти мужа? А нужно же было и семью завести успеть. Ребёнка родить.
– А ты хотела стать матерью?
– Смешная ты. Никто тогда не спрашивал. Всем нужна была профессия и муж с детьми. Иначе никак. Клеймо поставят и всё.
– Какое?
– Старой девой бы называли, синим чулком. Знаешь, люди очень здорово вешают ярлыки. Это единственное, о чём никого просить не нужно.
– Но ты хоть была счастлива от того, что стала мамой?
– Знаешь, я должна была чувствовать счастье, ведь все об этом всегда твердили. Не знаю, никогда об этом не думала. Удалось исполнить то, для чего создана каждая женщина, значит была счастлива. Хотя, конечно, слишком рано. Нет, вру. Мне уже было 22 года. По тем меркам – это уже слишком взрослой была. Вот была сама ещё дочерью, а тут раз, и на руках уже свой ребёнок.