Подмена

Глава 4.

Юлька жила в Преображенском районе Москвы. До школы путь был неблизкий, но сам по себе район считался неплохим, аккуратным, зеленым. До центра всего 20 минут на машине, рядом парки Сокольники, Измайлово, Лосиный остров. Так говорила про место своего обитания сама девушка. Но вот их общий друг Макс имел другое мнение. Он жил недалеко от школы и привык к флеру, который окутывал Арбат.

– Такое ощущение, что в твой район съехались все киргизы, узбеки, таджики, и, главное, они выпивают, – морщился парень. Он как будто специально хотел выглядеть противнее, чем являлся на самом деле. И Гошке даже нафантазировать не мог, для чего ему это нужно.

– Ни разу не замечала! – вспыхивала девушка. – Классный парк и набережная. Чисто. Уютно. А еще у нас в районе много экспериментальных домов.

– Это, например, каких? – иногда Гошке было непонятно, почему эти двое дружат. Макс каждую минуту задирал Юльку, а та, вместо того чтобы просто не обращать внимания на провокацию, горячо ему отвечала.

– 27-этажная высотка на Большой Черкизовской.

– Кубик Рубика?

– Именно. А еще дом с закругленными углами.

– Такой не видел.

– Если хочешь, могу устроить экскурсию по району, – оживлялась девушка.

– Эм, почему нет… – и неизменно прибавлял: – Когда-нибудь потом.

– Конечно. Когда-нибудь потом, – вздыхала она.

Школа, в которой учились друзья, находилась в районе Арбата, и многие ученики добиралась до нее из разных мест. Когда-то школа была общеобразовательной, а потом превратилась в гимназию и стала рейтинговой. Как и старый район, который по-прежнему был одним из самых оживленных и посещаемых мест столицы. Хотя по той же причине в плане экологии был обречен. Скопления машин, пробки – обыденное дело. Кроме того, Арбат уже давно был полностью закован в стекло и бетон. Георгий и Макс, последний здесь родился и вырос, обожали бродить по его переулкам и улочкам и могли заблудиться в них, потеряться на весь день. Юльку же такой досуг скорее пугал. Она хоть и старательно делала вид, что является столичной штучкой и чувствует себя в Москве как рыба в воде, но с ролью своей справлялась плохо. Гоша бы даже сказал, что боялась ее.

– Может, прогуляемся? – предложил парень.

Девушка выглядела такой несчастной с этим своим красным от слез носом, что ему захотелось как-то поддержать ее, успокоить.

– Давай, – охотно согласилась она. – Московский февраль прелестен.

В раздевалке она переобулась, надела пуховик, натянула по самые глаза пушистую белую шапочку и замотала на шее шарф. Гошка накинул капюшон зимнего пуховика. Девушка взяла парня под руку, и они неспешно побрели от школы в сторону Арбата, щурясь от яркого – казавшегося хоть и не живым, но вполне пригодным для загара где-то в горах – солнца.

– Знаешь, что в древние времена на этом месте рос лес? – понизил он голос до шепота, когда они дошли до любимой улицы всех туристов.

– Н-нет, – округлила девушка глаза. – В древние – это в какие?

– Думаю, век XIV. Самые первые упоминания Арбата как улицы датируют 1493 годом.

– Как интересно, – сказала она в шарф.

– Произошел серьезный пожар, который начался со стоящей здесь церкви. Тогда сгорело много деревянных построек.

– Откуда ты все это знаешь? – она высвободила руку и достала из кармана такие же пушистые, как шапка, перчатки.

– Мой папа историк и… сама понимаешь.

– Расскажи еще что-нибудь, – снова взяла его под руку Юлька.

– Например, ты знала, что на Старом Арбате жил и творил Пушкин? Хотя для меня никогда не существовало разделения на «Новый» и «Старый» Арбат, – как-бы между делом добавил он.

– Это знала, – Юлька оставила вторую часть фразы без внимания. Это обстоятельство могло многое рассказать о девушке коренному москвичу. Например, она либо жила на окраине, либо приехала из другого города и в роль полноправной жительницы столицы вжиться еще не успела.

– А Окуджава? – продолжал диалог Гоша.

– И это тоже, – засмеялась Юлька, от ее грусти не осталось и следа.

– Ну вот, ты уже улыбаешься, – удовлетворенно заметил парень.

– Ты любишь это место… – задумчиво произнесла спутница.

– Прав был Окуджава, что от любви к Арбату не излечишься, – начал Георгий и осекся.

Девушка подняла брови.

– Прости, я не хотел проводить аналогий. Но, Юля, что ты носишься с этим своим Максом? Ты красивая, эффектная девушка. Любой парень будет счастлив…

– Даже ты? – съехидничала она.

– Что? – Гошка недоуменно выпучил на нее свои темные глаза, обрамленные пушистыми ресницами.

– Ну, ты сказал, что любой парень… – Юля расхохоталась.

– Я имел в виду, что… – Гоша смутился, сам не понимая почему. От того, что чуть не ответил, что и он тоже или от того, что сам не ожидал от себя такого ответа.

– Шучу. Сердцу-то не прикажешь, – повторила она его слова, но совершенно в другом контексте. – А у тебя есть кто-нибудь?

Гошка задумался. Он до конца еще не определился, был ли у него кто-нибудь или нет.

– Скажем так: я в поиске, – Гоша постарался выбрать самое нейтральное определение своего статуса.

Он, конечно, хотел с кем-нибудь поделиться своей историей, но не был уверен, поймут ли его друзья. Да и какой совет он рассчитывал получить от обычных 15-летних подростков? Макс, скорее всего, заржет, а Юлька…

Иногда Гоше казалось, что девушка была, фигурально выражаясь, словно губка. Возьми ее, скрути и выжми, как напитанный поролон – влага уйдет, а материал расправится и сможет снова впитывать в себя жидкость. Этой самой жидкостью, которая из Юли просто сочились, и была потребность в любви и принятии. Странно, почему она, собирая в себя, не берегла ее, а растрачивала.

Гошка не знал, на самом деле Макс являлся Юлиной первой любовью или так влюблялась она в каждого понравившегося парня. Как не знал он, да и знать не мог, что выбор объектов любви в ее случае был вполне оправдан и понятен. Что до Гошки, то свою первую любовь он помнил хорошо. Хоть и произошла она несколько лет назад.

Глава 5.

В шестом классе Гоша серьезно заболел бронхитом и провел в постели две недели, исправно (каждые пару часов) обнаруживая на своей кровати теплый чай и тарелку с бутербродами. Все это оставляла ему мама, которая к сыну относилась с особенной тревогой по причине, которая только ей одной казалась логичной. Вера Николаевна родила второго сына очень поздно, и вполне оправданное, ставшее привычным во время беременности беспокойство, перекинулось на каждый день его взросления. Ведь это был ее долгожданный ребенок, и она не могла, просто не имела права сделать что-то не так, что-то не заметить или пропустить.

Устав от бесконечного постельного режима и чрезмерной маминой опеки, через неделю заточения, после того, как огромная температура немного спала, мальчик достал школьный альбом, пенал и принялся рисовать. А так как никаких идей, что изобразить, не было, он нарисовал, а позже раскрасил акварельными красками своего персидского кота по кличке Князь Голицын. Такую кличку животному дал его старший брат в честь не полководца, а русского винодела Льва Сергеевича Голицына. Кот, растопырив лапы, лежал на нагретом горячими мартовскими лучами подоконнике и никаких признаков жизни в течение часа не подавал, вполне оправдывая свое имя. Гошка изобразил меховое туловище, и принесшая обед мама даже прослезилась от умиления. Правда мальчик не понял, что именно ее растрогало: его исключительный талант или что балованный любимец теперь увековечен на бумаге. Благородный британец постоянно мучился то желудком, то циститом, то еще какими-нибудь неприятными недугами и по степени тревоги за него едва ли уступал вполне здоровому, за исключением приобретённого недавно бронхита, Георгию.

– Такой талант надо развивать, – задумчиво изрек отец, который прибежал на мамин клич. – Ты знаешь, что твой прадед был художником? – обратился он к сыну.

– Что-то слышал, – забрался обратно в постель мальчик.

– У меня как раз директор художественной студии – хорошая знакомая.

– Хорошая?! – сердито нахохлилась мама. – Вот это новость. И в чем она так хороша?

– Верочка, ей 60, – робко улыбнулся отец. – Но будь ей хоть 20, мое сердце…

– Болтун! Гоша, ты знаешь, что твой отец болтун и фантазер? – закатила глаза мама, отмахиваясь от мужа кухонным полотенцем.

– Фантазер не фантазер, а у парня явно талант, – подытожил мужчина.

Спустя непродолжительное время после этого диалога Гоша оказался сначала в кабинете руководителя студии, а в начале нового учебного года – на вступительных экзаменах. Как ни странно, его зачисли сразу во второй класс, где были исключительно одни только девочки. По крайней мере, в его классе.

Художественная студия ничем не отличалась от обычной школы. И после основных уроков он три раза в неделю ездил туда, чтобы отсидеть еще на нескольких. Приходилось путешествовать по классам и даже посещать что-то типа творческой мастерской. Директор организации была женщина основательная, сорокалетняя и очень даже привлекательная. При записи мальчика она плотоядно глазела на Гошкиного папу и битый час рассказывала отцу и сыну о том, что, создавая студию, не стала ограничиваться для проведения занятий одним классом с мольбертами, а взяла в аренду целых семь, чтобы разделить учеников по возрастам и дисциплинам. По пути домой отец взял с сына клятву, что тот не расскажет маме о его небольшом вранье. За это ему можно будет несколько раз в месяц прогуливать занятия, если на то будет «уважительная причина». Под уважительной причиной подразумевались прогулки до зеленых соплей и заправка с друзьями фастфудом и газировкой, что по маминым меркам было немногим безопаснее какого-нибудь страшного заболевания.

Но занятия Гоша не прогулял ни разу. Рисовать ему нравилось, и оказалось, что лепить из пластилина и плести из ткани у мальчика тоже получается очень неплохо. Учеников в классе было мало, и выглядели они все очень спокойными, даже флегматичными. Еще в первый день Гоша заметил за мольбертом в самом дальнем углу аудитории высокую рыжеволосую девочку по имени Лена. У нее была абсолютно белая, местами с просвечивающими ве́нками кожа в россыпи рыжих аккуратных веснушек. Волосы играли на солнце красноватым оттенком и напоминали ему дерево рябины, которое росло на дедовской даче. Были они такие же яркие, необычные и вызывающие странное желание не отрывать от них глаз.

Лена сидела поодаль от общей группы и пол-урока вместо рисования либо точила резаком, либо мусолила во рту свой карандаш. Тоже самое она проделывала и с кистями. Макала кисть в акварель, ставила пару мазков на бумаге, споласкивала в баночке с подкрашенной водой и тащила влажный кончик в рот. От того губы ее были в конце занятия каждый день нового цвета. В зависимости от того, какую краску она использовала.

На переменке, которая случалась за урок пару раз, все ребята с деловым видом обходили каждый мольберт по очереди. Так было принято в художественной среде, и Гоша полюбил это молчаливое разглядывание и сравнивание чужих работ со своей. Этот ритуал чудесным образом избавлял от смущения и даже, наоборот, позволял с новыми силами перейти к следующему этапу. Гоша брал на заметку удачные сочетания цветов или технику прорисовки деталей и охотно копировал некоторые элементы.

Лена рисовала плохо, наверное, даже очень плохо. Вся ее перспектива была обратная, и предметы казались словно вывернутыми наизнанку. А фрукты и кухонная утварь, которую она писала, получались абсолютно плоскими. Даже складки драпировки, которые изобразить объёмными не составляло труда, похожи были не на ткань, а скорее на неаппетитный кусок мяса или хлеба, в зависимости от цвета. Девочка либо совершенно не любила рисовать, либо у нее просто не получалось, и она лениво, без какого-то старания, возила кистью по бумаге и бесконечно точила свои карандаши.

В первый день с Леной они ехали в одном автобусе и даже вышли на одной остановке. Гошка вызвался проводить девочку до дома. Она, к его удивлению, не сопротивлялась, и они весело провели время, пока не оказались у нее во дворе.

– Вот мы и пришли. «Спасибо за компанию», – серьезно произнесла Лена и покраснела. – Можем обменяться контактами, – покраснела она еще больше.

На следующий день после школы он ей позвонил, и на художку в субботу они пришли уже вместе, предварительно встретившись на остановке. Их еще детская дружба почти без всяких фантазий и скрытого подтекста продолжалась до Нового года. И прекратилась, как и началась: неожиданно и в один миг. Точнее, прекратила ее Лена, глядя на мальчика выпуклыми, как у рыбы, глазами. Это сравнение с рыбой он придумал специально после расставания, чтобы убедить себя в том, что Лена была, говоря словами лучшего друга Макса, «самой обычной, таких тысячи».

Глава 6.

На последнем занятии, перед Новым годом, решено было устроить чаепитие. Ребята принесли из дома разные лакомства, а учительница купила несколько пакетов с соком и газировку. Вшестером они выдвинули учительский стол на центр класса, и расселись кругом: Гоша и пять девчонок, включая Лену. Ольга Николаевна разлила по стаканчикам напитки, раздала пластиковые тарелочки и уселась на стул около батареи с огромной кружкой, где дымился ее любимый чай с чабрецом и шиповником. Она пила его по нескольку раз за занятие, и Гошке всегда казалось, что таким нехитрым способом она пытается совладать со своими нервами. Ведь когда-то она «неплохо рисовала» и теперь ей огромных усилий стоило созерцать их «мазню».

Ребята ели и делились друг с другом тем, где собираются справлять предстающий праздник и чем заниматься во время каникул. Под конец чаепития учительница рассказала, что в будущем году они будут ставить кукольные представления. Для этого за каникулы ребята должны выбрать и начать лепить из пластилина голову любого животного или сказочного существа. На занятиях же они сделают из него папье-маше, раскрасят и сошьют костюм. Это будет ручная кукла, которая еще называется Бибабо и состоит из головы и платья в виде перчатки. В голове есть специальное отверстие для указательного пальца, а большой и средний палец помогают кукле двигать руками.

За этим увлекательным разговором прошло еще пару часов, и у Гошки под конец даже защипало в носу. То ли от газировки, то ли от совершенного детского ощущения счастья и предвкушения чего-то радостного. Щипать начало сильнее, когда он увидел, как сидящая слева Лена забавно морщит нос и откусывает от кекса маленькие кусочки влажным ртом, на котором прилипли шоколадные крошки. Последнюю неделю занятий Лена сидела дома с простудой, и Гошка даже успел по ней соскучиться.

– Лена, забери свои работы домой. Они в шкафу лежат, – спохватилась Ольга Николаевна. – После просмотра все забрали, твои только остались. Пусть Гоша тебе поможет донести.

Девочка протерла рот рукавом, и к Гошкиному неудовольствию с него слетели все крошки. Теперь это была все та же серьезная и собранная Лена с сухими, сжатыми в одну линию губами.

Она кивнула, встала, одернув мохнатый розовый свитер, и присела на корточки у шкафа, который занимал половину стены. Работы учеников были, как правило, формата А1, целый лист ватмана, и хранились на нижней полке шкафа. До просмотра, который проходил раз в полгода, они лежали все вперемешку, потому что после занятий многие ребята ленились рассортировывать их по папкам и просто подписывали и складывали один рисунок на другой. Забирать же домой разрешалось только работы после просмотра, но многие дети, вопреки просьбам учителей, ленились тащить пухлые папки домой, поэтому в шкафу порядка никогда не было.

Лена сняла верхнюю стопку и, обнаружив под ней свой рисунок, вытянула несколько листов. Она неторопливо отбирала форматы, складывая их на пол рядом с собой. Остальные девочки в это время убирали со стола пластиковые стаканчики и сметали крошки. Гошка смотрел в окно, где с уже почерневшего неба валили огромные хлопья снега. Отвернувшись от окна, он прислонился бедрами к горячей батарее. Лена суетливо скрутила работы в рулон и, сняв с волос пластиковую резиночку, надела сверху.

– Ну и правильно, – одобрительно кивнула учительница. – Правильно, Леночка. Снег на улице, в папке нести – все промокнет.

– Ага, – пискнула Лена.

– Ой, ребята, а может у кого-нибудь есть тубус? – Ольга Николаевна перевела взгляд на своих воспитанников.

Ребята отрицательно замотали головами. Она поджала губы и собиралась выйти из класса, но вдруг подняла пальчик и застыла в дверях, будто что-то вспомнив.

– А ты знаешь, Леночка, возьми лист и сверху на рулон надень, а то снег налетит, краски поплывут.

– Я сейчас все сделаю, – Лена отчего-то сжалась.

Ольга Николаевна спешно подошла к шкафу, распахнула дверцы верхнего отделения и вытащила два белых листа писчей бумаги.

– Вот, давай я тебе… – она вдруг осеклась. – А это что? – Обратила она внимание на яркий уголок, торчащий из скрученного рулона, который девочка держала в руках.

– Моя работа, – выдавила из себя Лена.

– Я у тебя такую не помню! – Немолодая женщина поправила квадратные очки на блеклом, без каких-либо отличительных черт, лице.

Лена молчала. Ребята, закончив уборку, с любопытством наблюдали напряженную сцену.

– Ну-ка дай посмотрю, – Ольга Николаевна подняла бесцветные брови.

– Я свернула уже все, – Леночка вцепилась в цилиндр из бумаги.

– Ничего страшного, обратно закрутишь, – Ольга Николаевна уже освобождала тяжелый рулон от резинки, раскатав его на деревянной парте.

Ребята окружили стол. Перед ними первой развернулась иллюстрация по мотивам книги «Алиса в стране чудес», выполненная гуашью. Объёмная, хорошо прописанная девочка с живыми линиями, сделанными тушью, летела в кроличью нору. Гоша увидел, как Лена покраснела. Точнее, она стала сливового цвета. Он даже испугался, уж больно неестественно ее румянец выглядел на светлой коже. «Наверное, оно бы тоже сейчас хотела куда-нибудь лететь», – не к месту подумал мальчик.

– С… случайно, – выдавила она из себя.

– Лена, как тебе не стыдно. Это же не твоя работа! – Сняла квадратные с толстыми стеклами очки учительница, от чего ее глаза показались Гоше очень большими, даже неестественно огромными.

– Я, наверное, перепутала, – губы Лены задрожали.

– Как ты могла перепутать? Это работа девочки из старшей группы и лежит в отдельной папке на конкурс. У меня все по папкам!

– Неправда, – Гошкин голос зазвучал металлом в напряженной тишине класса. – У вас бардак в шкафу, это всем известно.

– Сироткин! Георгий! Как ты разговариваешь! – ахнула Ольга Николаевна. – Отец – серьезный человек, а он… защищает воришку. Вот я все расскажу директору.

– Лена, пошли, – Гоша схватил трясущуюся в ознобе девочку за розовый рукав. – Она же объяснила, что случайно, – зыркнул на учительницу мальчик.

– Ну конечно, случайно, – изрекла ничем не примечательная крупная девочка в джинсовом комбинезоне поверх теплой кофты. – Сама не умеет рисовать, вот и берет чужое.

– А он с ней заодно, – обратилась учительница к Гоше. – Как вам не стыдно? – повторила она уже их спинам.

Гоша выволок подругу за локоть в коридор, заматывая на ней другой рукой шарф, пытаясь удержать два объёмных зимних пуховика.

– Пусти, – отбрыкивалась Лена, – пусти меня!

– Не обращай на них внимания. Ты же случайно взяла, да?

– Пусти! – пыталась вытащить она из его пальцев свой рукав. – Что ты привязался? Отдай мою куртку.

– Я просто хочу сказать, что я… на твоей стороне.

– Да пусти ты меня! – Заверещала она на весь коридор. – Я специально взяла. Понятно тебе?

– Зачем? – опешил Гоша.

– Затем, что я никогда так не смогу. Вот и взяла, – резко дернула вверх она молнию пуховика. – Своровала. Ненавижу их. И тебя ненавижу. Все такие талантливые. Такие хорошие. А я – воришка.

– Ты не воришка. Ты специально это говоришь, назло, да? – Догадался обескураженный мальчик, взирая на подругу.

– Нет! Я своровала картину и потом бы своровала еще одну.

– Но ведь это чужие работы…

– Осуждаешь меня теперь? Я тебе больше не нравлюсь?

– Нравишься… – с сомнением произнес мальчик. А потом более твердо добавил: – Конечно, нравишься.

– А ты мне не нравишься и никогда не нравился, Сироткин! – И она побежала по коридору, выбрасывая из рюкзака на ходу рисовальные принадлежности.

Эти воспоминания невольно родились в Гошкиной голове и холодными хлопьями опустились на дно его желудка.

– Что за внутренняя мизандрия в мужском исполнении, – возмутился семиклассник Макс, когда Гошка поделился с ним опасениями, что, наверное, сам, как всякий мужчина, виноват в этой девчачьей истерике: сказал что-то не так, сделал что-то не то. – Ты просто перенимаешь стереотипы общества. Если мужчина, то значит, что-то не предусмотрел. На самом же деле твоя Лена всего лишь незрелая личность.

Гошу удивили такие взрослые рассуждения друга и слова, половину из которых он даже не понял, но он быстро нашел этому логичное объяснение. Учился Макс откровенно плохо, но не из-за того, что был несмышлёным или глупым, а попросту не считал нужным выполнять домашние задания, часто пропускал занятия, хамил и пререкался с учителями. Он словно забывал, что перед ним люди, взрослее его в два, а то и в три раза, с опытом гораздо более объёмным, чем у подростка. Но сочинения и изложения он писал лучше всех в классе, а от того классная руководительница, которая по совместительству была учителем русского языка и литературы, по-матерински хлопотала за любимчика перед всеми учителями. Часто безуспешно. Поговаривали даже, что таким образом она пытается обеспечить свой кабинет ремонтом, современной техникой и кулером с водой. Но эти домыслы довольно скоро разбились о заявление самого Макса, что «по себе людей не судят». Его он сделал в учительской, где накануне 8 Марта педагоги за тортиком с коньяком собирали сплетни, которые парень случайно услышал, зайдя в кабинет. А позже его единственная пятерка по литературе превратилась в самую обычную тройку. И Гошке отчего-то казалось, что он испытал облегчение, хоть и не сознавался в этом.

Глава 7.

Гоша с Юлей выпили кофе на Арбате, немного поглазели по сторонам, и парень заметил, что одноклассница снова погрустнела.

– Хорошо гулять, – вздохнула она. – Просто ходить и ни о чем не думать.

– Ты опять про Макса? – закатил он глаза.

Юлька кивнула:

– Он – моя цель. Я не могу это объяснить. Да и вряд ли ты поймешь.

Но Гоша понимал. У него, наверное, тоже была цель. Если этим словом можно было назвать ту, которая появилась у парня спустя несколько лет после Лены.

– А поехали ко мне в гости? – неожиданно для самого себя предложил Гоша. – Мама на дежурстве, папа на очередной конференции, а брата до ночи дома не бывает.

– А это удобно? – замялась девушка. Но Гоша сразу понял, что ей очень хочется, чтобы он ответил утвердительно.

– Удобно. Поехали, – решительно взял он ее под локоть.

– Хорошо. Только…

– Что?

– Мне позвонить нужно. Предупредить, что я задержусь, – она отчего-то смутилась.

Иногда белокурая девушка вызывала в нем недоумение. С одной стороны, она была высокомерная и в некоторых ситуациях даже заносчивая, но в тоже время добрая и, оказывается, даже заботливая – это качество парень давно перестал подмечать в окружающих его подростках, что было необычно и еще почему-то особенно приятно. Ему вообще нравилось, когда в людях вдруг проявлялись какие-нибудь человеческие качества. Не поддельная, а искренняя эмпатия, не просто поддакивание, а осознанное сопереживание и забота.

– Маме? Позвонить, – улыбнулся он своим догадкам.

Она грустно посмотрела на него и подтвердила:

– Да, – и следом произнесла уже более уверенно, – маме.

У Гоши никогда не было проблем с родителями. Точнее сказать: это у них никогда не было проблем с Гошей. Он рос спокойным, уравновешенным, думающим мальчиком. С ним легко можно было договориться обо всем на свете и иногда родителям так и хотелось оставить под его присмотром старшего брата. Антон был на пятнадцать лет взрослее, хоть окружающим иногда и казалось наоборот. Тем более были братья внешне удивительно похожи друг на друга. Одинаково рослые, темноглазые, с шоколадным ежиком волос и родинкой над правой бровью. Словно произошла путаница, и в последний момент сформировавшихся близнецов разделили. На свет явился Антон, а Георгий подзадержался и родился уже взрослым.