Народная воительница Поляница. Историческая повесть-легенда. Украина 17-й век

Введение.

С детства удивлял факт, что в нашей русской деревеньке (где жила родня по материнской линии), расположенной в одном из районов Белгородской области России, говорили на диалекте, в котором значительная часть слов была украинского происхождения. Причём со временем соотношение количества украинских и русских слов почти не менялось, несмотря на “русское окружение”. Тогда ещё не знал, что здешнее население – не только этого села, но и окрестных – потомки казаков и крестьян, сбежавших в 16-17 веках от гнёта польских панов тогдашнего мощного европейского государства – Речи Посполитой. Впрочем, находили здесь прибежище1 и многие уцелевшие повстанцы, после разгрома польскими магнатами очередного восстания холопов и казаков.

И не удивительно, что эту легенду о Полянице2, девушке с украинского Полесья, автору поведал один из старожил села, доживший до ста лет потомок казаков с приднепровья, неугомонный шутник и рассказчик, двоюродный дед Яков Ильич, или просто – дед Яшка…

Естественно, из дедовой легенды взята суть, главная идея, которую автор развил и расширил, согласно своему пониманию того периода истории.

Несмотря на жанр “легенда”, исторический фон повести, сущностные события, происходившие на землях нынешней Украины в 17 веке, отображены в соответствии с реальной историей. Во всяком случае, той, которую автор принимает как достоверную, а именно: Андрей Дикий3, “Неизвращённая история Украины-Руси”. Ведь известно, трактовок одних и тех же “историй” существует как минимум несколько, иногда не совпадающих по многим “чувствительным” вопросам.

Итак, коротко об основных событиях 13-17 веков, развернувшихся на просторах восточной Европы, в частности, на землях современной Украины.

В 13 веке в ответ на угрозу порабощения со стороны немецких завоевателей – рыцарей-меченосцев – литовские племена объединились, создав своё государство. Однако пресс агрессии со стороны запада не ослабевал. Поэтому в 14 веке Великий князь литовский Гедимин начинает искать дружбу с княжествами юга и юга-востока – остатками Киевской Руси. Довольно быстро эти земли без войн вовлекаются в орбиту крепнущего Великого княжества Литовского и становятся его частью. И здесь историки отмечают высокий уровень культуры русских по сравнению с литовцами, в большинстве своём язычниками, не имеющими на тот момент даже своей письменности. И не удивительно, что в создавшемся Русско-Литовском государстве, общегосударственными становятся древнерусские культура и язык.

Со временем новое княжество расширилось почти до Чёрного моря на юге и до Оки на востоке. Сюда вошли и Киев, и вся Волынь, и Смоленск, и Брянск. Собственно Литва здесь занимала только десятую часть, а остальное – земли и население распавшейся Киевской Руси! То есть часть территории нынешней Украины. Нужно отметить, что тогда не было названия “Украина”, а само население считало себя “русским” или, позднее, “малороссийским”. Да и поляки, впоследствии, тоже называли эту часть своего королевства “русские земли”, а людей, их населявших, “русскими”.

В дальнейшем ход исторических событий привёл к тому, что к концу 14 века, в результате так называемой “Кревской унии” 1385 года, Литовское государство объединилось с Польшей в союз, на основе персональной4 унии. Литовец Ягайло стал одновременно королём Польши и Великим князем Литвы. Естественно, что в новое объединение вошли и все, ныне украинские, земли. Вскоре к Польше была присоединена и Червона Русь – Галиция. Таким образом, Кревская уния стала важнейшим историческим событием, предопределившим дальнейшую судьбу Польши, Литвы, части Руси, и непростую участь последней.

В это же время на востоке набирало силу и расширялось православное Великое княжество Московское. Естественно, что оно обращало свои взоры на исконно русские земли, заселённые тоже православными и захваченными Польшей и Литвой. Угрозы со стороны Москвы также поспособствовали созданию такого неоднозначного союза поляков и литовцев.

За власть в новом, Польско-Литовско-Русском, государстве шла постоянная борьба между польскими и литовскими князьями и магнатами5, которая привела к заключению Люблинской унии в 1569 году. Она окончательно объединила Польшу с Литвой в новое государство – Речь Посполитую. По этой унии к Польше отошли русские княжества юго-востока, переименованные в воеводства. А Литва стала сокращаться до своих первоначальных размеров.

После этого акта на восток хлынула польская волна жаждущих “дармового” богатства. На землях нынешней Украины они устанавливали, как отмечают историки, “польский социальный порядок, известный полным бесправием крестьянства и ничем не ограниченным всевластием магнатов и шляхты6”. Крестьянин-холоп попал в положение раба, поскольку прав не имел никаких. С ним могли сделать всё, что угодно, даже убить, не боясь никаких последствий. От него, хлопа, требовалось только одно: беспрекословно подчиняться своему пану-хозяину и – работать. К этому добавились и гонения на православную веру, насильственное окатоличевание c созданием пресловутой церковной унии7 (которую простой народ не принимал и считал враждебной) и полонизация, то есть насаждение всего польского, вплоть до языка.

Вместе с поляками шли и так называемые “арендаторы”, в основном, лица еврейского происхождения, их в народе прозвали “рендари”.

Нужно сказать, что евреев, которых ещё называли жидами8, в те времена в Европе, как и в Польше, не жаловали. Так для них существовали ограничения на место проживания: скажем, запрещалось селиться в крупных городах, как Кракове, Вильно, Витебске и других. Католическая церковь в Польше, вообще, требовала, чтобы евреи, как исповедующие иудаизм, жили отдельно от христиан. Урезали евреям права в ремёслах, торговле и других видах деятельности. Частенько в городах вспыхивали погромы и избиения последних.

Поэтому, когда началось заселение и закрепощение польской шляхтой “пустопорожних” земель, то наиболее активные дельцы, в основном еврейского происхождения (но не только: были “жаждущие” и других народов), устремились туда, где ещё не было никаких ограничений и притеснений. Здесь они и нашли свою “нишу”: брали на откуп различные статьи доходов магнатов и шляхты (шинки9, мельницы, право рыбной ловли, охоты и т.д.), а также земли целиком с крестьянами. После чего рендари, получившие полную власть над холопами, выбивали из них доход не только для панов-хозяев, но и себя не обижали. Так крестьяне оказались под двойным гнётом.

Нужно отметить, что евреи занимались не только арендой, но и разнообразными ремёслами, всяческой коммерцией и ростовщичеством. Иногда шляхтич сдавал в аренду поместье с холопами и всякими правами – например, на охоту, рыбную ловлю – как откуп за долги ростовщику.

Насколько бесправны были простой казак и крестьянин, отразилось и в народных сказаниях-думах. “Котрый бы то казак схотив рыбы наловытиы, жинку свою с дитьмы накормыты. То не йде до попа благословитыся, да пиде до жида-рендаря, да поступы йому часть оддати, щоб позволыв на ричци рыбу наловиты, жинку з дитьмы покормыты…”

Когда кончалось народное терпение и выливалось в стихийные восстания, то повстанцы беспощадно, иногда с изощрённой жестокостью, присущей тому веку, уничтожали и панов-ляхов, и католиков, и униатов, и рендарей.

Естественно, касаясь того периода, нельзя не осветить, хотя бы вкратце, историю казачества, сыгравшего важную роль в ключевых событиях образовавшейся Речи Посполитой.

После монголо-татарского нашествия и разорения Киевской Руси в 13 веке, земли к югу и юго-востоку от Киева, по обоим берегам Днепра почти опустели. Редкие выжившие поселения постоянно подвергались опустошительным набегам турок и крымских татар, как части распавшейся Орды. В 14 веке эти земли, как уже отмечалось, присоединило к себе Великое Литовское княжество. Но оно было не в силах обеспечить надёжную охрану неспокойных юго-восточных границ.

И вот в эти, относительно “свободные”, края стали стекаться люди как с литовской (русской) стороны, так и татарской, собираясь в вооружённые группы-отряды. В большинстве своём они занимались не столько мирным трудом, сколько грабежом всех, кто попадался под руку: купцов, обозы, крестьян и иных. Их назвали казаками.

В 15 веке, из-за усиления польско-католического гнёта в образовавшемся Польско-Литовском государстве, в эти места стали убегать наиболее активные, свободолюбивые православные крестьяне. Уходили целыми семьями, образовывали поселения и занимались привычными для себя делами: земледелием, охотой, рыболовством, бортничеством10 и ремёслами. Естественно, они стали подвергаться нападениям как татар из Крыма, так и местных “казаков”. Мириться и сгибаться не стали, а начали вооружаться, объединяться и успешно отражать набеги врагов. Разогнав шайки грабителей, отбросив татар на юг, они налаживают мирную жизнь. Сами себя вскоре стали называть тоже казаками.

Росло, развивалось и укреплялось казачество в постоянной борьбе с татарами и турками, превратившись к 16 веку в грозную военную силу. Очередное усиление к концу 16 века гнёта крестьян со стороны католиков, шляхты и магнатов, вызвало новый поток православных беженцев, которые образовали вниз по Днепру, за порогами, своеобразную казацкую мини державу – “Запорожскую Сечь”. Она очень быстро стала лидером казачества, благодаря жёсткой военной организации, со своеобразной демократией в вопросах выборности предводителей-атаманов и органов управления.

Летописец того времени писал: “…Сечь постепенно становилась прибежищем и центром для каждого, кому была не выносима жизнь на родине, для всех обиженных, которые переселялись туда с жаждой мести…” Сечь никакую внешнюю власть не признавала, а её главными врагами были: “басурмане” – турки и татары, а также католики, шляхта и униаты. Запорожцы являлись зачинщиками многих восстаний против гнёта крестьян и казаков в Речи Посполитой.

Власти последней постоянно пытались приручить “непокорное племя”. Иногда им это удавалось. Так, отметились казаки и службой королю Речи Посполитой в качестве реестровых11, то есть поставленных на государственный учёт и королевскую службу. В составе войска польского, несколько раз ходили в походы на Москву, убивали своих же, православных. Частенько, в силу военных обстоятельств, кратковременно объединялись в баталиях и со своими извечными врагами турками и крымским ханом.

Однако именно они, в лице гетмана Богдана Хмельницкого12, возглавили освободительную борьбу в 17 веке и процесс вхождения “войска запорожского” и его земель в состав Московского государства. Непростая, иногда драматичная, история взаимоотношений запорожцев с московскими царями и императорами (со времён Петра Первого) имела важную веху в конце 18 века при Екатерине Великой: за заслуги в Русско-Турецкой войне 1787-1792 годов им была выделана территория для поселения на Кубани…

Пролог.

Начало 17-го века, днепровское левобережье, район Полесья.

Здесь царствовала поражающая своим разнообразием девственная природа. Эти места обрамлялись такими реками как Днепр, Припять и Десна. Непроходимые болота чередовались с лесами, то редкими, то таинственно густыми; а средь непроходимых топей, речек и озёр, вдруг объявлялись кусочки, а то и целые острова, суши.

Птичьи перепевы, создающие своеобразный природный хор из сотен голосов: синиц и жаворонков, соек и дроздов, вместе с криками глухарей, журавлей, тетеревов и других пернатых – зачаруют любого путника, особенно в летнюю пору. Здесь можно встретить красавца лося, стройную, вёрткую косулю и наткнуться на неприветливую семейку дикого кабана; а то и пересечься со зловещим волчьим взглядом. Тут можно пройти не один десяток километров и не встретить человека. Потому Полесье, наряду с землями низовья Днепра, часто становились естественным пристанищем для душ свободолюбивых, непокорных.

На этих, непростых для проживания, землях, убегая от гнёта польской шляхты, селились холопы с западных районов Речи Посполитой. Обживались споро, как и должно людям, привыкшим к труду. Строили хутора13 и сёла на берегах тихих извилистых рек. Играли свадьбы, рожали детей, торжественно отмечали православные праздники. Кормились, в основном, охотой, рыбной ловлей и дарами лесов. Однако и скот заводили, и занимались ремёслами, чаще, гончарскими, столярными и кузнечными. Немало селян добавляли прокорм с земли, распаханной в равнинных низинах. Там пашня отвоёвывалась у болота и весенних разливов. Зато была плодороднее, чем на глинистых и песчаных высотках.

Хорошенко Назар зацепился за Прилужное, небольшое село, что расположилось на относительно возвышенном правом берегу реки Змейки на юге Полесья как многие – беглецом. До этого парень гнул спину на барщине14 “своего” польского пана Затоцкого, что хозяйничал в одном из районов Волыни. Так бы и тянул лямку до “гробовой доски”, да случился пожар. Ещё дедовой постройки, хата вспыхнула как спичка, ночью, когда семья – а их было пять душ, включая детей – крепко спала после нелёгкого трудового дня.

А загорелась мазанка15 от удара молнии в высокий старый тополь, что разросся вплотную к дому и склонил свои тяжёлые ветви прямо на камышовую крышу. Подкравшуюся, с робким громыханием, грозу не услышали – спали, намаявшись за день, беспробудно. А услышали, спаслись бы, наверное, хотя прогнившие стропила крыши мгновенно запылали вслед за пересохшим от летней жары камышом и обвалились, накрыв всё живое и неживое.

Назар, прилёгший на кожухе в сенях, успел выскочить, лишь слегка обгорев. Сразу же судорожно начал искать хоть какую-то лазейку, чтобы заскочить в хату и начать спасать родных. Но пламя, подгоняемое сильным ветром, делало свою страшную работу быстро, и гудело среди покорёженных стен так, что ничего не было слышно.

Потом, с камнем в груди, мутным взором смотрел на пепелище. Слёз не было, сердце ныло тупой болью, голова гудела. И утреннее солнце поднималось красное, роковое. Его лучи уже жалили, усиливая безысходные чувства парня. А гроза, полыхнув стрелами молний, проскочила быстро, пролив на землю мелкий ситничек и потянув за собой мощный шлейф ветра.

Вокруг уже собирались соседи: пожар случился такой стремительный, что помочь, практически, никто не успел. Разве что друг Назара, Петро, и его отец успели пару вёдер вылить на уже утихающее пламя.

Селяне стояли понуро, крестясь с застывшими лицами: ведь каждый мог оказаться на месте Хорошенко. Слава богу, огонь не успел перекинуться на другие хаты, что стояли просторно друг от друга.

Гарь била в ноздри, слабеющий ветерок колыхал струи дыма. От центра села уже неслись чьи-то громкие возгласы, в которых выделялся зычный голос управляющего панским маетком16.

– Куда ты теперь? К пану? – притронулся рукой к плечу Петро.

– Не знаю… Не, наверное. Чем пан поможет? Кабалой? Сбегу… Не смогу я тут жить, не смогу… – не говорил, а выдыхал горькие слова Назар.

– За Днепро? – уже шёпотом уточнил друг.

Назар только слегка наклонил голову.

Глава 1

Село Прилужное, будто нехотя, плавно опускалось с верхней части берега Змейки к низине, относительной конечно: просто здесь было не так высоко. Люди, ветры и дождевые воды разровняли берег, сделали его местами пологим, с бороздами, удобными для спуска к реке. Сама речка была неширокой, но глубокой, наполненной рыбой и разнообразной живностью, в том числе и безобидными ужами, которых почему-то кликали змейками.

Протоптанные дорожки частенько заканчивались деревянными причалами, возле которых колыхались самодельные лодки. Тут же и женщины стирали бельё, и ребятня плескалась в летнюю пору. В этом месте река делала изгиб, отчего образовалась пойма, заросшая кустарником, камышами, осокой и ивняком. Место это было рыбное.

Ловили народными средствами, вроде саков, плетёных из гибкой лозы. И, конечно же, удочками с самодельными крючками.

Когда появился Назар, село тянулось одной улицей из хат, расположенных просторно вдоль берега. Парню здесь всё приглянулось сразу же. Откуда он – не расспрашивали, пока обживался. Видя, что парень свойский, работящий, отзывчивый, без лишних слов приняли в свою крестьянскую семью. Помогли отстроиться – благо, дуб и сосны в лесочке рядом, а лозы, ивняка, глины и камыша хватало для мазанки. Такие работы делали всем гуртом. Тут и познакомился со своей будущей женой, волоокой, с игривой улыбкой, крепко сбитой Даной (данной Богом).

К осени сыграли скромную свадьбу, а летом и родилась доченька, Настя. Затем пошли хлопцы, Остап и Зиновий, и, казалось, жизнь налаживалась. Былое приходило к Назару в беспокойных снах и думах, в вечерние часы, когда, лёжа на топчане, складывал на груди усталые руки, да вытягивал натруженные ноги. Печаль сжимала губы, давила в виски, но быстро уходила, когда к нему подходила маленькая Настя, а за ней тянулись малята-мальчики. Брал он, по очереди, детей на руки, прижимал к себе и, ощущая их тепло и детские ароматы, забывал все горести.

Стремительно пролетали годы, вместе с которыми подрастали дети. Вот, Настя стала по-девичьи угловатой, с весёлыми веснушками на округлом лице. Всё чаще, перед закатом, она уходила одна прогуляться в луга, где, как и многие здешние девчата, собирала цветы и плела из них венки. При этом вполголоса напевала полюбившуюся песню о парубке, который под цветущей вишней ждёт свою возлюбленную… Нравилось ей затем дарить венки Змейке и наблюдать, как уносит их речка далеко-далеко! Эта даль, мерцающая первыми светлячками-звёздочками и прощальными румяными лучами солнца, манила, тянула к себе, обещая нечто таинственное, колдовское.

А когда сумерки густели, прислушивалась она и приглядывалась с ёкающим сердцем, вспоминая здешние легенды и сказки, – не выглянет ли из-за вербы русалка-мавка с целым хороводом утопленников; не вынырнет ли из глубины речки, шумно брызгая водой, отфыркиваясь, косматый страшила-водяной! Невольно, с дрожью, оборачивалась к лесу – не подсматривает ли за ней с горящими очами лесной бродяга – леший…

Со временем, нарастающее в такие минуты чувство тихого ужаса, притупилось и даже приятно будоражило и пощипывало от ощущения собственной смелости!

А мальчики уже самостоятельно набирали вёдрами из колодца воду и носили её в хату; рубили дрова, управлялись со скотиной. Помогали и в других крестьянских делах.

Деревня как-то естественно разделилась на две неравные половины: меньшая – припадала к земле, отвоёвывая её у поймы; засевая, в основном, рожью. Заводили и огороды с капустой, гарбузами-тыквами, луком. Кое-кто и льна не гнушался. Большая же – уповала на охоту, рыбалку и бортничество. К последней пристали и Хорошенки.

Выбор был неслучаен: пахота напоминала Назару тяжкие дни панщины. А рыбалка, охота на разнообразную дичь, которая водилась в избытке в здешних лесах и реках; добыча мёда и воска – казались и веселее, и легче. Выручала и домашняя живность: козы, свиньи и птица.

Для охоты использовали в основном хитроумные силки, ямы, загоны, то есть, как правило, добывали дичь живьём. Правда, не гнушались орудовать и копьём, луком со стрелами, а позднее – самопалом. Свинец и порох доставали в местечке-городище, что ниже по течению Змейки, впадающей в ещё не набравший силу Днепр.

Случилось так, что жена Дана больше возилась с мальчиками, а Назар – с Настей. Росла девочка сметливой, ловкой, крепкой, со всё более расцветающей красотой. Сама напросилась помогать в охоте, а в рыбной ловле давала фору и отцу, да и дикий мёд не гнушалась добывать.

В последние дни – а дело было в конце весны – пошли по селу тревожные разговоры: будто видели возле местечка польских драгун17 и гусар18 во главе с пышно разодетым паном. Что за пан, ещё не установили.

И, вот, настал день, который круто изменил устоявшееся течение сельской жизни – прибыл отряд польской конницы, взвод гусар. Возглавлял его помпезный шляхтич, красавец, с пристальным взглядом на напряжённом лице. Пан восседал на высоком, с чёрными обведенными глазами, гнедом жеребце арабской породы. Дорогая меховая шапка с пером; распахнутый, с тонкой отделкой жупан19; в ножнах с причудливым орнаментом персидская сабля и пистоль за поясом с массивной рукоятью – внушали всякому подспудный уважительный страх.

Селяне не спешили выйти навстречу гостям, лишь тревожно выглядывали из своих подворий, хмуря брови и тоскливо размышляя. Однако мирная тишина продолжалась не долго: несколько гусар проехались по дворам и криками известили народ – немедля собираться возле церкви! Кто заартачится – потащат силой, ещё и накажут плетьми.

Такого давно не слышали свободные люди. Неужели воли конец? – вертелась у каждого тоскливая мысль. А тут и погода стала портиться: с речки подул влажный ветер, а с севера налетела ватага хмурых облаков, закрывая солнце и проскакивая серой тенью по взгрустнувшей земле. Где-то отчаянно зачастила гавкать собака, и за ней поднялся гвалт по всему селу. С поля донеслось унылое мычание овец – всё наполнилось тревогой…

Вскоре народ потянулся к церкви…

Храм, как и водится, высился на самом высоком месте. Его отстроили недавно, взамен молельной времянки. Строили всем миром, используя, в основном, дуб, дабы стоял символ веры православной долго, поддерживая, направляя и оберегая селян в их непростой жизни.

День подступался к полудню.

Вход в церковь был с запада, дабы с утра восход радовал прихожан, а к вечеру весь передний фасад, с дверью, окнами и куполом, горел золотом под закатными лучами.

И, вот, сегодня, пока народ собирался на площадке перед входом, ляхи, покачиваясь в сёдлах, расположились чуть сбоку, севернее, отчего тень от креста церкви упала прямо на пана-красавца. Полосы на его румяном лице, показались символичными для Назара, пророческими. Веяло от них чем-то пугающим, смертным. Хотел поделиться своими мыслями с женой Даной, да пан начал говорить:

– Я, ясновельможий пан Зимовецкий, волею круля нашего Владислава, получил земли эти, как дар за верную службу Речи Посполитой…      И землю, и хлопов, и лес, и реки…

У Назара, как и у других селян, от этих слов каменели сердца, а головы наливались жаром негодования к самозваным хозяевам. Они сжимали кулаки, зубы, серели лицами и опускали очи к земле, скрывая в них разгорающуюся ненависть.

“Недолго же мы радовались волюшке!” – кололо в груди у Назара.

А, тем временем, Зимовецкий представил своего управляющего Ермилу Людоцкого, кряжистого мужика с хитрыми, птичьими глазами на бугристом прыщеватом лице, с обвислыми усами под крючковатым носом. Одет был скромнее пана, но выделялся на нём коричневый жупан из бархата, подвязанный в талии поясом, с вытканным простеньким орнаментом. Правда, застёжка на пуговицах отсвечивалась золотисто в лучах солнца.

Людоцкий с нескрываемым удовольствием, даже сладострастием, стал подробно растолковывать, что будет теперь с селом и людьми, в их новом статусе – панские хлопы. Для начала – всех перепишут, отделят землю чисто панскую от “арендованной” крестьянской; назначат каждому повинности, величину оброка, время и дни панщины…

– А как с охотой и рыбалкой? – вдруг звонко выкрикнула Настя, выйдя вперёд.

Увидев девушку, Зимовецкий покачнулся в седле и засветился улыбкой удивления и, даже, восхищения:

– Что за краля такая? – вырвалось у него.

На что Настя вскинула на шляхтича вспыхнувшие упрямством очи, хмыкнула, развернулась и втиснулась в толпу.

Пан смотрел ей вслед и натужно размышлял: то ли наказать за такое показательное пренебрежение к его вельможной особе, то ли восхититься её смелостью.

Народ слегка разноголосо загудел и тут же умолк – управляющий, в ответ на кивок пана, продолжил вещать…

Глава 2

Видно, Прилужное пану приглянулось, и решил он здесь обосновать свою летнюю резиденцию – построить просторный дом, с высоким забором и внутренними многочисленными постройками. Одна из которых предназначалась Людоцкому.

Управляющий отличался исполнительностью, рвением и непреклонной жёсткостью, что касается новых хлопов. Именно под его руководством и строили панский дом. Своих людей не хватало, так нагнали из других деревень и хуторов. Спешили – к зиме пан должен вселиться.

Вольная жизнь для людей не только закончилась, а сменилась на тяжкую кабалу. Самых крепких мужиков отобрали на панскую стройку. И пока Назар, вместе с другими, таскал и тесал брёвна под пристальным взглядом Ермилы, Дана с Настей и сыновьями управлялись и по дому, и практически весь световой день отбывали панщину: расчищали в низине землю под будущие панские посевы.

Стройка развернулась не только для пана. По договорённости с Зимовецким, на другом конце села спешно возводился шинок с домохозяйством Бельмониса Жинтара. Местные сразу же нарекли дельца Жиником Бельмом. Имел он большую семью – пятерых детей погодок – и шуструю, всегда озабоченную жену Марту. Было в ней с одной стороны что-то мужиковатое – наверное, из-за жиденькой полоски волос на верхней губе и грузного тела, а с другой стороны – угодливая детская улыбка не сходила с лица.