Народная воительница Поляница. Историческая повесть-легенда. Украина 17-й век

Глава 3

С Панасом Хрестенко, сыном священника, отца Даниила, Настя подружилась с детства…

Их дома оказались по соседству, но сблизиться получилось не сразу, хотя взрослые, занятые своими многочисленными делами, частенько оставляли подрастающих детей на дому самих, предоставляя им относительную свободу действий. “Относительную”, потому что у каждого было свои обязанности-занятия.

К тому времени девочка подступала к подростковому возрасту, и ей поручали присмотр за младшими, Остапом и Зиновием. Накормив братьев хлебом с молоком, водила их к речке, где они игрались с песком и глиной, хлюпались в воде. Настя иногда плавала, хотя родители запрещали ей делать это самой. Но такой уж у девочки был характер – отличалась своенравием в делах и поступках. Впрочем, за детьми следила строго и далеко в воду не пускала.

Тут и подвернулся как-то Панас с матушкой своей, Параской. Матушка была женщиной дородной, степенной, с добрыми тёмными глазами. В то же время от её фигуры веяло строгостью и основательностью опытной хозяйки. В селе поповну уважали, считая её самой грамотной в округе и разбирающейся во многих вопросах, совершенно недоступных простолюдинам.

А пришли они на берег освежиться: помочить ноги, вымыть руки и лица. Делали это не часто. Но тогда день выдался жаркий, пыльный и липкий.

Панас был на два года старше Насти и уже осваивал грамоту под руководством матушки – школы в селе не было. Готовили его в Киевскую семинарию, как единственного наследника и продолжателя дела отца.

Воспитываемый в строгости, Панас, как всегда бывает в таких случаях, подспудно мечтал о свободе, когда можно делать не то, что требуют родители, а что хочется самому!

Глядя, как Настя обходится с детьми сама, без присмотра взрослых, Панас позавидовал ей и решил познакомиться с девочкой поближе.

До сих пор, хотя и были соседями, не выпадало случая, чтобы они поиграли вместе. Панаса самого из двора не выпускали, а Насте некогда было скучать: и домашние дела, и двое братишек.

И вот теперь, на берегу, после приветствий, матушка подошла к мальчишкам, а Панас – к Насте.

– Ты умеешь плавать? – округлил он глаза.

– А ты нет? – искренне поразилась Настя. – Давай научу, – предложила она просто и протянула руку, приглашая в воду.

Панас, глядя не её мокрое платьице, плотно облегающее тело, почувствовал необычный трепет, который перешёл в горячую решимость. Он проворно скинул с себя верхнюю одежду, оставшись в длинных трусах.

– Панас! Не лезь далеко в воду! Ещё утонишь! – услышал он недовольный окрик матушки, но Настя уже увлекла паренька, успев крикнуть:

– Не беспокойтесь, матушка Прасковия, тут мелко и течение медленное.

В ответ женщина ещё что-то наставляла, но Панас видел и слышал только Настю.

Так и началось их общение. Причём, чем больше подрастали, тем чаще бывали вместе.

Вскоре, к ним примкнули другие ребята, образовав своеобразный ватажок – группу, которая совместно проводила время. Они развлекались, как это делают дети во все времена. То игры в догонялки, то прятки, то совместные купания. Когда стали подрастать, игры пошли серьёзнее: рыбалка, примитивная охота и, конечно же, война казаков с турками, татарами и панами-ляхами. Очищать чужие сады и огороды у ребят той поры было не принято, поскольку сурово порицалось и каралось. Такое отношение воспитывалось и родителями, знающими цену труду, и, наверное, в большей степени – верой православной. Дети знали – за воровство наказывает Бог!

Как-то само собой повелось, что заводилой, а затем и ватажком-атаманом среди местной ребятни стала – Настя. Панас был у неё на “подхвате”, всегда поддерживал подругу в её задумках, рискованных предложениях и забавах.

Так, ещё в юном возрасте, когда Настя уже выглядела постарше иных одногодок, а ростом сравнялась с Панасом, предложила она поохотиться на дикую свинью. Зверя ребята выследили с выводком поросят в ближней дубовой рощице. От рискованного предложения девочки, мальчишки не посмели отказаться.

Вооружившись самодельными копьями, толстыми палками и двумя ножами-пиками, которыми в хуторе кололи-резали домашнюю скотину, отправились на охоту…

Природа клонилась к осени. Чаще пощипывали лица холодные ветры. Лес и перелески вдали заметно украшались жёлтыми и багряными тонами. Небо уже торопилось оплакивать уходящее лето настырными струйками дождя, а кривоватые клинья серых журавлиных стай, их прощальное курлыканье вселяли в сердца невольную печаль. Этот же день выдался ясным, тихим, будто выжидал чего…

Свинью нашли быстро: она по-хозяйски расположилась с поросятами в ямке, образованной вырванными из земли корнями поваленного дуба. По всем законам военного искусства, ребята образовали круг-цепь и потихоньку стали приближаться к цели…

Свинья учуяла людей быстро. Она вскочила на ноги, подняла чушку кверху и натужно-угрожающе захрюкала. Поросята сбились возле неё в кучу и стали повизгивать.

Вид ощетинившейся дикой свиньи, свирепо вращающей своим длинным, волнистым рылом, невольно наводил страх: если она бросится на кого, что делать?… Такие мысли круговертью пронеслись у каждого в голове.

Настя колебалась недолго – она вскинула копьё и отчаянно пошла на зверя. От такой наглости свинья было оторопела, но, вот, её жёлтые глазки помутнели, шерсть на загривке вздыбилась острыми зубьями и, опустив голову, поджавшись, она изготовилась к нападению на врага-человека.

У Панаса упало сердце, голос пропал, а тело задрожало: очень пожалел, что не отговорил подругу от этой затеи. Но в ту же секунду, прозвучал отчаянный крик: – Ах! И копьё с силой вонзилось в глаз свиньи! Смертельно завизжав, зверь завертел головой, задёргался ногами, вгрызаясь в землю, пытаясь освободиться от копья, но оно ушло глубоко…

К корчившейся на земле свинье, выбежали уже все. Кто-то колуном стал добивать зверя, другие пытались удерживать тушу за хвост. Послышались возгласы восхищения Настиной смелостью, а она стояла бледная, с опустившимися безжизненно руками и, словно, окаменевшая…

Подул сильный ветер, солнце прикрыла угольная тучка, и полетели капли, предвещая осенний дождь. Лес загудел, заволновался, словно переживая случившееся и, заодно, радуясь, что всё обошлось благополучно.

Глава 4

После этой охоты, авторитет Насти средь хуторской детворы стал непререкаем.

Время же летело быстро, как в далёкой выси небесные странники – облака и тучки. Подрастали дубы в роще, где хуторские дети играли в казаков-освободителей и турок-татар, уводящих в неволю матерей и сестёр, отцов и братьев. Заматерели ивы, грустно опустив свои тяжёлые зелёные косы в речку. И увидел однажды Панас, как расцвела нежным бутоном юности Настя!

Девушка вытянулась в кароокую красавицу. Коса была у всех селянок в этом возрасте, но у неё она завивалась вокруг шеи и спадала на холмики грудей по-особенному. Чёрные стрелки бровей подчёркивали прямой лоб, слегка вздёрнутый нос. Даже уши её прилегали к голове, а не топорщились, как у многих. Губы просто манили своей налитой вишнёвой спелостью. А стан был гибким, как у молоденькой вербы, что упрямо тянулась вверх в конце огорода Хрестенко.

И парень влюбился…

Впрочем, многие подросшие хлопцы поглядывали на Настю с восхищением и скрытой надеждой. Она же жила своей, непостижимой никому внутренней жизнью. Теперь больше помогала отцу на охоте и рыбалке. Хуторской ребячий ватажок распался. А когда пришла панщина, юнцы, как и все крестьяне, гнулась на поле в низине. Здесь ветры обдували её лицо, тело обжигало солнце, часто и дождь окроплял, только усиливая красоту девушки.

Пан Станислав, проезжая как-то по своим владениям, вновь увидел “непочтительную кралю”. И захотелось ему с ней поговорить, рассмотреть поближе.

Отправив управляющего Ермилу посмотреть, что там делается на пруду, подъехал на коне к Насте – она вместе с другими селянками пропалывали капустное поле.

– Как зовут тебя, красавица, и чья будешь? – спросил пан приветливо, ловко удерживая возбуждённого коня на месте.

Женщины настороженно глянули в сторону хозяина и суетливо, пряча глаза, продолжили работать, а Настя выпрямилась, вытерла рукой пот со лба, поправляя заодно косу на плече. Несколько секунд всматривалась в лицо шляхтича, пытаясь отыскать в нём подвох, лицедейство и угрозу для себя. Но оно светилось искренним восхищением, даже смущение проглядывалось, что казалось удивительным.

– Настя, я, дочь Хорошенко Назара. А за ласковое слово спасибо пану.

Станислав, улыбаясь, посмотрел в сторону селянок, и продолжил:

– Работа здесь не из лёгких, особенно, для таких, юных, как ты. Могу предложить полегче, в моём доме…

Глаза у пана заискрились, а лицо почему-то зарумянилось, будто застеснялся от слов своих. И девушка среагировала резко – чуть прикрыв ресницами глаза, скрывая нарастающие искры гнева, ответила с вызовом:

– В нашем роду никто не стелился в услужении ни перед кем! Потому благодарю пана за заботу, но я уж как все…

Последние слова Настя произносила тише, и не так гневно, остывая и понимая, чем для неё может кончиться этот разговор. Однако Станислав повёл себя странно для гонористого шляхтича. Он потускнел лицом, непроизвольно вздохнул и ни слова не говоря, пришпорил коня и ускакал к дороге. Только клубы пыли укрывали его след, да откуда-то взявшиеся вороны тучей сорвались с деревьев и надрывно закаркали.

Настя ухватилась за тяпку и продолжила полоть с особым рвением, даже остервенением. Женщины загомонили между собой, обсуждая приезд пана и его предложение Насте. Девушка же ощущала себя раздвоенной, разломленной пополам. Что-то, с одной стороны, накрывало её незнакомое, тревожно-тягучее в своей таинственности, притягательности и силе. А с другой – давила злость и подспудная ненависть к этим пришедшим, непрошенным хозяевам жизни, которые считали, что им подвластно всё.

Глава 5

Осень заканчивала свои хлопоты, украшая деревья, рощицы и леса палитрой цветов, в которых чередовались оттенки золотые, багряные, красноватые и ещё изумрудно-зелёные. По утрам в пойме стелились клубы тумана, а восходящий расплывчато-красный лик солнца, робкими лучами с трудом разгонял предрассветный холод. Под ветром деревья горестно скрипели, негодуя на беспечного проказника. В такую пору на людей, особенно юных, налетают острые чувства грусти, томной неги в ожидания чуда, чаще, в образе любви.

Что-то поменялось в Насте после того случая с паном Станиславом. Стала она чаще о чём-то задумываться, замыкаться в себе. Реже посещала молодёжные вечеринки у прибрежных вод Змейки. И Панасу меньше уделяла внимания, на вопросы отвечала механически, односложно – будто поглощала её дума глубокая. Тянуло её куда-то, в дали неизведанные, но манящие собой вечным зовом молодости…

Панас по-своему расценил изменения в подруге, на что подталкивала и матушка Прасковия:

– Замуж ей пора, вот и кручинится, – говорила она как-то сыну, видя, как тот безуспешно пытался поговорить с Настей. – Любишь её?

Панас зарделся и молча закивал чубатой головой.

– Знать сватов засылать пора. А ты маешься. Ещё проспишь красу такую. Вон, сколько молодчиков на неё пялятся! Так что – засылать? Я поговорю с батюшкой…

И опять парень только отводил взгляд да кивал головой.

Однажды село всполошила неприятная новость – вдруг выяснилось, что все земли, в том числе ближние леса и прибрежные воды, взял в аренду Жиник Бельмо! А управляющий Ермила стал партнёром и помощником поворотливого мужичка. Чтобы народ не артачился, не противился новому хозяину, в селе разместили троих польских стражников-драгун. Бельмонис отвёл им приличный домик, который строил целое лето, и обещался кормить блюстителей порядка “сытно и в срок”, как и их лошадей.

Мысль об аренде подсказал Станиславу его брат, Стефан. В один из приездов, видя, как брат много времени уделяет своему разросшемуся имению, он воскликнул за чаркой вишнёвки:

– Красавец ты у нас в роду, а о женитьбе, я смотрю, и не помышляешь, потому как дела, видно, замотали? А в Варшаве давно бывал? Там такие балы! А панянки стольные? Вон, у пана Потоцкого дочь на выданье. А ты среди дерьма и быдла молодость губишь.

– Ты не совсем прав, – пытался оправдываться Станислав.

– Не совсем! – перебил его опять брат. – Знать сторона моя. А выход есть, – распрямил плечи Стефан и с хмельной развязностью похлопал брата по плечу. – Человек из инициативных у тебя в хуторе есть. Шинок держит. Так ты сделай так, как многие разумные шляхтичи поступают.

– Слышал: сдать инициатору всё в аренду?

– Конечно, конечно, брат! – запылал довольной улыбкой Стефан. – Что там он возьмёт с этих схизматиков – его дело. Главное, тебе твоё отдаст. И ни тебе забот, ни головной боли. Я тебе правду говорю. Вот, боевой друг мой, пан…

Весь вечер убеждал Стефан брата в пользе аренды, расписал так, что к ночи убедил.

Одним из первых новые порядки опробовал на себе старый казак Тихон Сирый. Сил у него на серьёзную работу уже давно не было, а вот рыбку половить – ещё мог.

Как всегда, дед, на ранней зорьке, разложил свои снасти и удочки в прикормленном месте, в мелкой камышовой заводи. День начинался тихий и тёплый. И солнце поднималось на востоке медленно, словно боялось спугнуть рыбёшку. Светило постепенно разгоняло туман, трогало жёлтыми лучами кроны деревьев, перекидывалось на камыши, окрашивая их в розовые тона. Вода слегка подрагивала под робким ветерком, утки потихоньку выплывали на водный простор, чистили перья и, шустро опуская голову вглубь, отлавливали завтрак.

И рыбалка у деда ладилась – только успевал подсекать придурковатого карася, да прожорливого леща, с весны успевшего набрать вес.

Когда ведёрко наполнилось уже наполовину, и старик подумывал о вожделенном перекусе, кто-то тронул его за плечо. Старик вскинул голову – Жиник Бельмо!

– Ай и ты решился побаловаться рыбалкой? – засветился хитро прищуриваясь дед.

Но Жиник ткнулся к ведру, приподнял его, оценивая на вес, и сказал вкрадчиво:

– За такое удовольствие платить надо бы, а?

Дед приложил ладонь к уху:

– Глуховат стал – чего надо?

– Платить, дед, платить!

И Жиник стал громко разъяснять, что отныне он тоже платит пану и за речку, и за вербы, и за сады, огороды… Одним словом – аренда.

Мудрёное слово “аренда” Стецко понял с трудом, но то, что хозяйничать в округе теперь будет ещё и Бельмо, сообразил. У старого казака гнев закипел такой, что он схватил свою палку и кинулся было поколотить делягу. Но тот был моложе, проворнее, отбежал в сторону и пригрозил, махая какой-то бумагой:

– У меня всё по закону: с каждой выловленной рыбы, мне надобно заплатить часть либо натурально, либо деньгой. Будешь дед нарушать – позову жолнежей22, они тебе скоро башку поправят!

Но Сирый ничего не слышал, он проворно подхватил прибрежный камень и швырнул его в сторону Бельмониса. Тот, грозя пальцем, срываясь на петушиный фальцет, спотыкаясь, удалился.

Не успел старик закончить “перекус”, как прибежали драгуны – Жиник семенил сзади и всё что-то причитал. Чего-чего, а расправляться с непокорным быдлом бравые вояки умели. Они схватили деда под рученьки и повалили на землю. Один уселся на спину старика, другой – на ноги. Стянули, порвав рубаху, штаны. И третий вояка начал хлестать деда плетью…

Так Бельмонис-арендатор понятно продемонстрировал трудовому люду, что спорить с ним накладно для здоровья. Поскольку против силы не попрёшь, то народ затаился, скрывая злобу, выжидая лучших времён.

А Жиник, осознав силу свою, стал неспешно, но последовательно, вводить новые поборы, налоги и штрафы. Теперь делились и охотники добычей; бортники – воском и мёдом, и бабы с детьми за собранные грибы-ягоды. Поговаривали, договаривается шинкарь с паном, чтоб и за вход в храм православный сбор ввести! Теперь и креститься, и жениться, и панихиду по усопшим справлять – всё после уплаты бойкому рендарю. Следил Бельмонис строго, чтобы водку покупали и пили только в его шинке. Никаких самодельных напитков – иначе штраф и порка.

Словно в тон с наступающими трудными временами и погода стала портиться: задули северные ветры, принося холодные дожди. Деревья раньше времени сбрасывали пожухлую листву. Трава кукожилась, сохла и стелилась к земле серым, облезлым, в дырках-прогалинах ковром. И вороны всё нахальнее наведывались в крестьянские подворья…

Глава 6

В такую вот пору и заслал Панас сватов к Насте. С утра покапал дождик, было сыровато, но тучи стали рассеиваться, лучи солнца уже пробовали свои силы и ласково касались всего земного.

Конечно, Назар с Даной были извещены заранее о приходе соседей и подготовились, согласно местным обычаям. Когда до воскресенья – дня сватовства – оставалось несколько дней, Дана вечером, как и положено матери невесты, поговорила с Настей.

– Панас сватов засылает, хочет взять тебя в жёны, – говорила мать устало, сидя на кровати в ногах приготовившейся спать дочери. – Дружите вы с детства, наверное, и любите друг дружку. Однако спросить тебя считаю нужным: так требуют наши обычаи. Дело серьёзное, на всю жизнь…

Настя слушала мать, задумавшись, глядя в окошко. Иногда вздыхала, не показывая ни радости, ни печали. Будто говорили не о ней, не о её выборе, определяющем всю дальнейшую судьбу. Что Панас собрался взять её в жёны, знала давно: не раз парень откровенно высказывался при встречах. Делал это пылко, хотя и с трудом, преодолевая свою врождённую скромность и нерешительность. Она неопределённо улыбалась, опускала голову и отводила взгляд в сторону, нервно поправляя тесёмки рубашки-вышиванки. В таких случаях лицо её темнело, губы сжимались, отражая сложные переживания. И если бы не вечерние сумерки, может и понял бы Панас, что нет у Насти точного ответа. Почему?… Она и сама не знала. Что-то давило смутными мечтами, колкими надеждами, но это всё неисполнимо. Нет!

Думала об этом все последние дни. Сны приходили суматошные, часто с кошмарами. Казалось ей, что может случиться что-то нехорошее. А почему? Лучшего жениха, чем Панас, во всей округе для неё и не найти…

– А что говорить, мама, – глубоко вздохнув, наконец, задумчиво проговорила дочь. – Согласна я, пора уже семью свою заводить, детишек…

Дана облегчённо улыбнулась, погладила дочь по руке, встала, прижала её голову к груди и ободрившаяся пошла к себе – поделиться с Назаром. Она не видела, как глаза у Насти повлажнели и несколько слезинок скатились на подушку…

Сватовство прошло скромно, но согласно всем канонам народных правил и обычаев. Настя старалась выглядеть весёлой: она всё хорошо обдумала и приняла твёрдое решение. Знать так у неё на роду писано! Смирилась она, посетив перед этим церковь, где поставила свечку перед Николаем-угодником. Затем долго и искренне молилась.

После этого события не прошло и дня, как вечером неожиданно заявился к Хорошенкам управляющий, Ермила Людоцкий. В шапке с пером, в жёлтом жупане, подвязанным синим кушаком и в глянцевых сапогах на кривоватых ногах, зашёл он во двор по-хозяйски, злобно пнув ногой гавкающего пёсика Рыжика, беспородного, но несущего свою охранную службу добросовестно и беззлобно.

На шум вышел на крыльцо Назар, удивляясь такому позднему гостю и внутренне настораживаясь: от Ермилы ждать хорошего не приходилось. Вот и Рыжик, поскуливая, спрятался в будку.

А управляющий, не здороваясь, неспешно осматривал двор, сараи, заглянул через плетень в сад…

Назар уже знал, что вопросы задавать, тем более возмущаться таким нагловатым поведением панского помощника не стоит. И сжав зубы, опустив глаза с нахмуренными бровями, ждал продолжения.

Закончив осмотр, Ермила наконец-то подошёл к крыльцу, уставился на Назара, как смотрят на провинившегося школьника.

– Яблоньки у тебя рясные. Ранние, видать?

– И ранние есть, – угрюмо выдавил Назар.

– Завтра принесёшь пару вёдер мне. Да смотри, гнилых и кислых не подкинь, – с угрозой закончил Ермила предисловие и ехидно, не скрывая раздражения, продолжил: – Говорят, ты сватовство затеял? Дочку замуж навострился выдать?

– Как водится, время приспело…

– Это хорошо. Только разрешение надобно у вельможного пана получить. Или тебе этот порядок не знаком?… – демонстративно повертел управляющий плетью.

Слышал Назар о таком нововведении, пришедшем вместе с шляхетной “милостью”. Селяне с этим ещё не столкнулись, потому думал, пронесёт и его семью. Похоже, не пронесло…

Он, склонил голову, как норовистый бычок, и прохрипел:

– Знаем это дело. Сходим к пану…

– Так-то! – собрал в ладонь плеть Ермила и помпезно удалился со двора, неся высоко голову и помахивая рукой в такт.

Рыжик выскочил из будки и залился лаем. А со стороны речушки подуло ветром, остужающим жар в голове у Назара.

Глава 7

Пришли они, с Даной, к пану в воскресенье, после церковной службы…

За каменным забором панский дом красовался колонами, широкими белыми ступеньками с перилами, в которых балясины напоминали древние амфоры; с песочными дорожками и цветочными газонами, ухоженными, обильно политыми. Тут же росли ровными рядами молоденькие ели, попадались робкие берёзки и норовистые дубки. Кованые ворота с фигурами гривастых коней дополняли ощущения могущества, величия и роскоши. Всё было призвано вселить в любого хлопа почтение и смирение перед его вельможностью, паном.

В тот день к Станиславу приехал брат Стефан со своим другом, паном Лехом Матецким – развязным молодым шляхтичем, ведущим светский разгульный образ жизни. Привлекал он Стефана своей бесшабашной храбростью и бескомпромиссностью. Отличался Лех и неравнодушием к женскому полу, что выливалось в бесконечные любовные интрижки и грешные связи с замужними панночками. В общем, с Лехом Стефану было всегда весело и свободно. Собственно, Стефан и взял с собой друга, дабы развлечь брата.