Дерево красной птицы
Предстоящее сражение так захватило ее, что она даже забыла, рядом с кем находится. Мунно поймал ее сверкающий взгляд, и ее яркая улыбка обожгла его сердце. Одернув себя, он сердито кашлянул и отвернулся. Даон не сводил с него проницательного взгляда, будто читая как открытую книгу. Интересно, всем ли присутствующим очевидны его чувства? Девчонка, похоже, ничего не замечала и продолжала увлеченно разрабатывать детали операции.
– Я пойду с вами и все… – начал было Рудже, но Мунно оборвал его:
– Нет, учитель. Вы не выдержите долгого похода. Вы остаетесь здесь, и это не обсуждается.
Посыпались бурные возражения, но Мунно был непреклонен: они справятся сами, а рисковать одним из самых талантливых командиров он не мог. Рудже в бешенстве ушел, оставив их дорабатывать детали. К вечеру план был готов, и все разошлись, чтобы немного поспать перед трудной дорогой.
Выступать решили на рассвете.
Мунно отрешенно наблюдал, как Кымлан разговаривает с рабами, перевязывает раны, прикладывает смесь из трав, которые удалось собрать в окрестностях пещеры, и переживает за измученных, голодных людей. В его душе в ожесточенной схватке бились восхищение и зависть. Не ему, сыну вождя, а ей, этой безродной когурёской девчонке, доверяли его люди. Не ему, а ей они улыбались, благодарили и желали удачи в предстоящем бою. Как у нее получилось завладеть их сердцами? Как так вышло, что они безоговорочно доверяли подданной вражеской страны, много лет назад поработившей мохэ? Что в ней такого, чего нет у Мунно?
Вытерев мокрый от пота лоб, Кымлан села рядом с ним и с улыбкой посмотрела на задремавшую Сольдан.
– В чем твой секрет? – не сдержался Мунно. Он не смог спрятать горечь в своих словах, хоть и понимал, что не должен показывать слабости.
Кымлан удивленно посмотрела на него, пытаясь разгадать, что он имеет в виду. На ее лице проступило понимание, и она пожала плечами.
– Я дорожу ими, и они это чувствуют.
– Хочешь сказать, мне на них наплевать? – возмутился Мунно.
Прищурившись, он осмотрел ее спокойное лицо, прямой аккуратный нос, резкие скулы и сияющие внутренним светом глаза. Как будто ей открылись какие-то неведомые ему тайны. Ее умиротворение и сдержанность раздражали его. А еще он ненавидел эти мягкие губы, которые то и дело притягивали взгляд.
– Если нет, то почему заставил их столько лет жить в беспросветном мраке?
Мунно едва не задохнулся от возмущения, но сжал руки и постарался ответить спокойно:
– Не я сделал их рабами. Таковы законы моего племени.
– Ты будущий вождь и можешь менять принятые законы, разве нет? – Она улыбнулась уголком губ и посмотрела на людей, спящих вповалку на сухом полу пещеры. – Они ведь тоже были мне врагами.
– И что изменилось за два месяца?
– Я их полюбила, – коротко ответила Кымлан. – Я узнала историю и мысли каждого, прочувствовала все их страдания. Мы делили невзгоды, тяготы и заботы, слезы боли и крошечные моменты радости. А потом стало неважно, где мы родились и в какой стране выросли. Они часть меня, а я – часть их. Ты должен полюбить их, как я, и тогда они ответят тебе тем же.
Мунно ошарашенно смотрел на нее, только сейчас увидев, как сильно она изменилась за время рабства. Его злило то, что Кымлан усвоила истину, которую он не смог даже найти, но восхищения вызывала куда больше.
– Выступаем! – В слабо освещенную пещеру заглянул Даон и перевел подозрительный взгляд со своего господина на Кымлан. Ему не нравились их странные отношения, в которых он видел опасность для своего господина.
Мунно мгновение смотрел в блестящие глаза Кымлан, как вдруг понял, что они стали настолько родными и близкими, что у него заболело сердце.
Кымлан слегка кивнула, говоря, что готова, и они вышли из пещеры.
День выдался трудным. Они пробирались тайными тропами, чтобы не попасться на глаза киданьским дозорным. Привал устроили всего один раз – уж слишком торопились, – и от этого солдаты выглядели уставшими, а Кымлан бледной и по-настоящему измотанной. Мунно в очередной раз порадовался, что Рудже остался в их небольшом пещерном лагере, иначе этой дороги он бы не выдержал.
Они устроились на ночлег, когда уже полностью стемнело. Огонь решили не разжигать, чтобы не привлекать внимания. Хмурые солдаты мрачно жевали сырое мясо пойманного в лесу кабана, которое не утоляло голод, а лишь вызывало тошноту. Все воины замерзли, проголодались и были не в лучшем настроении. Боевой дух его маленького отряда значительно упал, и Мунно понимал, что с таким настроем воевать нельзя. Он и сам чувствовал себя чудовищно уставшим, но не мог позволить себе отдыхать, когда его солдаты дрожали от холода на промерзшей земле.
Мунно с Даоном первыми вышли в дозор. Мунно сидел, тяжело прислонившись к дереву, и чувствовал, как слипаются глаза. Время от времени он тряс головой, стараясь отогнать сон, чтобы не пропустить возможную слежку неприятеля. Ни на секунду нельзя расслабляться.
Вдруг кто-то потянул его за рукав, и Мунно с удивлением увидел перед собой уставшее лицо Кымлан. Показав знаками, что им нужно отойти, она обошла скукожившихся на земле солдат. Выйдя за пределы их импровизированного лагеря, она остановилась у кромки леса и подняла голову вверх, на висевшую в небе огромную луну. Мунно встал рядом.
– Какая тихая ночь, – едва слышно проронила она.
– Ты позвала меня полюбоваться красотами природы? – спросил он, устало потерев глаза.
– Тебе нужно поспать. Я останусь в карауле вместо тебя. Отдохни. Солдатам нужен сильный командир, – неожиданно тепло сказала Кымлан, повернув к нему голову.
Мунно проглотил заполошный вздох, когда ее загадочно блестевшие глаза встретились с его. В них таилась какая-то неподдающаяся объяснению загадка, которая будоражила и так неспокойное сердце. Что-то тщательно скрытое от посторонних, запрятанное так глубоко, что никто – и возможно, даже Кымлан – не мог понять, что это. Но Мунно нутром почуял то, что жило в глубине души этой девушки. Понял своим мужским сердцем, как бы она ни пыталась это отрицать.
Здесь, вблизи вражеского лагеря, находясь на волосок от смерти, они были вдвоем. Враги, чью необъяснимую, противоестественную близость видела только луна.
Поддавшись моменту, Мунно сжал тонкую шершавую руку. Он понимал, что большего между ними быть не может, но был не в силах отказаться от шанса стать хоть немного ближе к Кымлан. Хоть краем глаза заглянуть в загадочное, запечатанное семью печатями сердце девушки с такой удивительной судьбой. Девушки, которую завтра ему придется предать. Ради племени, ради воинов и друзей, которых она могла легко убить. Он не находил в себе сил сделать это, и осознание, что жизнь подвела его к чудовищному выбору, рвало душу на части.
Ладонь Кымлан едва заметно дернулась, а в глазах вновь заплясало пламя. Ее кожа стала горячей, и она неловко выдернула руку из пальцев Мунно. Его сердце неистово колотилось от их немого диалога – такого понятного и очевидного, что слова даже не требовались.
Она оттолкнула его. Сжав руку в кулак, тяжело вздохнула и вновь посмотрела на луну.
– Нужно возвращаться, скоро выступаем. Ложись спать, я тебя подменю.
Холодные, рациональные слова остудили огонь, вспыхнувший в груди Мунно. Он повернулся к ней спиной и молча направился обратно.
Глава 13. Кымлан
Кымлан медленно вытянула замерзшие ноги и тихо встала: нести караул было изматывающе. Она выпрямилась, медленно повернулась, разминая спину, и тут же наткнулась на Даона. Погруженная в свои мысли, она забыла, с кем именно осталась в дозоре. Он настороженно следил за ней, но в его глазах, помимо снисходительной неприязни, появилось что-то новое. Что-то похожее на сочувствие.
– Никогда бы не подумал, что окажусь с тобой в одной лодке, – прошептал он и криво ухмыльнулся, будто этот факт был для него оскорбителен.
– А я бы никогда не подумала, что когурёсец будет служить мохэсцу, – ощетинилась Кымлан.
Это и правда удивляло: у них была одна родина, но волею судьбы они оказались врагами. А теперь вынуждены были сражаться бок о бок.
– По-твоему, лучше служить продажным министрам, которые ни во что не ставят жизни своих подданных? – Он крепче сжал исцарапанные ножны. – Твоя страна отвергла тебя. Зачем тебе возвращаться туда?
Болезненная рана в душе, которую Кымлан пыталась игнорировать так долго, мгновенно вскрылась. Но при мысли об отце, родном доме и друзьях, которых она совсем скоро увидит, сладко защемило сердце.
– Ты прав. Однако это моя родина, и я очень тоскую по ней.
– Не лучше ли остаться с теми, кто действительно тобой дорожит? – Даон повернул голову к спящему Мунно. – С людьми, которые тебя любят. Я уверен, они бы хотели, чтобы ты осталась с ними. Ты больше не рабыня и сможешь занять достойное место в племени Сумо. Хан ценит преданных и честных людей.
Слышать такое от Даона, который презирал ее с первой встречи, казалось чем-то немыслимым.
Кымлан подумала о том, как все изменилось за эти два с небольшим месяца. Как изменилась она сама – от той восторженной девчонки, которая скакала на породистом коне по левую руку от принца Науна, ничего не осталось.
Почему она с мохэсцами? Почему помогает врагам? Ведь это не ее война! Ее родной стране кидани не угрожают, а выбраться из плена вместе с Сольдан она может и без посторонней помощи. Тут в памяти всплыли затравленные глаза рабов, худые и истощенные адским трудом тела, и ответ возник сам собой. Она сражается за людей. И неважно, на какой территории они родились. Эти люди были дороги Кымлан так же, как принц Наун и принцесса Ансоль, как отец и погибший Чаболь, как и все остальные когурёсцы, оставшиеся по ту сторону горных хребтов.
Что скажет отец, узнав, что она сражается бок о бок с врагами? Назовет ли ее предателем? Он всю жизнь воспитывал в дочери верность своей стране, убежденность в величии Когурё и его праве делать все, что требуется для поддержания статуса мощного, воинственного государства. И до плена Кымлан никогда не сомневалась в этом. Но теперь, когда она увидела врага изнутри, в ней что-то изменилось. В голову закрались страшные своей преступностью мысли, которые, даже не оформленные еще в ясные слова, потихоньку подтачивали монолит прежних убеждений.
– Там тоже есть люди, которые меня любят и которые, возможно, не потеряли веру в то, что я жива. Я должна вернуться хотя бы ради них, – ответила она, вспоминая родной дом на холме, поросшем диким клевером; строгие, но теплые глаза отца; нежную привязанность Ансоль и горячее сердце Науна. Душа снова заныла от воспоминаний. Все это время только мысли о родных и надежда на встречу, пусть даже не скорую, давали ей силы жить, и отказаться от них – значит умереть.
– Ты уверена, что они все еще ждут тебя? – Голос Даона прозвучал странно, и нехорошее предчувствие закралось у нее внутрь.
– Что ты имеешь в виду? – Кымлан впилась в него глазами.
Даон молчал, словно не мог решить, что говорить.
– Я не понимаю твоего слепого желания служить тому, кому ты не нужна. Когурёсцы выбросили тебя, как ненужную вещь. Они не способны ценить ни верность, ни преданность, – бросил он, и Кымлан поняла, что Даон сейчас говорит не про нее, а про себя.
– Как ты оказался в племени Сумо? – поинтересовалась она, не особенно надеясь на его откровенность. Она просто хотела сменить тему, а не начинать ссору перед предстоящим опасным делом.
Однажды он уже дал понять, что не станет раскрывать ей душу, но именно сейчас Кымлан остро почувствовала их общие корни. В холодном свете луны она ясно видела в его лице родные когурёские черты, тщательно скрытые за чужой одеждой и прической. Длинная коса вместо забранных в пучок волос, открытый лоб вместо повязки с трехногим вороном. Его широкие плечи вполне могли бы покрывать роскошные черные доспехи вместо серой мохэской формы. Возможно, он стал бы прославленным генералом, которым гордилось бы Когурё.
– Моего отца ложно обвинили в измене и казнили, – неожиданно произнес Даон.
Кымлан пораженно уставилась на темный контур его окаменевшего профиля, никак не ожидая, что скрытный, суровый мужчина вдруг заговорит с ней о своем трагичном прошлом.
– Твой отец был аристократом? – осторожно спросила она, чтобы продолжить разговор. У нее не было сомнений в благородном происхождении Даона. Одного взгляда на него хватило, чтобы понять это.
– Он был генералом Когурё, оборонял крепость Анси от солдат империи Цзинь. Я родился на Ляодуне, а Анси – мой родной дом. Отец ненавидел жить в столице, ненавидел двор, этот мерзкий гадюшник, и собирался вернуться обратно. Однако Первый советник испугался, что он начнет накапливать там силы и в итоге станет угрозой его власти. Сама знаешь, как аристократы боятся генералов Ляодуна, особенно если те имеют в своей биографии внушительные победы. Перед отъездом к нам пришли с обыском и нашли поддельное письмо о якобы готовящейся измене. Мне было тогда десять. – Даон говорил тихо, но в его голосе звенели металлические нотки.
– Нас арестовали и бросили в темницу. Родителей пытали, чтобы выбить признание. Сестра не выдержала их мучений и подтвердила, что все в письме – правда. Отца казнили, а матушка… Проснувшись утром в клетке, я увидел ее тело на перекладине. Она наложила на себя руки. За одну ночь моя девятилетняя сестра стала совсем седой. Ее отправили в дом Первого советника в качестве рабыни, и через несколько дней она скончалась. Говорят, ее забили до смерти на заднем дворе за то, что министру не понравилось, как она прислуживала его дочери.
– А ты? – Кымлан смотрела на него другими глазами. После такого рассказа у нее язык не поворачивался назвать его предателем, как раньше. – Что произошло с тобой?
– Меня вместе с другими невольниками отправили на границу с мохэ строить укрепления. Но после случившегося с моей семьей я всей душой возненавидел Когурё. Что это за страна такая, где самых верных и преданных людей убивают по чьей-то прихоти? – жестко спросил Даон, развернувшись к Кымлан, как будто она должна знать ответ на вопрос. – В чем провинился мой отец, проливавший кровь за Владыку? А моя несчастная мать? Или маленькая сестренка? В чем виноват я? Отец был для меня примером, и я мечтал стать похожим на него, честно служить Когурё и гордиться своей родиной. А в итоге я остался совсем один – сын предателя, презренный раб, которого секли плетью, если надзиратель считал, что я работаю недостаточно усердно.
– Однажды я сбежал. Мне помог старый друг семьи, который верил в невиновность отца. Мы отправились в Цзинь, но по дороге на торговый караван напали, и я едва спасся. Я долго блуждал по горам, пока через какое-то время меня, едва живого от голода, не нашел Мунно. Мы одного с ним возраста. Он пожалел полумертвого оборванца и уговорил хана взять меня в племя. Мы с ним вместе выросли, вместе тренировались. Я упражнялся денно и нощно, до изнеможения, до кровавых мозолей, чтобы превзойти лучших мохэских воинов и стать личным стражником Мунно. И с тех пор я ни разу не пожалел о своем выборе. Я служу честному и благородному человеку.
– Я тоже служу достойному господину, – возразила Кымлан, понимая, куда клонит Даон. Его рассказ произвел на нее сильное впечатление, но в ее сердце жила другая история, другая правда.
– Ты в этом уверена? – Даже в ночной темноте Кымлан видела, как сверкают его глаза, и неприятный холодок скользнул по ее спине.
Поколебавшись всего мгновение, она уверенно кивнула:
– Уверена. Принц Наун никогда меня не разочарует.
– Буду рад, если так. – Напряженные плечи опустились, и Даон расслабленно поднял голову, уставившись в ночное небо. – Иди поспи немного, скоро уже вставать.
Несмотря на физическую усталость, спать совершенно не хотелось. Кымлан прислонилась к дереву, слушая редкие шорохи леса и тихое дыхание спящих солдат, скорчившихся на холодной земле, замерзших, голодных, потрепанных вчерашней схваткой… Как их жаль!
С детства война представлялась для Кымлан великим действом. Гордо поднятые знамена, блестящие доспехи, боевой клич и полное беззаветной любви к своей стране сердце, стучащее в унисон с сердцами товарищей. Но первый настоящий бой что-то надломил внутри нее. Мертвые глаза друзей, стоны боли, кровь, чудовищные раны и нескончаемая река человеческих страданий – вот каково истинное лицо войны. Стоило только представить, сколько горя тянет за собой каждая смерть, сколько слез и разрушенных, изувеченных жизней скрывается за каждым убитым солдатом, и Кымлан, как никогда ясно, поняла, что война – самое страшное в мире. И теперь ее гордо брошенная в лицо Мунно фраза: «Только войной можно добиться мира» – вызвала лишь отвращение и стыд.
Она перевела взгляд на спящего Мунно. В холодном свете луны его суровые черты заострились, обозначив на лице тяжелую печать принятых им решений. Даже во сне он был неспокоен – время от времени тяжело вздыхал и хмурил широкие брови. Что-то теплое зашевелилось в ее сердце, и Кымлан захотелось забрать часть тяжелого бремени, что лежало на плечах сына вождя Сумо. Защищая народ, он поставил на карту все, и даже собственную жизнь.
Едва начало светать, Мунно, Кымлан и Даон взяли пятерых солдат и отправились на разведку, чтобы на месте составить детальный план нападения.
Рудже оказался прав: когда они взобрались на гору и с высоты увидели ущелье, стало ясно, что оно идеально подходит для военного лагеря. Со всех сторон киданей окружали холмы, которые исключали внезапное нападение. Любой, кто попытался бы спуститься со склона, тут же оказался бы под прицелом караульных, выставленных по периметру. А выход из ущелья был действительно чрезвычайно узким – одновременно могли пройти едва ли трое солдат. Один из склонов горы был скалистым и покрыт редкой растительностью.
Даон запрокинул голову вверх, тихо переговариваясь с Мунно.
– Нужно перекрыть проход.
– Если валить деревья, то шум раньше времени привлечет к нам внимание. А валуны слишком тяжелые, наших сил не хватит, чтобы сдвинуть их с места, – покачал головой Мунно.
– Нужно столкнуть хотя бы один, чтобы устроить обвал, – предложил Даон. – Если полностью завалить проход не получится, оставим часть воинов в засаде на всякий случай, чтобы не пропустить сбегающих киданей.
Мунно мрачно кивнул и начал подниматься на скалу. По его опущенной голове и напряженным плечам Кымлан поняла, что он не уверен в успехе своего отчаянного плана.
Когда они поднялись на достаточную высоту, чтобы лагерь киданей открылся перед ними как на ладони, Мунно наклонился к Кымлан и тихо спросил:
– Видишь большой шатер, покрытый шкурами?
Она кивнула.
– Это шатер командования, – пояснил Мунно. – А вон там, дальше, – склады с припасами и оружием. Их нужно уничтожить в первую очередь.
Даон схематично наносил метки на карту.
– Далеко… Что, если у меня не получится? – обеспокоенно спросила Кымлан, глядя в серьезное лицо Мунно. Теперь она ясно видела, что это была опасная авантюра, исход которой под большим вопросом.
– Мы подстрахуем тебя. Вот здесь и здесь, – Даон ткнул пальцем в импровизированную карту, – расставим лучников. Проблема в том, что кидани могут увидеть костры прежде, чем они успеют выстрелить.
– Тогда я спущусь ниже. – Кымлан кивнула, не уверенная в том, что ее способности сработают.
– Будь осторожна. Как только подожжешь лагерь, сразу уходи. – Даон быстро переглянулся с Мунно, но их взгляды не предвещали ничего хорошего. Все трое прекрасно понимали серьезность ситуации и то, что это, возможно, их последняя битва.
Закончив с картой, они вернулись на стоянку с уже разработанным планом. Выступать решено было ночью, когда основная часть киданьского войска будет спать. Мохэсцев было всего четыре десятка, но командиры надеялись на внезапность атаки и на то, что успеют закрыть проход. В конце концов, любой урон, который они нанесут противнику в его собственном логове, можно будет считать успехом, но, – Кымлан чувствовала это, – Мунно нужна была безоговорочная победа.
На Кымлан лежала основная ответственность за эту операцию, а все остальные лишь создавали условия для проявления ее способностей. Она волновалась. Она еще не научилась как следует управлять огнем, и поэтому чувствовала неуверенность и беспокойство, что подведет соратников. Как и Мунно, Кымлан хотела, чтобы все прошло гладко. А потом по уговору забрать Сольдан в Когурё и освободить рабов.
Порой она ловила на себе взгляды Даона и Мунно, но не понимала их смысла. В одном все еще ощущалась враждебность, а в другом – какая-то отстраненность. Мунно избегал смотреть ей в глаза и ни разу не заговорил о вчерашнем. Может быть, ночью он просто поддался моменту и взял ее за руку из благодарности за помощь? В такой напряженной обстановке, когда жизнь висит на волоске, а его положение в племени может пошатнуться в любой момент, чувства – последнее, на что стоит тратить силы. В любом случае Кымлан хотела поскорее закончить здесь и вернуться домой, навсегда забыв непонятные ощущения, которые охватывали ее рядом с Мунно.
Безлунная ночь накрыла вершины гор черным колпаком. Мохэсцы крались по лесу, укрытые непогодой. Ветер качал деревья и поднимал с земли мелкие ветви и листья. Сегодня природа благоволила им: направление ветра давало надежду на то, что он поможет быстро распространить огонь по лагерю. Поэтому Кымлан немного успокоилась.
В условленном месте отряд разделился, и Кымлан задержалась у подножия горы, глядя на спину карабкавшегося по скалистым выступам Мунно. Из-под сапог солдат летели мелкие камни, и Кымлан каждый раз вздрагивала, опасаясь, что не все доберутся до вершины. Ее позиция находилась с другой стороны холма, и она вместе с лучниками осторожно направилась туда. Они выбрали идеальное место, позволяющее просматривать не только лагерь, но и выход из ущелья. Кымлан осталось только дождаться условного сигнала, чтобы вступить в бой.
Ветер ревел в кронах и нещадно рвал полы одежды, нагло пробираясь сквозь рукава. Внимание лучников было приковано к проходу. Время от времени они недоверчиво поглядывали на Кымлан, неуверенные в том, что она действительно может поджечь варваров. Кымлан же, не отрываясь, смотрела на тихий лагерь и интуитивно ожидала какого-то подвоха. Коварство киданей она испытала на себе и страшилась, что они разгадали их планы. Как бы ни старались мохэсцы быть осторожными во время разведки, кто-то мог заметить их и предупредить своих. Однако выставленные по периметру караульные выглядели невозмутимо, и поэтому натянутая тетива нервов немного ослабла.
Время шло, а сигнала все не было. Кымлан судорожно стискивала рукоять меча, будто искала в нем опору. Ей казалось, что отряд Мунно задерживается, хоть она и понимала, что столкнуть со скалы огромные валуны сложно даже для нескольких десятков взрослых мужчин. Кымлан замерла, как каменная глыба, обратившись в слух. Огонь внутри нее дрожал, то вспыхивая искрами, то совсем затухая. Она напрягалась, пытаясь уловить то самое чувство, которое вынуждало пламя выплеснуться из ее тела, но не могла нащупать верную нить.
Грохот покатившихся по склону камней перекрыл рев ветра, и сердце Кымлан полетело вместе с ними прямо к подножию горы. Затем раздался протяжный свист, и лучники бросились разжигать костры, чтобы подстраховать Кымлан. Но из-за ветра огонь потухал, не успев как следует разгореться.
От шума лагерь киданей зашевелился. Караульные закричали и заметались по периметру в поисках причины шума. Из шатров нестройно высыпали разбуженные посреди ночи воины и кинулись вверх по склонам.
Кымлан вскочила на ноги. Сердце клокотало в пересохшем горле, от напряжения на лбу вздулись вены. Она прикладывала все силы, чтобы вытащить упрямое пламя, но у нее не получалось. Огонь беспомощно тлел глубоко внутри, задавленный неожиданным страхом и растерянностью. И именно этого Кымлан боялась больше всего.
Солдаты рядом с Кымлан беспокойно метались, пытаясь безуспешно разжечь огонь.
– Ну, что ты медлишь! Давай! Они сметут нас через минуту, и все будет напрасно! – крикнул ей в лицо один из воинов, но Кымлан яростно оттолкнула его.
Она до рези вглядывалась в темноту, как вдруг услышала звон скрестившихся клинков и поняла, что они проигрывали. Кымлан зарычала сквозь зубы, чувствуя такое безнадежное отчаяние, какого не испытывала даже во время казни Чаболя.
На склоне она заметила знакомую фигуру Мунно, ожесточенно отбивавшегося от трех окруживших его киданей. Раздался рык, и он дернулся, рухнув на колени.
«Он сейчас погибнет!» – метнулась в сознании страшная мысль. Грохочущий пульс в ушах заглушил все вокруг. Весь мир сжался до одной точки: до окруженного врагами Мунно, который держался за воткнутый в землю меч, как за единственную опору.