От дам-патронесс до женотделовок. История женского движения России
Появлялись популярные издания под громкими и шокирующими названиями. Например, «Опасные стороны полной женской эмансипации. Очерк по женскому вопросу» (М., 1893), составленный Аделью Крепанец, в котором претензии женщин на медицинское образование также осуждались, а университетское начальство предостерегалось от «рискованного шага», вздумай они открыть «женщинам доступ к медицинскому образованию». От имени женщины автор призывала женщин не сворачивать с истинного пути и следовать традиционной жизненной стратегии: «Мы, женщины, должны стремиться к прекраснейшему и возвышеннейшему призванию супруги и матери и стараться других побуждать к этому стремлению». И тем самым решить «женский вопрос»392.
Приверженцы идеи удержания женщин в «семейном начале» пополнялись и за счет писателей – Н. С. Лескова, В. П. Клюшникова, Вс. Крестовского, Болеслава Марковича, В. П. Авенариуса, публицистов – П. П. Цитовича, А. А. Дьякова (Незлобина), В. П. Мещерского, В. П. Буренина. Двадцатипятилетней литературно-государственной борьбой с женским умом назвал это противостояние А. В. Амфитеатров.
Общество должно «свято хранить женский идеал» – вот суть охранительной позиции и консервативного дискурса. Женский идеал, модели женственности таким образом стали квинтэссенцией «женского вопроса», предметом и ареной противоборства. Л. Н. Толстой писал:
Идеальная женщина, по мне, будет та, которая, усвоив высшее миросозерцание того времени, в котором она живет, отдается своему женскому, непреодолимо вложенному в нее призванию – родит, выкормит и воспитает наибольшее количество детей, способных работать для людей по усвоенному ею миросозерцанию. Для того чтобы усвоить себе высшее миросозерцание, мне кажется, нет надобности посещать курсы393.
Роль литературы как признанной базы самоидентификации личности в дискуссии по «женскому вопросу» возрастала.
Общими чертами консервативного дискурса были непризнание инокультурного влияния, насаждение антииндивидуализма женщины, патриархатной идентичности (включающей в себя позицию слабости, подчиненности, жертвенности), защита иерархичности и авторитарности российского общества, поддержание приоритета обычая над законом и в целом защита существующего социального порядка, которому явно и неоднозначно угрожала активность женщин в публичной сфере и последующие затем изменения традиционной полоролевой структуры.
Мнение С. С. Шашкова, писавшего в 1871 году, что «мало приготовлены мужчины к неминуемому освобождению женщин, если уж гениальнейший и честнейший из современных мыслителей Прудон и даровитейший из этнографов Риль братски лобзаются с Тит Титычем Брусковым, пропагандируя идеи „Домостроя“»394, оказалось верным.
Женская оценка консервативных сил, озвученная позднее на страницах Первого женского календаря, представляется лаконичной и четкой: «Оппозиция находит себе поддержку только в традициях прошлых веков и собственном эгоизме»395.
Усилия женщин, направленные на получение общественного признания как юридически полноправной, профессионально состоявшейся, экономически независимой личности и субъекта социальных изменений, вступали в конфликт с политикой мужчин за сохранение своих доминирующих позиций в экономике и культуре, в различных социальных институтах. Это было начало процесса серьезных изменений в отношениях между полами. Женщины вынуждены были деконструировать свой образ и переконструировать его, с тем чтобы из объекта социальных изменений превратиться в субъект этих изменений. Под влиянием этого процесса мужчины вынуждены были пересмотреть свои взгляды на женщин и самих себя, как и женщины пересмотрели свои взгляды в отношении мужчин и себя самих.
Таким образом, в первые пореформенные годы «женская» тема стала злободневной общественной проблемой.
О «женском вопросе» читали лекции, издавали книги, историки осмысляли исторический путь русской женщины (труды Ф. И. Буслаева, Н. С. Тихонравова, Д. И. Иловайского и др.). Ученые, беллетристы, журналисты, публицисты, общественные деятели приняли участие в дискуссии, разросшейся до масштаба общенациональной, которая не затихала вплоть до 1880‐х годов, чему свидетель П. А. Бакунин: «<…> за последнее время над нами пронесся, прошумел, назойливо еще продолжает шуметь так называемый женский вопрос»396.
Основные дебатируемые темы звучали следующим образом:
1. Каким должно быть воспитание и образование женщин и в чем оно должно отличаться от воспитания и образования мужчин?
2. Имеют ли женщины право на высшее образование?
3. Имеют ли женщины право на мужской труд в общественном производстве?
4. Какие сферы мужской деятельности доступны женщине?
5. Какова социальная роль женщины в обществе?
Дискуссия помогла женщинам определиться в своих предпочтениях и «вооружиться готовыми лозунгами для дальнейшей целеустремленной деятельности»397. В конце 1870‐х годов дискуссия пошла на спад. Но по-прежнему женская проблематика на страницах печати оставалась популярной и ответы на поднятые вопросы оформлялись в одну из трех политических позиций в «женском вопросе» – радикальную, либеральную или консервативную.
Самоидентификация и обретение субъектности обоих полов проходило в значительной степени под воздействием и контролем литературы.
Дискурс беллетристики: 1850–1860‐е годы
Тайно был прогресс ответом роковым смущен <…>И томим печалью края и неволей дам,Стал врагов считать, вздыхая: нет числа врагам.В взгляде вспыхнул гневный пламень, он умолк с тоской,Перечел «Подводный камень» и – махнул рукой.Обличительный поэтПод формой романа <…> предложено полное руководство к переделке всех общественных отношений, но главным образом – к переделке отношений между мужчинами и женщинами. <…> За 16 лет преподавания в университете мне не удалось встретить студента, который бы не прочел знаменитого романа еще в гимназии, а гимназистка 5–6‐го класса считалась бы дурой, если бы не ознакомилась с похождениями Веры Павловны.
П. Цитович«Вопрос о свободе и правах женщины <…> создал целую отрасль в литературе», – констатировала М. К. Цебрикова398. Влияние литературы на общественную жизнь в России всегда было сильным, так как литература была практически единственным подцензурным каналом распространения новых идей. В ситуации тотальной цензуры роль писателей выросла только что не до роли духовных отцов нации. Они в значительной степени формировали общественное мнение, влияли на развитие языка. Поэтому нет ничего удивительного в том, что противники «женского вопроса» связывали его становление с неправильной «литературой, которая разнит полы»399, которая твердит женщине о гнете и о рабстве и настраивает ее на враждебный тон.
Начиная с 1840‐х годов положительный образ женщины в литературе был представлен в исполнении героиней традиционных женских ролей, но облагороженных уважением к ее чувствам.
Произведения, в которых тема эмансипации женского сердца разрабатывалась «по Жорж Санд», пользовались у публики неизменным успехом400. «Громовой успех» выпал на долю «Полиньки Сакс» А. В. Дружинина (1847) и «Подводного камня» П. Н. Кудрявцева (1860).
Центральная проблема, решаемая на страницах литературы этого направления, – определение границ сексуальной свободы женщины, соотношение ее долга и ее права на счастье. Представления о женской сексуальности и нормы сексуального поведения женщин пересматривались. Пушкинская Татьяна – национальный идеал русской женщины – была подвергнута критике «за подчинение»401. В. П. Боткин укорял Татьяну за то, что она «добровольно осудила себя на проституцию со своим старым генералом»402. «Не могу я примириться с положением Татьяны», – писал он Белинскому. Последний отвечал: «О Татьяне тоже согласен. С тех пор, как она хочет век быть верною своему генералу, ее прекрасный облик затемняется»403. Хотя, по свидетельству критики, в свое время именно слова Татьяны, обозначавшие границы ее сексуальной свободы, – «Но я другому отдана. Я буду век ему верна» – получили большой общественный резонанс.
«Пушкинский идеал давно побледнел и увял»404, – подвела итог в 1870‐х годах М. Цебрикова. «Пушкинский идеал – это верность китайскому закону», который гласит: «Если женщина имеет мужа по сердцу, она имеет его на всю жизнь; если она имеет его не по сердцу – она имеет его на всю жизнь»405.
Новая общественная тенденция признавала за женщиной право рвать те брачные узы, которые приносили ей страдание и в целом ее не устраивали. Поначалу Цебрикова также с пониманием относилась к любви женщины вне брака, объясняя ее «естественной потребностью в счастье»406, что подразумевало право на выбор сексуального партнера и право распоряжаться своим телом.
Вопрос о пределах женской свободы – как социальной, так и сексуальной – стал социально значимым. Зачастую требование женщинами прав социальных интерпретировалось как требование ими сексуальных прав, или «права на разврат», как говорили тогда. Это очень тревожило М. К. Цебрикову, которая считала первейшей необходимостью общественности сформировать положительный образ «новой женщины» в литературе407. В закрытом российском обществе литература была только что не единственной базой для идентификации личности, и ее воздействие на обыденное сознание читателей было очень значимым. Утверждение Н. Н. Соловьева408, что семейные истории в России происходили по причинам литературным, по прочтении какой-нибудь книги или статьи, похоже, не было сильным преувеличением. В итоге Цебрикова довольно быстро изменила свои взгляды на проблему сексуальной свободы женщины и трактовала ее счастье как участие в «общем деле», с табуированием тела, сексуальности и проявлением их только в интересах рода409. Ее окрестили полицмейстером от нравственности.
Тема женской жизни была популярной в беллетристике 1850–1860‐х годов. Писатели активно изучали жизнь женщин разных социальных слоев, социальных групп и классов. Купечество исследовал А. Н. Островский (в «Грозе», 1859 и других пьесах). Крестьянство описывал А. Ф. Писемский («Горькая судьбина», 1859), Н. А. Некрасов («Саша», 1855). Мещанскую, чиновничью среду изучали Н. Помяловский («Молотов», 1861; «Мещанское счастье», 1861); А. Ф. Писемский («Тысяча душ», 1858; «Виновата ли она?», 1855; «Богатый жених», 1851; «Тюфяк», 1850). Дворянскую среду воспел «Гомер дворянского сословия» И. С. Тургенев («Рудин», 1856; «Накануне», 1860; «Новь», 1878; «Клара Милич», 1882) и И. А. Гончаров («Обломов», 1857–1858; «Обрыв», 1860).
Оказалось, что женщины всех сословий были не удовлетворены своей жизнью. Они протестовали против тирании семьи, томились от бездеятельности, стремились к независимости, самостоятельности, служению «общему делу».
Писатели сочувствовали женщинам и чувствовали грядущие перемены: «Ему грезилась мать – создательница и участница нравственной и общественной жизни целого счастливого поколения»410, но никакого конкретного дела в общественной жизни они им не могли предложить. Единственная сфера, куда обращались их взоры, была семья, в которой женщина нашла бы «полный простор своим силам, осмысленную деятельность»411. Это было продолжением известных идей Н. И. Пирогова.
В русской литературе появилась череда образов сильных духом женщин, жаждущих действия, но скованных общественными установками, отсутствием знаний и жизненного опыта, которые с надеждой смотрели на образованных мужчин как на своих учителей. Мужчины описывались с долей «ядовитого презрения», которое проявилось в русской литературе с начала XIX века. Например, в парах Обломов и Ольга Ильинская (И. А. Гончаров, «Обломов»), Агарин и Саша (Н. А. Некрасов, «Саша») мужчины «недотягивали» по волевым и моральным качествам до женщин. Выходом из положения, как едко заметил А. В. Амфитеатров412, оказался писательский прием соединения русских женщин узами брака с иностранцами. Елена Стахова (И. С. Тургенев, «Накануне») уезжает с болгарином Инсаровым служить его отчизне, Аглая (Ф. М. Достоевский, «Идиот») активно участвует в политических делах своего польского мужа. Ольга Ильинская (И. А. Гончаров, «Обломов») в браке с русским немцем Штольцем открывает в себе деятельную личность:
Ее <Ольги. – И. Ю.> замечание, совет, одобрение или неодобрение стали для него неизбежною поверкою: он увидел, что она понимает точно так же, как он, соображает, рассуждает не хуже его <…> Захар обижался такой способностью в своей жене, и многие обижаются, – а Штольц был счастлив!413
Русские мужчины были окончательно дискредитированы.
Писатели фиксировали новые явления, пытались объяснить новый социальный феномен – женское протестное поведение. Они противоречили сами себе, меняли взгляды. Тургенев высмеял нигилисток в образе Евдоксии Кукшиной («Отцы и дети», 1862) и Суханчиковой («Дым», 1868), а затем с пафосом воспел преданную «делу» женщину («Порог», 1871) и сделал главной положительной героиней романа нигилистку Марианну («Новь», 1876). Писемский во «Взбаламученном море» (1863) осудил нигилизм Ю. Захаровской, и этот его роман положил начало серии антинигилистских романов. А в «Людях сороковых годов» (1869) главным положительным героем он сделал «жоржзандиста» П. Вихрова и через него утверждал, что «Жорж Занд дала миру новое Евангелие»:
<…> она представительница и проводница в художественных образах известного учения об эмансипации женщин, которое стоит рядом с учением об ассоциации, о коммунизме и по которому, уж конечно, миру предстоит со временем преобразоваться414.
Таким образом, на страницах литературы шел поиск нового женского идеала и вырабатывались новые социально приемлемые нормы поведения женщин.
Защитники старого уклада предлагали в качестве женского идеала образ самоотверженной матери и жены. У Л. Н. Толстого, который много написал на тему женской эмансипации415, это – Н. Ростова, княгиня М. Болконская («Война и мир», 1863), Долли Облонская («Анна Каренина», 1877). Толстой рассмотрел актуальную для 1860‐х годов тему нигилисток и эмансипированных женщин и высмеял их в комедии «Зараженное семейство» (1863–1864). Его позиция в отношении женщин сводилась к тому, что «женщина тем лучше, чем больше она отбросила личных стремлений для положения себя в материнском призвании»416. Идеалом женщины для него была «Душечка» А. П. Чехова, как воплощение «того высшего и лучшего, что делали, делают и будут делать хорошие женщины»417.
Ф. М. Достоевский пародировал эмансипированных женщин, фиктивный брак («Бесы») и как идеал создал образ Сонечки Мармеладовой («Преступление и наказание»), сильной традиционными женскими качествами – долготерпением, состраданием и мученичеством.
Писатели видели изменения в женщине, выявляли причины этих изменений, но зачастую не могли их принять. Но поскольку мужчина как «деятельная единица» был давно дискредитирован в русской литературе и с ярлыком «лишнего человека» вычеркнут из общественной жизни, то их надежды устремлялись к женщинам. Мимо темы «русской женщины» не прошел ни один маститый писатель, но, как засвидетельствовал А. В. Амфитеатров, «против новых женщин» были все «крупные беллетристы эпохи»418.
Лагерь прогрессистов представил свой бестселлер – роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?» (1863). В читательской традиции он был воспринят как учебник жизни, как идеологическая установка к действию. По утверждению Д. Н. Овсянико-Куликовского, это был публицистический трактат, изложенный в беллетристической форме, который демонстрировал мировоззрение интеллигенции419.
Вера Павловна «представляла женское движение 60‐х годов – в ее стремлениях и предприятиях отразилась тогдашняя постановка вопроса эмансипации женщины»420.
Лопухов и Кирсанов выражали «умственные и общественные интересы разночинной интеллигенции и ту форму протеста, которая в 60‐х годах была наиболее распространена». А именно —
протест <…> бытовой и моральный <…> против устарелых форм быта, семейного и общественного, против традиционной морали, противопоставляя ей новые нравственные понятия421.
Роман Чернышевского «сорвал» бешеный успех, имел длительное влияние на современников. Вопросы положения женщины, образ «новой женщины», вопрос о фиктивном браке, как одном из путей выхода женщины из-под родительской опеки, о новой семье, о новых взаимоотношениях между супругами, о труде женщин и его значении в жизни женщины, о женских трудовых ассоциациях-артелях, основанных на новых, безэксплуатационных началах, – вот круг проблем, которые освещал роман. В критике встречается мнение, что именно с этого романа началась «эпидемия литературных побегов», когда «такая-то оставила или ушла из семьи, прочтя такую-то и такую-то книгу»422.
Н. Г. Чернышевский развил традицию, идущую от Д. И. Писарева, описывая «женский вопрос» в интерпретативной схеме несправедливости и «страдательности» положения женщин, принятия мужчинами на себя ответственности и вины:
женщина играла до сих пор такую ничтожную роль в умственной жизни потому, что господство насилия отнимало у нее и средства к развитию, и мотивы стремиться к развитию423.
До появления романа «Что делать?» конкретного, «своего» дела женщинам не предлагалось. Статьи М. Н. Вернадской были слишком теоретичны и утопичны, они опередили свое время и не были оценены современниками. Но героиня Чернышевского знала выход – это было занятие «неотступным делом». Через это она стала самодостаточной личностью, главным действующим лицом в своей собственной жизни. Пример был предложен вдохновляющий. Что же это было за дело?
Чернышевский рекомендовал через свою героиню всем читающим женщинам заняться практическим образованием, создавать рабочие места для женщин – артели, трудиться в них на благо женщин с более низким социальным статусом, выполнять в их среде роль наставниц. Совершенно достоверно известно, что Н. Г. Чернышевский знал о существовании женских артелей424: он увидел новые формы социальной организации в реальной жизни и описал их, сильно идеализируя.
Вера Павловна стала идеалом для образованных женщин не одного поколения. По мнению современников, роман оказал серьезное влияние на развитие семейно-брачных отношений. Чернышевский предложил вариант решения вопросов семьи, брака и любви. Моральное оправдание фиктивного брака, «равноправность» в отношениях супругов, право женщин на сексуальность, тело, женскую субъективность. В романе утверждались новые нравственные нормы, которые демонстрировали Лопуховы и Кирсановы, то есть русская интеллигенция, и за которые цензор О. А. Пржецлавский квалифицировал роман как «аморальный, отрицающий христианскую идею брака» и проповедующий вместо нее «чистый разврат»425.
Женщины-писательницы также не остались в стороне от животрепещущих дискуссий на женскую тему. Произведения популярной Н. Хвощинской (псевдоним В. Крестовский), Ю. Жадовской и других разрабатывали образ бедной, некрасивой, но внутренне свободной женщины, которая хочет жить своим трудом. Часто это была старая дева, образ которой переосмыслялся усилиями женщин-писательниц. Не определяя себя политически, не поддерживая зачастую идеи женской эмансипации, писательницы в своем творчестве точно отображали русский провинциальный быт с его патриархатными установками в отношении женщин. П. А. Кропоткин писал о творчестве Н. Хвощинской:
Каждая повесть заключает в себе драму девушки, лучшие стороны которой беспощадно душатся окружающими ее, или рассказывает еще более тяжелую драму старой девушки, принужденной жить под гнетом тирании, мелких преследований и булавочных уколов со стороны родных426.
В лице Марии Цебриковой и Анны Энгельгардт оформлялась русская женская критика. Эти авторки уделяли пристальное внимание «женскому элементу» – женским литературным образам и в целом женскому творчеству. Их эмоциональные, жестко аргументированные статьи (особенно у Цебриковой) разрушали патриархатные клише, влияли на дискурс литературной критики в отношении женщин, способствовали развитию русской женской прозы.
По мнению Р. Барта, неизбежной задачей реалистического романа становится воссоздание социального разноязычия427. Это справедливо и в отношении литературы русского реализма. Русская беллетристика также воспроизводила социальные языки, существовавшие в толще национального языка; производила социопрофессиональные термины, основные категории и понятия освободительного движения. В первую очередь, это были термины, обозначающие субъектов (акторов) политического процесса: «новые люди», «новая женщина», «нигилист», «нигилистка», «кисейная барышня». Производство языка делалось одними, а отражение – другими. Е. А. Штакеншнейдер писала:
Тургенев создал слово «нигилист» <…> Помяловский создал выражение «кисейная барышня», хотя и не пользующееся, подобно слову «нигилист», всесветской известностью, но всероссийской несомненно. Получить в 60‐х гг. прозвание «нигилист», «нигилистки» было почетно, «кисейная барышня» – позорно428.
Эти понятия практически сразу перешли в официальный дискурс, не вызвав отторжения своей инаковостью, стали частью политического языка, политического дискурса.
Слово «нигилист» существовало и до И. С. Тургенева, но стало термином, обозначающим новый тип человека, только после появления в романе «Отцы и дети» (1862), в котором Тургенев на примере Базарова описал типические черты нигилиста.
Движение нигилистов вызвало к жизни особую «антинигилистическую» литературу. Это романы Н. С. Лескова «Некуда» (1864), «На ножах» (1870–1871); В. П. Клюшникова «Марево» (1869), Вс. В. Крестовского «Панургово стадо» (1869), «Кровавый пуф» (1875), которые обличали нигилизм, нигилистов и их идеи. Особенно в невыгодном свете были решены образы женщин, ищущих свой путь в жизни. Осуждалось их участие в «общем деле». Положительные героини этих романов выглядели очень условными и схематичными на фоне с блеском описанных барышень и барынь, впадающих в грех самостоятельности и общественной деятельности.
Проблема положительного образа, идеала русской женщины приобрела в начале 1860‐х годов политический характер.
Дискурс женской прессы: 1850–1860‐е годы
Самый первый женский журнал – точнее, журнал для женщин, – появился в России еще в конце XVIII века429. В начале XIX века таких журналов стало больше, и своим появлением они обозначили значимые изменения в обществе: отход от практики конструирования дискурса периодических изданий по схеме «мужчина – мужчине» и развитие дискурса прессы «женщина – женщине».
Первые журналы издавались мужчинами. Например, «Журнал для милых» (1804), «Московский Меркурий» (1803), «Кабинет Аспазии» (1815), «Аглая» (1808–1810, 1812), «Дамский журнал» (1806, 1823–1833), «Ваза» (1831–1884), «Лучи» (1850–1860), «Ласточка» (1859–1860). Свои задачи издатели видели в формировании интересов и запросов женщин. Женские журналы были изданиями универсального характера, в них публиковалось все – от новинок литературы до советов по домоводству и парижских модных картинок. Печатались стихи, проза, рекомендации по воспитанию детей, созданию радушной атмосферы дома, этике отношений в семейной жизни, эстетике быта. Все эти материалы четко обрисовывали сферу женского бытия – дом, семья, дети, рукоделие, мода. Эти издания воспроизводили официальную концепцию женщины, главным достижением которой и основой ее социального успеха и социального статуса было удачное замужество. Журналы формировали идеал беспроблемной женщины – жены, матери, хозяйки.
Число изданий, ориентирующихся на новую читательскую аудиторию, модную женскую тему, неуклонно росло, спрос был велик, и некоторые из этих изданий были вполне успешным коммерческим предприятием.
Временные правила о печати 1865 года только оживили этот процесс. Появление во второй половине XIX века женщин – редакторов женских журналов – никак не отразилось на их содержании: «Модный магазин» (1862–1884, София Мей), «Новый русский базар» (1867–1898, О. Благовещенская), «Детский сад» (1866–1876, Е. Н. Бороздина), «Модный свет» (1868–1883, Ю. Померанцева), «Крошка» (1870, Л. Гвоздикова).
Первым среди изданий «идейного» характера был журнал наук, искусств, литературы для взрослых девиц «Рассвет», который основал артиллерийский офицер В. А. Кремпин в 1859–1862 годы. В редакционной статье первого номера декларировалось, что «женщина должна вникнуть в современные идеи, сочувствовать им и, по возможности, принимать участие в общем движении вперед»430. В журнале публиковались известные «печальники женского вопроса» Д. И. Писарев и М. Л. Михайлов. Цель и риторика журнала – образовательно-просветительская. Женщина выступала объектом просвещенного мужского влияния.
Дело продолжил «Женский вестник», издаваемый в Санкт-Петербурге в 1866–1868 годы (издательница А. Мессарош, редактор Н. Мессарош), которые объявили своей целью разработку «женского вопроса»431. Под этим подразумевалось:
<Обсуждение. – И. Ю.> с разных сторон положения русской женщины, изыскание средств к улучшению этого положения на всех путях ее разумной и полезной деятельности, по возможности расширение круга для этой деятельности, помощь в развитии умственных и нравственных сил женщины, <…> указание тех отраслей труда, где женщина, самостоятельно улучшая свой экономический быт, могла быть более полезна семье и обществу432.