От дам-патронесс до женотделовок. История женского движения России
Но за созданием учреждений на выборных началах – судебных и земских – не последовала политическая реформа, которая привлекла бы представителей различных классов к высшему управлению государством. Между тем русское общество, развивая идеи нового демократического государства и свой деятельный потенциал, не могло, да и не хотело остановиться в своем поступательном движении и стремилось к дальнейшим достижениям в социальной жизни – к представительному правлению.
Законоположение 19 февраля 1861 года, по сути дела, никого не устроило. Накопившиеся социальные и культурные противоречия раскалывали российское общество. Дворянско-демократические, либеральные силы переживали одновременно подъем и недовольство, которое было выражено на губернских съездах в 1862 году.
Далеко не вся интеллигенция ориентировалась на либерально-реформаторскую деятельность. Недовольная ходом реформ, часть русской общественности обратилась к революционным идеям и идеалам. Разночинно-демократическая, радикальная интеллигенция развивала социальный критицизм, пересматривала традиционные ценности и нормы, осуждала индивидуализм, интересы отдельной личности подчиняла коллективным интересам, так называемому народному делу, клеймила участников культурной работы как «приспособленцев» и «соглашателей», осуждала тактику умеренности и постепенности, высмеивала ее под видом теории малых дел, требовала радикальных действий и взяла курс на уничтожение существующего строя.
Социалистическая проповедь Н. Г. Чернышевского, оппозиция А. И. Герцена, разрушительный критицизм Д. И. Писарева также были чертами 1860‐х годов.
Революционная пропаганда влияла и на либеральную интеллигенцию. Идеи «Великорусса» о несостоятельности «настоящего образца правления» в России и необходимости замены его на конституционный строй находили разумными в среде либеральной интеллигенции. В. И. Ульянов-Ленин так охарактеризовал это время:
Классовые антагонизмы буржуазного общества были совершенно еще не развиты, подавленные крепостничеством, когда это последнее порождало солидарный протест и борьбу всей интеллигенции, создавая иллюзию об особом демократизме нашей интеллигенции, об отсутствии глубокой розни между идеями либералов и социалистов. Правительство металось между желанием завершить реформы и страхом перед обнаружившейся оппозицией, перед революционной пропагандой, инициативами «передовой общественности»140.
Отсюда происходила его противоречивая и половинчатая политика. Если 1860 год, по мнению Н. В. Шелгунова141, был началом нового периода в жизни и истории России, то 1861 год – гребнем демократической волны, пиком открытости политической системы и началом конца периода доверия. В 1861 году появилась прокламация «Великорусса», подвигающая общество на борьбу. Летом того же года – прокламация «К молодому поколению», за которую «творец женского вопроса» в России М. Л. Михайлов получил шесть лет каторги, а правительство – свой первый политический процесс нового царствования.
1861–1866 годы – время проведения реформ и одновременно расхождения правительства и общественности в своих ожиданиях и путях реализации своих представлений.
Эмансипационные идеи и процессы развивались по трем направлениям: эмансипация крестьян от помещиков, женщин – от семейных традиций, граждан – от государства.
На политической сцене заявили о себе три политические силы, сформировались три политических игрока: правительственный лагерь, либеральный и радикальный.
Лидеры русского либерализма осмысливали две основные проблемы: освобождение личности и введение «государственного властвования» в рамки правомерности и в соответствии с потребностями и желаниями населения. П. Б. Струве писал:
Суть либерализма, как идейного мотива, состоит в сознательном утверждении свободы лица. <…> И либерализм, и консерватизм суть не только идеи, но и настроения, точнее – сочетание сознанной идеи с органическим, глубинным настроением142.
Народническая идея оформилась в доктрину радикальных сил, привела к принятию мысли о насилии и терроре как эффективных средствах переустройства общества. Позднее для радикальной интеллигенции основной теорией, объясняющей социальные процессы и определяющей программу радикального социального переустройства общества, стал марксизм.
Шла мобилизация общественных сил и их натиск на правительство.
В 1862 году в Петербурге заполыхали пожары и под этим предлогом были закрыты воскресные школы. В тот же год был закрыт Вольный университет в здании городской Думы, временно закрыты «Современник» и «Русское слово», арестованы Н. Г. Чернышевский, А. А. Серно-Соловьевич, Д. И. Писарев. В 1863 году на университетскую свободу наложено вето: посторонние больше не допускались на лекции, и новый университетский устав объявил принципиальную невозможность учиться в университетах женщинам. На просветительскую энергию интеллигенции был тоже наложен запрет.
Манифест 19 февраля 1861 года – юридический шаг из феодализма в капитализм. Он перевел стрелку на пути развития России. Страна пошла по пути модернизации. В результате модернизации, связанных с ней процессов индустриализации, переструктуризации экономики, освоения новых форм экономических отношений, урбанизации изменилась политическая система и организационная структура общества, положение в ней различных социальных групп. Другими словами, реформы 1860‐х годов позволили оформиться социальным движениям как протестному поведению образованных социальных групп.
Мучительное продвижение России по пути модернизации с прорывами и отступлениями на старые позиции, с колебаниями и непродуманными, эмоциональными шагами правительства, с появлением трех ветвей власти, с проведением политических, экономических и социальных, культурных, образовательных реформ и т. д. создавали в разное время различные политические комбинации, определяющие мобилизационные ресурсы движения, диктующие, в свою очередь, репертуар коллективных действий: от охранительных к наступательным, и наоборот. Этот процесс коррелировал с процессами возникновения новых структур политической власти, с экономической ситуацией.
Эти макросоциальные процессы привели к формированию новых социальных классов – рабочего класса и буржуазии, а также к поиску самовыражения, новых форм своей коллективной идентичности такой специфической внесословной социальной группы, как разночинцы. На авансцене российской истории появились новые политические игроки.
Формирование новых социальных групп
Для первой четверти XIX века агентом социальных изменений, или «новым человеком» (в терминах того века), то есть человеком, готовым к реформаторству и социальным изменениям, был дворянин, декабрист. Дворянство было главным носителем культуры, просвещения, исторической традиции и было незаменимо при слабости русской буржуазии и темноте крестьянства. По сути дела, часть дворян взяла на себя роль третьего сословия и выступила против собственных привилегий143. Кризис 1859–1861 годов подвел черту под ведущей ролью дворянского сословия в процессах социальных изменений. Начался процесс отхода дворянства с ведущих политических и экономических позиций и ролей в обществе, отстранения их от ресурсов. Прежде всего от земли.
«Дворянский политический крах заставил искать других общественных слоев, куда бы переместить надежды России»144, – констатировал ситуацию А. Амфитеатров. Разночинцы заявили о себе как социальная группа, претендующая на реализацию надежд России.
Их появление отмечено многими политическими и общественными деятелями. Н. А. Бердяев в своих заметках так зафиксировал их появление:
В 60‐е годы в интеллигенцию вошли новые социальные слои, прежде всего семинаристы; дворяне перестали господствовать, и появился более жесткий и более аскетичный душевный тип, более реалистический и активный. Эпигоны идеалистов 40‐х годов, «лишние люди», представляются людьми отошедшего века145.
В. И. Ульянов-Ленин сделал акцент на другом: «Падение крепостного права вызвало появление разночинца как главного, массового деятеля и освободительного движения вообще, и демократической бесцензурной печати в частности»146. Но кто бы ни писал о разночинцах, все сходились на определении ведущей роли новой социальной группы в духовном и социальном развитии российского общества.
Понятие «разночинцы» довольно размыто. В литературе и публицистике XIX века они рассматривались как восходящие по социальной лестнице простолюдины с определенным набором личных черт и моральных качеств147. Под ними понимали и просто образованных людей недворянского сословия и определяли как некую единую социальную группу – «юридически неоформленную категорию населения России XIX века: выходцев из разных сословий, получивших образование»148.
Таким образом, агентом социальных изменений, актором общественной жизни середины XIX века стал разночинец, демократ по убеждениям, человек, вступивший в мир в менее благоприятных условиях, чем дворянин, и имевший другой социальный опыт, вышедший зачастую из низов и хорошо знавший народную жизнь. Определяющими характеристиками этой группы были быстрая социальная мобильность, наличие образования или стремление к нему, потеря связи со своей средой, избавление от родительской опеки, ига патриархальной семьи (разрыв – уход – побег из дома), занятие полезной общественной деятельностью (работа в школах, больницах, в науке, литературе и т. д.).
Позднее на первое место в определении разночинца выступало не его социальное происхождение, а взгляды, политическая позиция, поведение, и тогда в эту категорию зачислялись лица дворянского происхождения – разночинцы по убеждениям. Во второй четверти XIX века развитие самосознания оппозиционных образованных групп породило позитивные образы, которые подразумевали определенный набор ценностей и личных качеств. Разночинец стал символом «правильных воззрений»149. Критическое отношение практически ко всем сторонам российской действительности, непримиримость к социальной несправедливости, представление о долге перед народом, стремление служить ему, ожидание перемен – характерные для разночинной среды умонастроения.
Таким образом, разночинцы – не класс, не сословие, а маргинализированная группа, состоящая из выходцев из различных социальных классов, сословий, социальных групп: дворян, мещан, купечества, духовенства, крестьян. Эти люди, утратившие связь со своей средой, а часто и средства к существованию, аккумулировали недовольство общества, переводя его на язык критики. Критика и ревизия осуществлялись разночинцами в отношении практически всех традиционных ценностей, идеалов, норм и предпочтений всех классов и слоев общества. Возможности этой группы лиц оказались широкими не столько в силу их численности, сколько в силу изменения
ситуативного и окружающего пространств, которые разночинцы занимали и через которые эта категория соприкасалась, в сущности, с любым элементом русского общества150.
Претензии этой группы на влияние оказались реализованными. Под ее влиянием и контролем шел поиск новых идеалов и выработка новой ценностно-нормативной базы. Были пересмотрены морально-нравственные установки, идеалы, ценности общества, модели поведения мужчин и женщин. Определялось новое видение мира. «Все пошло в переборку», – говорили в то время, имея в виду, что все подвергалось критическому переосмыслению, начиная с основ российской государственности, религиозных воззрений, моральных норм и до внешнего облика.
Гендерное измерение сословно-классовой стратификации
Изменения сословно-классовой структуры общества, безусловно, имели и гендерный аспект. Пол выступил дополнительной характеристикой стратификационного процесса. Женщины привилегированных и полупривилегированных сословий, но особенно дворянки, в большинстве своем оказались в более сложном положении, чем мужчины того же сословия, в силу более жестких установок традиционного общества в отношении женщин. Проявление инновационного поведения, востребованного в новых условиях модернизирующегося общества, допускалось и поощрялось лишь со стороны мужчин, но отнюдь не женщин.
Помимо представлений о «правильном» женском поведении, накладывающих запрет на женскую активность в публичной сфере, существовали еще и законодательные ограничения. В середине XIX века они состояли в следующем151:
– женщина до 21 года не имела права на отдельный вид на жительство без разрешения отца или мужа, что существенно ограничивало ее мобильность. При этом муж имел право иска на принудительное возвращение ушедшей от него жены;
– брачное право регулировалось исключительно церковными законами, и потому развод был процедурой сложной и трудоемкой. Причин для законного расторжения брака было мало, а процедура их доказательства была унизительной. Для добровольного развода или разъезда супругов законных оснований не существовало. Хотя в России всегда существовала практика «самовольных» разъездов супругов (без развода) вне зависимости от законодательных разрешений или запретов;
– наследственные права женщин были меньше, чем у мужчин;
– для найма на работу или поступления на учебу женщине требовалось письменное разрешение отца, опекунов или мужа;
– достижение совершеннолетия (в 21 год) не влияло на изменение статуса незамужней женщины – она не могла получить свою долю семейной собственности. Только замужество повышало ее статус и позволяло ей получить свою часть собственности, стать более самостоятельной.
Разорение дворянских гнезд поставило перед женщиной-дворянкой проблему дальнейшего существования и даже выживания. Традиционная стратегия жизни – замужество и переход из дома отца в дом мужа – стала проблематичной. В первую очередь – по причине сохранившихся представлений об идеальном женихе – помещике-латифундисте и отсутствии таковых в реальной жизни. Мужская дворянская молодежь, решая проблемы собственной адаптации в новом пореформенном обществе, в массе своей не спешила обзаводиться семьями. Замужество и выполнение функций и ролей жены – матери – хозяйки в другой, чуждой социальной среде, скажем купеческой или мещанской, также влекло за собой ряд психологических проблем и оценивалось в общественном мнении как мезальянс.
По мнению Е. Некрасовой – женщины-врача первого выпуска Женских медицинских курсов в Санкт-Петербурге, прошедшей непростой путь адаптации в новой экономической и политической ситуации, – именно экономические причины подвигли русских женщин на деятельное отношение к своей судьбе. Она писала:
Экономические условия русской жизни и общественный переворот, совершившийся 19 февраля 1861 года, вызвали и женщину на борьбу за существование, потребовали и от нее непременного участия в труде. Вынужденная силой необходимости, а не модой – как казалось тогда многим, – она заявила свою готовность к приобретению одинаковых с мужчиною прав на знание и труд, заявила потребность высшего образования152.
Важность проблем материального порядка для женщин дворянского круга подчеркивала активистка женского движения второго призыва Ольга Шапир:
Я работала всегда искренне <…> стараясь облегчить работу будущим женским поколениям в их стремлении не только к свету, к равноправности и просвещению, а также к экономической независимости, которая играет почти главную роль в жизни людей153.
Население Российской империи различных социальных слоев и групп по большей части сходилось в своих представлениях о «женском вопросе» как о некой моде и потому видело в нем проблему падения женской нравственности. Именно эта установка определяла появление таких документов, как записка начальника III отделения графа П. А. Шувалова на высочайшее имя «О недопущении женщин на службу в общественные и правительственные учреждения» от 15 декабря 1870 года. Шувалов аргументировал свой отказ женщинам в праве на работу тем, что работа вне дома «имеет самое растлевающее действие на нравственность и самые губительные влияния на состояние семьи»154. Других проблем власть в отношении женщин не видела.
Эти социально-экономические изменения послужили основой процессов консолидации женщин, объединенных общими проблемами, потребностями, интересами.
Другой причиной, двигавшей женщинами в деле организации женского движения, была их вовлеченность в общий подъем, желание играть значимую роль в общественной жизни, реализовать собственное «я» на пользу обществу. Женщины, принадлежащие к образованным классам, так же как и мужчины этой группы, переживали ощущение свободы и общественных перемен, готовили себя к труду на пользу общества. Е. Юнге по этому поводу писала:
Бывают счастливые периоды в жизни <…> целых народов, когда дурные семена <…> как будто глохнут, а добрые всходят и пышно расцветают. Таким периодом было время так называемых «шестидесятых годов». <…> то незабвенное время, одно воспоминание о котором заставляет радостно биться сердца, <…> время подъема духа, бодрости, энтузиазма, <…> и та поражающая быстрота, с которой совершалось это движение. <…> благие перемены в понятиях <…> вступили в сознание большинства людей вдруг. Жившие в то время помнят, как, например, до 1859 года лучшие матери не кормили сами своих детей, лучшие люди признавали деятельность женщины только в своем доме и хозяйстве, и как внезапно взгляд на подобные вещи переменился155.
Будущие лидеры женского движения заявили о себе тем, что быстро перешли от рассуждений и обсуждений к практическим делам и увлекли за собой женщин своего круга – «современных женщин наших средних интеллигентных классов» (по П. Ткачеву). Та же Е. Некрасова вспоминала:
Трубниковой и Стасовой я обязана многим. Они отвлекли меня от беспочвенного горячего увлечения широкими общественными задачами и идеалами и убедили приняться за общественную деятельность. Благодаря им я приняла участие в возникшем обществе переводчиц, а затем в учреждении высших женских курсов, присутствовала на всех общих и частных собраниях, дежурила на лекциях и прочее156.
Другая представительница женской дворянской молодежи так вспоминала о своем вхождении в общественную работу и осознании своей новой идентичности:
С этого времени началась лучшая пора моей жизни. Еженедельные заседания Комитета были для меня праздничными днями, каждую «нашу пятницу» я ждала с радостным волнением и покидала заседание с убеждением, что я принята в среду исключительно выдающихся людей, творящих большое историческое дело, к которому и я теперь приобщена157.
Именно эта категория женщин – дворянки, поставленные, с одной стороны, перед проблемой выживания, а с другой – разделявшие либеральные идеи и включившиеся в деятельность интеллигентских кружков 1860‐х годов, – начали поиск приемлемых для женщин своего круга путей выхода из создавшегося положения и составили в дальнейшем социальную базу женского движения. Право на труд было для них важнейшей задачей как по причинам экономического порядка, так и по моральным соображениям. Среди этих пионерок, прокладывавших пути к профессиональному женскому труду и одновременно отстаивавших интересы своей социальной группы, были Н. А. Белозерская, М. А. Богданова, А. П. Блюммер, В. И. Глушановская, А. М. Евреинова, М. Н. Коркунова, Н. И. Корсини, Е. И. Конради, Е. И. Лихачева, сестры Е. Н. и П. Н. Пыпины, Н. П. Суслова, М. К. Цебрикова, А. Н. Энгельгардт и другие.
Эти женщины представляли собой новую социальную группу женщин, оформившуюся в 1860‐х годах и получившую название «новых женщин». Наличие у них образования, свободного времени, а у некоторых – и средств позволило им выступить в качестве организаторов движения.
Мобилизационный контекст движения
Очевидно, что факторы макроуровня влияют на генезис общественных движений опосредованно, через функционирующие в обществе социальные институты и через взаимодействие на уровне социальных групп. Значимыми для генезиса женского движения первого этапа представляются институты прессы, литературы, семьи и образования, которые формировали политические возможности женского активизма, служили его мобилизационным контекстом.
Первая постановка вопроса. Генерализированные убеждения образованных классов и групп о «женском вопросе»
Либеральные идеи о равенстве всех перед законом, о соблюдении законности, о гласности в суде, о долге перед народом, о необходимости действовать во имя «общего дела» и т. д. были весьма привлекательны для российской интеллигенции, представителей образованных слоев общества. Ими вырабатывался идеал свободной личности, уважительное отношение к самовыражению индивида. Этими людьми усваивались и формировались такие базовые понятия либерализма, как частная жизнь и частная собственность. Все эти идеи и понятия, их составляющие, предстают как генерализированные верования эпохи 1860‐х годов. В социологии общественных движений генерализированные верования рассматриваются как тип «мягкой» идеологии, которая определяет проблемную ситуацию, осмысляет ее и убеждает участников событий в необходимости неких действий, которые бы стабилизировали ситуацию и разряжали социальную напряженность. Именно генерализированные верования определяют тип и направленность конкретных действий158.
Эти идеи, вырабатываемые в либеральных интеллигентских кругах российского общества, подрывали базовые ценности и нормы традиционного общества. Распространение идеала свободной личности на женщин, определение для них новых норм, переосмысление концепции женственности вылились в общенациональную дискуссию по так называемому женскому вопросу. Проходила она очень болезненно. Инновационное поведение части российских женщин, их претензии на «другую жизнь» поддерживали высокий градус дискуссии. Практически все современники отмечали ее массовый и ожесточенный характер. М. К. Цебрикова, в частности, писала:
Ни один вопрос не бывал встречен таким бессмысленным глумлением и ожесточенной враждой, не бывал так извращен непониманием, тупоумием или злонамеренной клеветой, как женский вопрос159.
Чуть дело дойдет до вопроса о правах женщин, то люди самых противоположных взглядов высказывают одинаковую непоследовательность и изумительное согласие в гонении идеи свободы и равноправности женщины160.
Как уже говорилось, обсуждение «женского вопроса» начали представители мужской интеллигенции. Д. И. Писарев точной датой начала «женского вопроса» называл 1857 год161, публицист А. Пальховский – 1858 год162. Другой известный публицист Н. Котляревский в своей довольно поздней статье отнес начало «женского вопроса» к 1851 году – времени первого знакомства россиян с идеями Дж. С. Милля, отказа от «фантазий» в отношении женщин и начала теоретического осмысления положения женщин в обществе163.
Причины появления «женского вопроса» в России прогрессисты, то есть демократически настроенные интеллигенты, определяли как внутренние. Популярный публицист, критик и издатель А. С. Гиероглифов (1825–1900) писал:
Исключительно вследствие умственного и нравственного развития общества, в общественной жизни которого женщины начинают приобретать влияние и значение164.
Лагерь противников «женского вопроса» настаивал на «привозном», то есть заимствованном его характере.
В начале 1860‐х годов деятели науки и литературы с разной степенью вдохновения и красноречия описывали положение женщины как рабы в семье и как несовершеннолетнего ребенка в гражданской жизни. В целом ситуация с женщиной оценивалась как «ненормальность» и «несправедливость».
Эта тенденция рассмотрения «женского вопроса» как вопроса о справедливости в отношении женщин сформировалась еще в 1840‐е годы. Идея «восстановления справедливости» была стержневой на всем протяжении существования вопроса. Позднее, уже в XX веке, поиск справедливости в отношении женщин был перенесен женщинами – участницами женского и феминистского движений – в политическую сферу и вылился в требования равных гражданских прав:
Женский вопрос – это искажение справедливости. Мы требуем только признание за нами равных прав с мужчиной на труд во всех областях и требуем, чтобы общество и государство расплатилось бы с нами за него той же монетой – признанием за нами тех же политических и гражданских прав, что и за мужчиной. <…> Когда женщина достигнет этого – исчезнет и женский вопрос: он сольется с общечеловеческим165.
Другие аргументы, используемые в 1860‐х годах в деле «освобождения женщины», также появились в 1840‐х годах. Прежде всего это относится к представлениям о женщине как о матери, которая, воспитывая подрастающее поколение, является «создательницей и охранительницей всей расы» и которая не может воспитать свободных граждан, будучи «рабой». В либеральной печати много писалось о том, что свободная женщина спасет нацию, а существующий порядок вещей ведет к «культурному одичанию» нации.
Другой аргумент о необходимости «вырывания женщин из плена духовного и телесного» заключался в использовании их нравственного и умственного потенциала в интересах общества.