Верст. Позывной «Верст»

А, что – долго собираться? Уже и тропинка достаточно прозрелась, и они, не сговариваясь, – только, молча посмотрели друг на друга, – и открыли тяжелую входную дверь, – презент от кузнеца Мыколы.

Чего не ожидали – того не ожидали, – начисто забыли, что камни и стены за лето изрядно обросли плющом и хмелем, – и тут же получили по маковке, и, если бы только по маковке …. Можно было подумать, что кто-то нарочно плеснул из ведра ….

Теперь появилось веское основание вернуться, но если решили, то решили ….

Они частенько вот так и решали.

Константин на днях вспоминал, когда же он здесь «заякорился». Вспоминал долго, но так получается, что не менее чем на пару лет тянет. Алексий? Этот уже здесь был к тому времени. Так вот за два года немало и земли переворочали, и леса, стало быть, и все – без ругани, с пониманием с полуслова.

Анисим на мозги не слишком капал, трудников тяжкой работой не утруждал, – так и прижились. На бесчисленных островах огороды сажали, силки на зайцев ставили, ну, и на большего зверя когда, – в общем, не голодали.

И кто же думал, что, когда Анисим преставился, словно осиротеют они, – еще долго не станет хватать им бесед длинными осенними да зимними вечерами. Да, и летом Константин не раз ловил себя за «беседами с Богом». Но сейчас, как бы, не о том речь.

Рясы, конечно же, промокли сразу и насквозь, но смысла, возвращаться и переодеваться, абсолютно никакого не было, – впереди столько еще не менее мокрого кустарника, да и тех же плюща и хмеля, что мама не горюй. Тропы как таковой здесь никогда не было, – так, от мостка к мостку, от мостка к мостку, – еле приметная стежка, и ее хватало, поскольку какой-либо надобности расширять ее, как бы, не было. Для ходок в станицу и погожее время годится.

– Вилюй, ты где, лоботряс?

Пес вылез из-под куста на зов Константина, виновато склонив голову, не менее виновато помахал низко опущенным хвостом, и полез обратно.

– Ты куда, лоботряс?

Но навстречу псу выполз, оставляя кровавый след, заяц.

– Ах ты, шельмец! Он же друга своего оплакивал. Это где же его так подцепили? – Константин наклонился над зайчишкой. – Не жилец, пожалуй.

– В станице. Где еще? Повадились капусту воровать, – вот и окучили его. Митрий, выгляни на часок. Тут мясца нам на поминки подкинули.

И, как ни странно, Вилюй, похоже, все понял, тяжело всхлипнул, и потрусил по тропинке в сторону станицы.

– Пошли и мы, что ли?

Пошли, конечно, хотя и понимали, что зря. Поднимался ветер, и с насыщенных водою крон полились нескончаемые потоки. И какую ветку ни тронь, – тут же срывается бодрящий тела душ, только бока успевай подставлять. «И чего это мы? Сейчас бы дома сидеть». Да и спорить не приходится, есть такие люди, для которых временное житье – норма жизни. Их Алексий никогда не понимал и не принимал, хотя и самому нередко приходилось жить в некоем хибарочном состоянии. Лет десять отмотал на флоте, еще пяток – на «северах», теперь вот «скитует». Семьей не обзавелся, но, как ни странно, везде старался устроиться капитально, – даже в бараках и времянках. А потому гулянки под дождем сердцем принимал, но старался избегать подобные «мокрые» дела.

– Вода-то поднялась, гляди-ка, – мостки вот-вот поднимет. – Не к месту прервал его мысли Константин. – Весной не унесло, с «Каховки» вода сошла, на месте заякорились, а сейчас может.

– Когда унесет, тогда и будем мыслить. Загривком чую, что нам скоро отсюда сматываться придется. – Алексий неосторожно зацепил длинную ветку, – ну, и получил с дерева полный окат. – Бр-р!

– Это из-за меня, что ли? – Хоть и не обиделся, как бы, Константин, но и скрывать глоток недовольства в голосе не стал.

– Причем здесь ты? – Алексий от возмущения даже остановился. – Сейчас, – сам же сказал, – хватают любого встречного – поперечного. Думаешь, до нас у них руки не дойдут? Да сейчас у них такое начнется, что нам хоть под свой камень залезай.

– Ага, а мы сами головы из норки высовываем.

– Но и это не главное. Носом чую, мор не сегодня – завтра здесь начнется. Погляди на склон, сколько трупов там валяется. Отвыкли вояки гребаные за собой трупы прибирать. Потому и проверить иду. Но ты можешь вернуться. Тут, все равно, и вдвоем не управиться, думаю, да одному и менее заметно. Не далеко и ушли. – Алексий, тем не менее, взошел на очередные мостки.

– Не о том я. Надо пару мостков по воде пустить.

– Пару, говоришь? Это можно. С большого моста скит не видно, даже если и искать начнут. А начнут, то мы всегда смыться успеем. Было бы, куда.

Предпоследний перед станицей мосток сильней других притоп, и пришлось приподнимать подолы ряс, но и он не помешал перейти на остатний остров. Теперь остается последний мосток перейти, да в гору подняться. С последним-то и пришлось повозиться. Его не унесло, но весь телепается, как живой, – того и гляди, в воду слетишь.

– На обратном пути его по воде и пустим, – все равно, недолго послужит. – И, прихлопнув на лбу комара, Константин добавил. – Если до нас достоит. Третий раз оба, на моей памяти, уносит. А убирать тот бы надо, – Кивнул головой на предпоследний мосток, – чтобы интереса у них вообще не возникало.

– И тот уберем, и этот, – нам бы только до станицы добраться. А там – как Бог даст. Пошли? – Теперь и на Алексия нашла шалая легкость.

– Подожди, – осмотреться надо. Я бы на их месте у этого мостика засаду поставил.

Но засады нигде не было. Зато, бросились в глаза два сгоревших танка.

– Вон, в хате, еще один, а в саду – БМП. Вчера целехонькие стояли. И ВСУшники – вокруг валяются. Один, второй, еще один …. – Повел Константин свой скорбный подсчет. – Да, крепко они по своим дали. Столько техники и людей порушили. – И не успел договорить, – поверх голов прошлась длинная очередь.

– Не по нам, случайно? – «Прижал, было, уши» Константин. – Нет, скорее всего, по Ольге.

– Ерунду-то не пори. – С укоризной показал кулак Алексий. – Получается, не все сгорело?

– Получается. – Константин и сам уже понял, что не то сказал. – Или у жмурика мышцы сработали. Дальше-то пойдем, али нет?

– Если бы я знал. Жутковато что-то среди жмуриков прогуливаться. Да, и самим, как-бы, к их числу не отчислиться.

«Жутковато», – Мысленно согласился Константин. Над станицей все еще чувствуется тошнотворный запах пожарища, и не только чувствуется, но то тут, то там вырываются сизые струйки дыма, хотя открытого огня уже нигде не видно. Но и этого достаточно, чтобы нутро человеческое взбунтовать.

1.

Тем не менее, так, – на «полусогнутых», от хаты к хате, от хаты к хате – почти всю станицу и прошли.

Вымерла станица. Ни вездесущих кур не видно, ни петухи не поют, – пора бы….

Напрасно «разведчики» напрягали уши, – та очередь, похоже, была последней. Даже Вилюя пришлось сдерживать. Даже ….

С этого края станицы трупы тоже попадались, но реже, – хотя край станицы – понятие чисто условное: там, где всегда были шинок и рынок – там и центр, а управа станичная – сбоку-припеку.

Это Алексию объяснять не надо, да Константин не слишком и пытался. Однако, одно пояснение Алексий, все же, выслушал.

– Вот здесь они технику, получается, и скучили. Ну, и, так получается, тут их и «окучили». Отсюда дорога к русским идет.

– Через мост? – Алексий в станице бывал, и не раз, но дальше рынка и магазина, если и хаживал, то с целевым назначением, хотя спрашивал он не о том мосте, что пролегает вровень с крышами домов. – Или здесь и другой есть? – Догадался-таки.

– Есть еще один, но и тот мост, и этот – обветшали уже. Тяжелую технику по ним давно не решаются пускать, а тут еще старая дорога идет. Трубы в воду закопали, землей-гравием засыпали, – любая техника проходит. По весне, конечно, приходится подсыпать промоины. А до большака, где только комбайны да легкогруженые машины пускают, приходится крюк большой делать, но перебираться на ту сторону редко нужда выпадает, – все: и поля, и техника вся – тут обретаются.

Не все понял Алексий: на ту, на эту, теперь и вовсе все перепутается.

– А местные где? Неужели все погибли?

– На небо-то давно смотрел? Рано еще. Время петухов только-только наступает, да и не выпустят сегодня скотину даже те, кто уберечь сумел. Эхма! И сюда тоже ударили. Ни одного домика целого.

– Это уж точно. «Половинчатых» и то не осталось. Дальше, думаю, не пойдем, по головам считать не будем, – много по кустам валяется.

– Ага, можно, если что, к Коню заглянуть, – его хата, на удивление, целехонькая стоит. Горилки-то у нас маловато припасено …. – Константин умоляюще поглядел на Алексия.

2.

– Нет его дома. И я сейчас тоже уйду. Сейчас, думаю, здесь такое светопреставление начнется, что не упаси Боже. Я и то уж вечером всех святых перечислила, – думала, до утра не доживем. – Дородная женщина внимательно посмотрела на визитеров. – Это ты что ли, Константин? Для тебя оставлено, но пока только две бутылки, – выгребли все подчистую ироды, а грошей пожалели. Если надо, Петро еще принесет, к вечеру, сказал, если все утихнет. А вы вдоль ручья спуститесь, кустиками к своей тропе и выйдете. Мокро, но вы, все равно, вымокли уже.

– Выходит, и заводик уцелел? – Догадался Константин.

– Уцелел. – Обрадовалась словоохотливая хозяйка. – По центру только и шарахнули, а хутора не зацепило. Петро ходил, смотрел, все там разнесли: и хаты, и танки ихние, все – до едного, чтоб у них повылазило. Это надо же до чего додумались: Петра – и в ВСУ. И смеются еще, говорят, это хорошо, что одной ноги нет, значит, в плен сдаваться не побежишь, и, чтобы выжить, стрелять хорошо будешь. Завтра за тобой приедут, если бутылью горилки не откупишься. – И пугливо зажала рот. – А вы идите, идите. Могилке Анисима поклонитесь от нас обоих. Если сможем, вечером придем.

Не успели до мостика дойти, как снова впереди что-то сильно рвануло – давненько, однако, не было, – и это дало нужное решение. – Днем еще раз сходим, – ружьишко какое присмотрим. Если, конечно, тут сабантуй не начнется.

А вот и мостик, о котором упоминала разговорчивая хозяйка, – только к воде спуститься.

– Вилюй?!

Но пес уже минут пять, кажется, метался вдоль балки и брехал без остановки.

– Вилюй.– Алексий еще и свистнул для надежности. – На кого это он?

Пес прям-таки вьюном крутился над глубокой балкой, и беспрестанно лаял.

– Домой, Вилюй. До-мой!

Бесполезно.

– Ты что там нашел? – Константин переместился к псу и посветил вниз грозящим угаснуть фонариком. – Погляди-ка. Человек, кажется.

Алексий тоже туда же пробрался, наклонился, и настороженно всмотрелся в черноту балки. – Точно, человек. И живой. – А, когда Константин, дав фонарику «отдохнуть», направил на темное пятно быстро угасающий луч, подтвердил. – Точно, живой.

Почти живой. Но живой.

– ВСУшник?

– А кто еще? В камуфляже. Других здесь не было. Все равно, как-никак – человек. – Алексий уже начал высматривать пути подхода.

– Ну да, человек. – Тихо заворчал Константин. – Сегодня его спасешь, а завтра он тебя из пулемета. – Но на всякий случай поправился. – А может, и нет.

3.

Битый час они добирались до почти трупа, – метров семь-восемь всего по склону, но ноги так и норовят проелозить по хляби, и прокатить по ней любопытствующих. Но солнце уже многообещающе выглядывает сквозь тучи, а станичники не превратили эту балку в свалку, – и то хорошо. Несколько стволиков сухостоя – не в счет, но именно из-за них дверь от туалета все еще держится «наплаву». Да и неистребимый тальник не прочь помочь в этом деле. Как без него? Но он же такое препятствие им организовал, что руки опускались.

– Ты – как? Еще из сил не выбился? – Спросил Константин, – а и спросил-то лишь для того, чтобы вздохнуть пяток секунд.

– Что-то, припекать стало, а так, силы еще есть. – И Алексий тоже воспользовался передышкой, чтобы спину поправить. Ну, и оглядеться вокруг.

Внизу журчит вода, – даже наверху слышно, и дверь угрожающе покачивается. И впечатление такое, что, чем ближе спускались к двери, тем непроходимее тальник становится, – и подлезть – не подлезешь, и одно неосторожное движение, – и дверь, и сами окажутся в воде.

– Подцепить бы дверцу каким-нибудь крюком, а потом вытащить. – У Алексия силы немерено, у Константина – и того больше, – только, как ни ступи, ноги по середину голенища проваливаются в никогда не высыхающие берега.

– Это пойдет? – Константин усмотрел в зарослях метровый железный пруток. – Подойдет? Подожди, – сейчас согну.

Крючок был несколько коротковат, но Алексий кое-как вытянулся, зацепился за «сердечко», и одним рывком вытянул дверь к себе.

– Не урони его, – а то, больно не охота в воду лезть. – И в корне прав ведь Константин оказался: стоило Алексию сграбастать парня в охапку, как дверь шумным веером скользнула вниз, – и снизу тут донесся громкий плеск.

– Погоди, сейчас к тебе спущусь.

– Там стой. Нас вытягивать будешь.

Входило ли это карабканье вверх в «битый час»? – может быть, и за края перелилось? Особливо на время-то не смотрели, да и часы давненько не подводили, – теперь, поди-ка и они подводят.

Если бы кто видел, как они поднимались, – смеху бы было, – однако, если бы не крюк, не поднялись бы, – крюк, получается, две службы сослужил.

Константин сначала, продираясь по вытоптанному ими же следу сквозь тут же соединяющиеся заросли тальника, и заодно пошире вытаптывая тропку Алексию, выбирался выше сам, основательно утверждал ноги, а потом вытягивал к себе Алексия с ношей, – и так до верха челночным ходом.

Выбрались-таки.

– Отдохнем? Или сразу пойдем? Глубоко, однако. – Высмотрел Константин, оставленный ими, след.

– По себе меряй, – теперь тебе его тащить, хотя бы, полдороги.

– Это не мера. Сам-то можешь идти?

– Значит, пойдем без передыха.

– Пошли, однако. С дороги моторы, кажись, прослушиваются. – Никак не хотелось ему встречаться с ВСУшниками, особливо, сегодня. Оба так и не овладели украинской речью сполна. В тот год, когда Константин к скиту пристал, его едва не зацапали из-за русской речи, – пришлось отпор давать. Тех двоих он сумел придавить, но кто-то увидел, и донес. С той поры и приходится скрываться.

У Алексия нисколько не легче вышло, хотя по-украински он и сносно может говорить, когда требуется. Вот только, когда он под раздачу попал, знание украинского языка потребовалось, только большинство говорили по-русски. Да вот внешность у него слишком уж русской оказалась. Предусмотрительной. С этой-то предусмотрительной внешностью он и ушел. А чего не уйти, если голову сложить – Ох как просто стало. Хотел, было, сдаться, – неделю по лесам кружил, – а кому? Чуть снова не попался, когда хотел «сепарам» сдаться.

Кое-как ушел. А тут, на счастье, встретился Анисим, которому, – кровь из носу, – помощник нужен. Так и «заякорились». А чего не «заякориться», если харчи и крыша над головой есть, а военкоматы здесь не появляются.

1.

А парень легким оказался, да, и Константин ростом и силой не обижен, – так с думами до Обители и дошли.

– Эй, хозяева, гостей ждете? – Видимо, ждали, да и Митрия нос от второго моста хорошо просматривался. – Ольга, принимай подарок. Цветочка аленького, извини, не нашли, но и этот в хозяйстве сгодится.

– Мокрый-то какой. – По-женски всплеснула руками Ольга. – Живой ли?

– Нет, мертвяка на себе принес. – Хоть и легок парень, а Константин запыхался-таки. Потому и грубым ответ получился.

– Зачем? – Отшатнулась Ольга, но Константин умудрился еще ее и за бочок, по своему обычаю, ущипнуть.

– Тебе показать. Давно, поди-ка, мертвяков не видывала? – Но он сделал неосторожное движение, – и парень застонал.

– Живой. – Облегченно выдохнула Ольга. – Молодой-то какой.

– Подойдет? А не то, смотри, отдышусь, и замену подыщу. – Почему-то взыграла кровь Константина. – Сухую одежду какую-нибудь ему подобрать бы, – как бы не заболел. А то получится, зря старался.

– Поищу сейчас. – Ольга метнулась в кладовую, но до сухой одежды, похоже, дело не скоро дойдет. Пока Константин неуклюже «проскальзывал» в дверь, парня начало полоскать изо всех дыр, да так, что Константина удивление взяло. – И откуда в таком теле столько желчи набралось?

– Оттуда. Меня вон тоже шатает из стороны в сторону. Сходил бы ты, Константин, за свежей водой. – Почти простонал Алексий, когда рвота у парня передых взяла. – А то я и сам схожу, передохну только чуток.

– Сиди, ходильщик. Сейчас парня на лежанку уложу, и схожу. Ольга, нашла что-нибудь?

– Камуфляжей нет, – церковное только.

– Пока сойдет и такое. А ты заполощи его камуфляж пока, – солнце уже показалось, – так что одежда быстро высохнет.

– Я и постирать могу, если взрываться не будет больше. Сейчас?

– Постирай. – Коротко кивнул головой Алексий. – Только это.– Он вспомнил, как, когда Константин привел ее в скит, она в первый же день предложила постирать им белье. О, какими были ее глаза, когда она увидела, вытащенную из «загашника» гору белья. И ведь со слезами, но всю ее перестирала. Да, и потом, нет-нет, да и займется стиркой. – Готовить-то начала? Ах, да, Серафиму ждем.

– Тогда, пойду, постираю.

– Погоди, надо карманы проверить.

Вот тебе, и проверил. Ничего такого не нашел. Ничего, кроме того, что это, оказывается, – его племянник. Племянник – это хорошо. БЫ. Не похож он на племянника. И фотография на племянника, как помнится, не совсем похожа. Да, и в плену сейчас племянник, как бы, любимый.

Сестра на днях наведывалась, – она и принесла эту новость.

«Может, простое совпадение? Да, нет, все – одно к одному. А фото? Если и переклеили, то профессионально».

– Чего там? – Константин, наконец, закончил обыскивать карманы.

– А у тебя?

– Кроме военного билета и ножа, ничего.

– Когда очнется, ….

– Не скоро, – боюсь, – очнется, Сильно долбануло его, думаю. Укрыть бы его потеплее, – кажется, потряхивать начало.

– Может, и надо, – до костей, поди-ка, промерз. А вот можно ли? – не знаю. Придет Серафима, она и решит. Как бы хуже не сделать. – Честно говоря, Алексий уже не испытывал к спасенному никакого доверия, хоть человеческая жалость все еще перебарывала.

– Ему же холодно. – Ну, вот и бабьи нежности подоспели.

– Конечно, холодно. Всю ночь, наверно, над водой грелся. Там, в кладовке у меня теплушка есть. – Алексий кивнул головой на грубо сколоченный шкаф. – А я пока за свежачком схожу.

– Сиди уж. Я же сказал, что схожу. – Оттеснил его от ведер Константин. – На тебя самого тошно смотреть. Мутит?

– Есть немного. Надышался лишнего, никак?

– Посиди-ка, лучше, на лавке перед воротами, благо, и солнце еще не жжет, но землю греет. За работу не хватайся почем зря. Нам пока и одного вот так, – и выразительный жест у горла, – хватит.

– Могилку бы надо подправить ….

– А то, без тебя не сделаем? Сиди, – Ольга за тобой и за парнем проследит.

– Что за мной следить? За парнем уход нужен.

2.

Не успели, однако, ни Алексий могилку подправить, ни Константин за свежачком сходить. Да, и как тут успеть, если парень-то пластом и скатился с Анисимова летнего лежака, теперь к Алексию перешедшего, а полоскать уже нечем, – все за воротами оставил. Какая-то неведомая сила принялась так изводить его тело, что диву даваться – и то страшно, и неприлично, – даже, Алексий начал, было, уже подходящие молитвы вспоминать. А парень, похоже, свои молитвы то шепчет, то кричит. Страхота лютая, в общем.

– Чего это он? – Хоть разумом Константин не обижен, как бы, но тут не разум нужен. – Молится, никак?

– Разве так молятся? – Ха, молодо-зелено, – а как еще молятся, когда душа на небо просится? Так и молятся, но, все равно, еще раз прислушался Константин.

– Какого-то полковника поминает, а еще малыша. – Константин растерянно оглядел братию. – Огонь на себя вызывает, кажется, точно, огонь на себя. Получается, это русские все-таки влупили им под то самое, не могу.

3.

Он не понимал своего состояния. Не ранен, ни голова, ни руки-ноги не болят, а, все одно, предательская слабость превращает его в нечто, напоминающее растение. А это – самое последнее дело – ощущать ее, и не понимать, что с тобой происходит?

Кто-то сказал: «Я мыслю – значит, я существую». Ну, правильно. Я СУЩЕСТВУЮ. Вопрос: где, и кто я? И где моя память? Она всегда выкидывает коленца. «Оказывается, вот что я помню, значит, не все потеряно?».

Последнее – спорно. С памятью и раньше часто бывали проблемы. Бывали, но когда? Да и бывали ли? – Памяти-то никакой нет.

Бывали проблемы, но бывали и просветления. Когда?

Он напряг ее, свою память, – и боль грозовыми раскатами поднялась откуда-то снизу и заполнила всю голову.

«Когда не болит голова». Это понятно. Сейчас она болит – это факт. Сильно болит, хотя терпеть еще можно.

«А зачем? Ты же умер».

«А это еще что такое? Почему этот противный голос доносится, как бы, изнутри? Я умер?

«Непременно умер», – и под нос подсунули непонятное пугающее видение.

«Так вот оно что? Этого еще не хватало? Но сам же себе и возразил: «А ты чего ожидал? Тебя же предупреждали. Или и это забыл?».

Если предупреждали, то такое забыть не возможно.

Его извлекают из земли, – могилы, стало быть, – подсказывает услужливая память, – …, ну, допустим, – из могилы два монаха. «А почему, только из могилы? Из гроба, наверное? Зачем?».

– «Обмыть, и завернуть в саван. Так делалось всегда».

Тогда, понятно. Монахи – это яснее ясного. Это смерть. Но я же мыслю?

– «Мысли, – кто же тебе мешает. Мысли, сколько угодно, только не мешай им выполнять их скорбную работу».

– Подождите. Меня же закопают.

– «Конечно, закопают. Наверху не оставят».

– Но я же живой.

– «А это – спорно. Вот придет судья, – он и решит.

– Понтий Пилат? – Почему-то, на ум приходит только это имя.

– «Ну, конечно, как только, так сразу, и Понтий Пилат. Думаешь, иных нет?».

Мысли немного путаются, и из памяти вырисовываются все те же монахи.

– Зачем они меня сюда принесли?

– «Излишне сердобольные, – вот и принесли».

– И часто они так?

– «Тебя-то это не должно волновать. Принесли – и принесли. Не твоего ума это дело».

– А если моего? – Но ответа не последовало, а без ответа – какой разговор?

Но, все равно, от проблем с памятью никуда не деться. И все же, почему он помнит только то, что его, настолько же бессильного, куда-то тащили. Нет, несли, – конечно же, несли – на спине два … монаха. Даже один, а второй шел следом. Память этим, разумеется, не заканчивалась, и не с этого начиналась. Или это и не память, вовсе. И монахи – это не моего ума дело….

Наверное, монахи – не из памяти? Он уверен, что там были монахи, он уверен, что его кто-то нес на спине по шатким мосткам, и не по одним, а по веренице мостков, – это как пить дать. Ага! Память расширяется! Ура!