Город Бездны

Глава 7

На следующий день Амелия принесла в коттедж мои пожитки и предоставила возможность осмотреть их в одиночестве. Меня мучило любопытство, но сосредоточиться на новой задаче оказалось трудно. Снова приснился Небесный Хаусманн, и снова я был вынужден наблюдать события его жизни. В прошлый раз это произошло, скорее всего, во время «размораживания», – по крайней мере, то был первый сон о Хаусманне, который я отчетливо запомнил.

Теперь я увидел новый эпизод, и, хотя между первым и вторым в его жизни был большой промежуток, они явно следовали в хронологическом порядке, как главы в книге.

И моя ладонь снова кровоточила. Рана покрылась жесткой коркой, кровь испачкала простыню.

Не требовалось особого воображения, чтобы обнаружить связь между этими двумя явлениями. Откуда-то всплыло воспоминание, что Хаусманн был распят, и отметина на моей ладони имитировала его рану. Я точно встречал человека с подобной раной – это было недавно и одновременно бесконечно давно. Кажется, того человека тоже мучили странные сновидения, от которых он не мог избавиться.

Может быть, вещи, принесенные Амелией, дадут ключ к разгадке? Я приказал себе на время забыть про Хаусманна и сосредоточился на другой задаче, не менее важной. Все, чем я владел сейчас, не считая имущества на Суоне, лежало в неприметном кейсе, прибывшем со мной на «Орвието».

Во-первых, валюта Окраины Неба в крупных банкнотах южан – около полумиллиона астралов. По словам Амелии – если она располагала достоверной информацией, – на моей планете это приличное состояние. Но здесь, в системе Йеллоустона, эта сумма считалась мизерной. Тогда зачем я взял деньги с собой? Ответ казался очевидным. Даже с учетом инфляции через тридцать лет после моего отлета эти деньги все еще будут чего-то стоить… по крайней мере, снять комнату на ночь я смогу.

Итак, раз я вез с собой деньги, значит предполагал, что вернусь домой. Значит я не эмигрировал, а прибыл сюда по делам.

Чтобы выполнить какую-то работу.

Еще я обнаружил экспириенталии – палочки размером с карандаш, содержащие записи воспоминаний. Возможно, я планировал продать их по возвращении к жизни. Если ты не торговец-ультра, который специализируется на всякой высокотехнологичной эзотерике, то экспириенталии – едва не единственный способ сохранить часть средств при пересечении межзвездного пространства… правда, этот способ годится только для состоятельных людей. На экспириенталии всегда есть спрос, независимо от того, насколько продвинут или примитивен покупатель, – главное, чтобы у него была хоть какая-то техника для их использования. В этом отношении на Йеллоустоне проблем не возникнет. Последние два столетия планета лидировала на рынке крупных технологических и социальных разработок, а этот рынок – весь освоенный космос.

Экспириенталии были запечатаны в прозрачный пластик. Без воспроизводящего оборудования узнать об их содержимом не удастся.

Что еще?

Еще какие-то купюры, совершенно мне незнакомые: с непривычной текстурой, с портретами неизвестных людей, а уж про номиналы и говорить нечего – это просто наугад выбранные цифры.

Я спросил о них у Амелии.

– Это местные деньги, Таннер. Валюта Города Бездны. – Она ткнула пальцем в мужской портрет на банкноте. – Кажется, это Лореан Силвест. А может быть, Марко Феррис. Кто-то из древних.

– Похоже, эти деньги прогулялись из Йеллоустона на Окраину Неба и обратно. Значит, им не менее тридцати лет. Они еще чего-то стоят?

– Немного. Я в этом не разбираюсь. Полагаю, этой суммы достаточно, чтобы попасть в Город Бездны. Но вряд ли хватит на что-то большее.

– А как мне попасть в Город Бездны?

– Это несложно. Вы могли бы отправиться хоть сейчас. Отсюда до Нью-Ванкувера, что на орбите Йеллоустона, – на тихоходном шаттле, он делает регулярные рейсы. Там приобретете билет на «бегемот» – это транспорт, спускающийся на поверхность. Думаю, денег хватит, если воздержаться от некоторых излишеств.

– Например?

– Ну, скажем, от страховок.

Я улыбнулся:

– Что ж, понадеюсь на удачу.

– Но вы же не собираетесь немедленно покинуть нас?

– Ну что вы. Пока нет.

Последнее, что обнаружилось в кейсе, – это два конверта: один темный, совсем плоский, другой более объемистый. Когда Амелия ушла, я вскрыл первый и высыпал содержимое на постель. Однако меня постигло разочарование: я рассчитывал найти какое-нибудь послание из прошлого, которое прояснило бы ситуацию. Наоборот, казалось, кто-то нарочно пытается меня запутать. Добрый десяток паспортов и идентификационных карточек… Они были действительны в то время, когда я поднялся на борт корабля, и могли использоваться в некоторых районах Окраины Неба и ее космическом пространстве. Одни представляли собой просто ламинированные листки картона, другие были снабжены встроенными компьютерными системами.

Я подозревал, что большинству людей достаточно одного-двух документов подобного рода, если речь не идет о запретных для посещения зонах. Изучив эту коллекцию, я понял, что она обеспечивала свободное посещение воюющих и нейтральных стран, территорий, контролируемых Южной милицией, а также доступ в зоны боевых действий и низкоорбитальное пространство. Документы принадлежали человеку, который хотел перемещаться без помех. Впрочем, я заметил и странности. Например, мелкие несоответствия в личных данных – место рождения и прочее – и в названиях посещенных пунктов. Одни документы представляли меня бойцом Южной милиции, другие – тактическим специалистом Северной Коалиции. В некоторых документах вообще не упоминалось, что я служил в армии. Рядом с удостоверением консультанта по личной безопасности лежала карточка агента экспортно-импортной фирмы.

Неожиданно обрывочные сведения сложились в четкую картину, и стало понятно, что я за человек.

Я тот, кому случалось проникать через границы, подобно призраку. Я субъект с десятком биографий и несколькими вариантами прошлого, каждый из которых правдив и ложен одновременно. Риск был для меня обычным делом, я наживал себе врагов так, как другие заводят приятелей, – и это, похоже, редко меня волновало. Я был человеком, который спокойно обдумывал убийство извращенца-монаха и воздержался от этого поступка лишь по одной причине: овчинка не стоила выделки.

Однако в конверте были еще три вещицы. Возможно, их специально положили так, чтобы они не выпали. Я сунул пальцы в конверт, нащупал гладкую поверхность фотоснимков и осторожно извлек их.

На первом была женщина поразительной красоты, смуглая, с нервной улыбкой, запечатленная на прогалине в джунглях. Снимок был сделан ночью. Повернув его к свету, я разглядел силуэт мужчины, который сидел спиной к фотографу и чистил ружье, – возможно, это был я сам.

– Гитта… – произнес я, без труда вспомнив ее имя. – Ведь ты – Гитта, верно?

На втором снимке человек в разгрузочном жилете поверх рубашки шел по тропе – сплошь в ямах и ухабах, она когда-то, наверное, была дорогой в джунглях. Он приближался к фотографу; на плече висело огромное черное оружие. Примерно моих лет и сложен как я, но на этом сходство заканчивалось. Позади я увидел упавшее поперек тропы дерево. Из-под него торчал окровавленный обрубок, и бо́льшую часть дороги покрывала густая кровавая жижа.

– Дитерлинг, – произнес я. Снова имя всплыло само собой, непонятно откуда. – Мигуэль Дитерлинг.

Я уже знал: он был моим лучшим другом. И он мертв.

Я посмотрел на третью фотографию и вначале ничего не почувствовал. Первый снимок вызывал волнение весьма интимного характера, второй – смесь гордости и тревоги. Судя по всему, человек даже не догадывался, что его фотографируют. Это был плоский снимок, сделанный с помощью дальномерной оптики. Мужчина торопливо пересекал торгово-развлекательный центр, неоновые огни магазинов расплывались черточками из-за передержанной выдержки. Лицо тоже слегка расплылось, но оставалось достаточно четким, чтобы его опознать. И прикончить, подумалось мне.

Потом я вспомнил и имя.

Второй конверт, увесистый, я перевернул над постелью. Фигурки причудливых форм, с острыми углами, словно просили, чтобы я собрал их в единое целое. Я ощутил зуд – как будто на ладони лежала привычная вещь, дожидаясь, когда для нее появится работа. Ее будет трудно заметить, она жемчужного оттенка, похожа на непрозрачное стекло.

Или на алмаз.

– Это блокирующий прием, – сказал я Амелии. – Смотрите, я обездвижен. Я выше и сильнее вас, но в этом положении не могу пошевелиться: любое движение вызовет сильную боль.

Она выжидающе смотрела на меня:

– Что теперь?

– Теперь разоружайте меня. – Я кивнул на садовый совок, который изображал оружие.

Она без усилия извлекла совок из моей ладони свободной рукой и отшвырнула в сторону, словно он был отравлен.

– Вы слишком легко уступили.

– Нет, Амелия, – возразил я. – Вы так надавили на нерв, что я чуть сам не выронил совок. Это простая биомеханика. Думаю, с Алексеем вы справитесь еще легче.

Мы занимались на лужайке перед коттеджем в хосписе «Айдлвилд». Раскаленная трубка из белой становилась тускло-оранжевой – это означало закат. Странно наблюдать такой… закат без солнца. Источник света постоянно находится над головой, лишая тебя возможности полюбоваться длинными тенями и опускающимся за горизонт солнцем. Впрочем, мы уделяли мало внимания происходящему вокруг. В последние два часа я показывал Амелии основные приемы самообороны. Весь первый час Амелия нападала на меня – попросту говоря, безуспешно пыталась хоть как-то коснуться садовым совком. Знала бы она, чего мне стоило «пропускать» ее удары! Стиснув зубы, я заставлял себя делать самые дурацкие ошибки, позволял ей выиграть, но этого так и не случилось. Преимущество в технике почти всегда обеспечивает победу, и даже наша тренировка являла собой подтверждение тому. Однако благодаря ее упорству дело сдвинулось с мертвой точки. На второй час мы поменялись ролями. Я тоже освоился – а может быть, в роли нападающего мне было проще сдерживать себя. Я двигался медленно и осторожно, чтобы Амелия освоила блокирующие приемы на каждую ситуацию. Надо сказать, она оказалась прекрасной ученицей и за этот час добилась того, на что у других обычно уходило дня два. В ее движениях пока не было пластики, они еще не закрепились в мускульной памяти, ее намерения легко угадывались… но дилетанту вроде брата Алексея хватит и такого.

– А вы не могли бы научить меня убивать?

Мы расположились на траве, чтобы немного отдохнуть, вернее, отдыхала Амелия, а я просто ждал, когда она восстановит силы.

– Вы уверены, что хотите этого?

– Разумеется, нет. Я просто хочу, чтобы он прекратил.

Я разглядывал чашеобразную долину «Айдлвилда». На террасах, на дальнем склоне, копошились крошечные фигурки, похожие на движущиеся запятые. Люди спешили закончить работу до темноты.

– Не думаю, что он примется за старое, – сказал я. – Да еще после того разговора… Но если что, вы с ним справитесь. Только голову даю на отсечение, он даже близко не подойдет к пещере. Я знаю таких людей, Амелия. Они ищут легкой добычи.

Она задумалась – возможно, о тех, кому пришлось пройти через то же испытание, что и ей.

– Знаю, что так нельзя говорить, но я ненавижу этого человека. А завтра мы еще поработаем над приемами?

– Конечно. Более того, я на этом настаиваю. Вы еще слабоваты… хотя очень быстро учитесь.

– Спасибо, Таннер. Вы не против, если я спрошу, где вы сами всему этому научились?

– Я все-таки консультант по личной безопасности, – ответил я, вспомнив о недавно просмотренных документах, и грустно улыбнулся. Интересно, что бы она сказала о содержимом того конверта. – Ну… и не только.

– Мне говорили, что вы были солдатом.

– Да, вероятно. Но любой, кто хочет выжить на Окраине Неба, должен так или иначе стать солдатом. Это входит в плоть и кровь. Если не решаешь проблему, становишься ее частью. Если не выступаешь за одну сторону, тебя по умолчанию считают приверженцем другой.

Разумеется, это было довольно грубо и упрощенно. Например, если у тебя именитая родня или толстый кошелек, ты запросто можешь купить себе нейтралитет. Но для среднего гражданина Полуострова ситуация складывалась примерно так, как я описывал.

– Кажется, вы уже многое вспомнили.

– Да, мало-помалу память возвращается. Похоже, полезно было пообщаться с личными вещами.

Она одобрительно кивнула, и я ощутил укол совести. Я все-таки солгал ей. Фотоснимки дали мне гораздо больше, чем просто воспоминания. Но в данный момент ей лучше думать, что у меня пробелы в памяти. Будем надеяться, что Амелия не настолько проницательна, чтобы разгадать мою уловку, но впредь не стоит недооценивать нищенствующих.

Я действительно был солдатом. Но комплект паспортов и прочие детали позволяли сделать вывод, что мои возможности не ограничивались боевыми навыками, хотя эти навыки, несомненно, служили основой для всего остального. До кристальной ясности пока было далеко, но я уже знал гораздо больше, чем день назад.

Я родился в семье, принадлежащей к нижним слоям аристократии. Эти люди еще не дошли до вопиющей бедности, они стремятся поддерживать иллюзию обеспеченности. Мы проживали в Нуэва-Икике, на юго-восточном побережье Полуострова. Ветшающее поселение, отделенное от войны неприступным горным хребтом, сонное и равнодушное даже в самые мрачные годы. Северяне нередко заплывали вниз по побережью и гостили в Нуэва-Икике, не опасаясь расправы, даже когда мы официально считались врагами. Браки между потомками Флотилии не были редкостью. Я вырос со способностью читать на гибридном языке противника почти столь же бегло, как на родном. Мне казалось странным, что наши вожди вдохновляли нас на ненависть к этим людям. Даже исторические книги указывали на то, что мы были едины, когда корабли покидали орбиту Меркурия.

Но с тех пор многое изменилось.

С возрастом я начал понимать, что, не имея ничего против генов или верований объединившихся в Северную Коалицию, я все же считал их врагами. Они совершили целый ряд изуверских деяний… Впрочем, мы от них не отставали. Да, я не презирал их и не считал, что они должны быть уничтожены. Но мой долг состоял в том, чтобы сделать все для нашей победы и чтобы война закончилась как можно скорее. Поэтому в двадцать два года я вступил в ряды Южной милиции. Я не был прирожденным бойцом, но быстро учился. Поневоле будешь учиться, когда тебя бросают в бой через пару недель после вручения оружия. Я оказался хорошим снайпером. Потом, после надлежащих тренировок, я стал первоклассным снайпером – и мне ужасно повезло, что моей части были нужны снайперы.

Я помню свою первую жертву, вернее сказать, первых жертв.

Мы засели на вершине холма, который торчал над джунглями, и глядели на прогалину, где войска СК выгружали припасы из наземного транспорта. С безжалостным спокойствием я поднял оружие и прищурился. Потом поймал в перекрестье волосков одного из бойцов вражеского подразделения. Винтовка была заряжена субзвуковыми микропатронами – абсолютно бесшумными и запрограммированными на пятнадцатисекундную задержку детонации. Достаточно, чтобы влепить в каждого находящегося на прогалине человека по заряду величиной с комара. Потом увидеть, как одним и тем же движением каждый из них лениво поднимает руку и почесывает шею, куда его укусило воображаемое насекомое. Восьмой, последний, что-то заподозрил, но было слишком поздно.

Солдаты падали в грязь с каким-то зловещим однообразием. Позже мы спустились с холма, чтобы реквизировать припасы для нашей части. Трупы, через которые мы переступали, были жутко раздуты внутренними взрывами.

Так я первый раз пригубил смерти. Это было похоже на сон.

Иногда я гадал, что могло случиться, если бы задержка составляла меньше пятнадцати секунд и первый солдат упал бы прежде, чем я нашпиговал остальных. Хватило бы мне выдержки и холодной воли настоящего снайпера продолжать, несмотря ни на что? Или шок от содеянного ударил бы с такой силой, что я с отвращением выронил бы винтовку? Но я всегда повторял себе: нет смысла задумываться над тем, что могло бы случиться. Я знал лишь, что после первой серии нереальных расстрелов эта проблема исчезла навсегда.

Почти навсегда.

Особенность работы снайпера состоит в том, что враг для него – почти всегда просто мишень. Расстояние слишком велико, чтобы разглядеть выражение лица в тот момент, когда пуля находит свою цель. У меня почти никогда не возникало необходимости стрелять повторно.

Какое-то время казалось, что я нашел безопасную нишу. Моей психике ничто не угрожает, а значит, я защищен от худшего, что может случиться на войне. Меня ценили в подразделении, оберегали, словно талисман. Ни разу не совершив героического поступка, я стал героем благодаря чисто механическим навыкам. Можно сказать, что я был счастлив, – если военное ремесло может сделать человека счастливым. А почему нет? Я видел мужчин и женщин, для которых война была возлюбленной, капризной и злой мучительницей, калечившей их тела и души. Они уходили от нее – избитые, голодные – и все равно возвращались. То, что война делает несчастными всех без исключения, – это самая большая ложь, какую я когда-либо слышал. Будь это правдой, мы бы давно прекратили воевать, причем навсегда. Возможно, придется признать, что человеческая натура не столь благородна, как хотелось бы. Но почему война обладает неким странным, темным очарованием, почему мы всегда так неохотно оставляем ее ради мира? Дело тут далеко не в явлении столь заурядном, как привычка, когда военные действия становятся нормой повседневности. Я знал мужчин и женщин, которые получали от убийства врага настоящее сексуальное удовлетворение, более того – действительно видели в этом нечто упоительно-эротическое.