Город Бездны
Впрочем, мои радости были не столь извращенного толка. Я просто радовался, что нашел себе лучшее место, на которое мог рассчитывать в данных условиях. Я делал то, что считал правильным, я следовал своему долгу – и одновременно почти ничем не рисковал. От смерти меня всегда отделяло расстояние выстрела снайперской винтовки, чего не скажешь о тех, кто постоянно находился на передовой. Я думал, что все будет продолжаться и дальше. Потом меня наконец наградят, и если я не останусь снайпером до конца войны, то потому лишь, что армия слишком ценит мой талант, чтобы рисковать им. Вероятно, меня переведут в одно из тайных подразделений ликвидаторов – риск, конечно, там немалый, – но, скорее всего, я стану инструктором в одном из тренировочных лагерей. Потом ранняя отставка и самодовольная убежденность в том, что я помог завершить войну – конечно, если я доживу до победы.
Но человек предполагает, а обстоятельства располагают.
Однажды ночью наша часть попала в засаду. Повстанцы взвода глубокого проникновения СК окружили нас, и через пару минут я узнал, что же именно подразумевается под красивым названием «рукопашная схватка». Забудьте об излучателе частиц, о линии прицеливания, о нанобоеприпасах с замедленным взрывателем. Солдату прошлого тысячелетия этот дух рукопашной схватки был несоизмеримо ближе и понятнее – дух вопящих от ярости двуногих, вдруг оказавшихся рядом на крошечном пятачке земли. Эффективное оружие, которым можно уничтожить этого ненавистного другого, – заостренный металлический предмет, именуемый штыком или кинжалом. Еще хороши собственные пальцы, которые смыкаются на глотке противника и впиваются ему в глаза. А единственный способ выжить – это отключить все высшие мозговые функции и уподобиться зверю.
Я так и сделал. В тот день я усвоил одну глубокую истину: война наказывает тех, кто пытается с ней флиртовать. Стоит впустить в дверь зверя, и закрыть ее уже не удастся.
Я по-прежнему был великолепным стрелком, когда того требовала ситуация. Но я перестал быть просто снайпером. Ради этого пришлось притвориться, что я утратил хладнокровие и мне уже нельзя доверять важные ликвидации. И начальство клюнуло на этот обман. Снайперы до безумия суеверны – это своеобразный защитный механизм, который лишает их возможности действовать эффективно, когда возникает угроза психике. Меня переводили из подразделения в подразделение. В ходе операций мое новое подразделение перемещалось к передовой, а когда передвижение заканчивалось, я снова добивался перевода. Чем ближе становился фронт, тем сноровистей я дрался. Скоро я работал руками лучше, чем винтовкой. Я познал удивительную легкость, – наверное, это же чувствует прирожденный музыкант, который способен заставить петь любой инструмент. Я добровольно участвовал в диверсионных операциях. Неделями мы находились в тылу врага, поддерживая свое существование тщательно отмеренными полевыми пайками. Биосфера Окраины Неба в целом напоминает земную, но на уровне клеточной химии оказывается совершенно иной, так как почти не содержит микрофлоры; поэтому попытки утолить голод местными продуктами в лучшем случае будут безрезультатны, а в худшем приведут к анафилактическому шоку. В долгие периоды одиночества я снова позволял своему внутреннему зверю выйти из спячки, – это поддерживало во мне безграничное терпение и позволяло переносить любые тяготы.
Я стал стрелком-одиночкой. Отныне приказы, которые я выполнял, поступали не по обычной цепочке от командира к подчиненному, а из засекреченных иерархий милиции, и мне даже не приходило в голову проследить их путь. Мои задачи становились все более странными, бывали и непостижимые. Иногда целью был какой-нибудь офицер СК среднего ранга, иногда человек, выбранный, казалось бы, совершенно случайно… Во всяком случае, я даже не пробовал докопаться до истинной причины выбора. Достаточно того, что мои действия были частью хитрой системы, созданной кем-то очень изобретательным. Я всаживал пули в людей, которые носили такую же форму, что и я, – наверное, они были шпионами, потенциальными предателями. А может быть, и нет – они были такими же преданными, как и я сам, но им пришлось умереть, поскольку своим существованием они мешали загадочной системе.
Прежняя задача – служить делу победы – была забыта. В конце концов я прекратил слепо исполнять приказы и начал выбирать из них, разрывая связи с иерархией и заключая контракты с любым, кто заплатит. Я был уже не солдатом, а наемником.
Именно тогда я встретил Кагуэллу.
* * *– Меня зовут сестра Душа, – представилась старшая из нищенствующих, тощая неулыбчивая женщина. – Возможно, вы обо мне слышали – я невролог хосписа. И ваше состояние меня беспокоит, Таннер Мирабель. С вашим мозгом происходит нечто серьезное.
Душа и Амелия стояли в дверном проеме коттеджа. Всего полтора часа назад я сообщил Амелии о своем намерении покинуть «Айдлвилд» в течение суток. Теперь она выглядела смущенной.
– Мне очень жаль, Таннер, но пришлось сказать ей.
– Незачем извиняться, сестра, – перебила Душа, бесцеремонно оттесняя свою подчиненную. – Нравится это ему или нет, ты поступила правильно, сообщив мне о его планах. Итак, Таннер Мирабель… с чего мы начнем?
– С чего вам угодно, я все равно улетаю.
За спиной Души появился яйцеголовый робот и, звонко цокая по полу, вошел в комнату. Я сделал движение, намереваясь покинуть постель, но Душа опустила мне на бедро крепкую ладонь:
– Нет, только без глупостей. Какое-то время вам придется побыть здесь.
Я покосился на Амелию:
– А как насчет того, что я могу улететь когда угодно?
– Да, вы вправе улететь, Таннер…
Это прозвучало не слишком убедительно.
– Он и сам не захочет, когда все узнает, – произнесла Душа, присаживаясь на постель. – Позвольте мне объяснить, хорошо? Когда вас «отогрели», Таннер, провели тщательное обследование, прежде всего проверили ваш мозг. Мы ожидали проявлений амнезии, и необходимо было убедиться в отсутствии серьезных повреждений. А также выяснить, не нуждаются ли в замене какие-нибудь имплантаты.
– У меня нет никаких имплантатов.
– Нет, есть. И, кажется, с ними не все в порядке.
Она щелкнула пальцами, и робот засеменил к кровати. Разумеется, ни на одеяле, ни на простыне ничего не было. Правда, минуту назад я занимался сборкой заводного пистолета, соединяя детали методом проб и ошибок. Половина деталей уже «срослась», когда я увидел Амелию и Душу, которые пересекали лужайку за домиком. Детали тут же оказались под подушкой. Боюсь, теперь они уж слишком напоминали оружие. Осматривая мои пожитки, сестры могли сколько угодно ломать голову над странными алмазными фигурками, но вряд ли поняли бы их назначение. Теперь догадаться было бы проще.
– Дефект? О чем вы говорите, сестра Душа?
– Сейчас вы сами увидите.
Раздался щелчок, и яйцеобразная голова робота раскрылась, как будто развалилась его черепная коробка. Сходство усиливалось из-за шаровидного экрана, который оказался внутри: его заполняло медленно вращающееся объемное изображение мозга, почему-то сиреневого цвета. В глубине клубились какие-то призрачные молочные облачка. Разумеется, это был мой мозг. Но мне проще было бы узнать себя на портрете кисти художника-абстракциониста.
Пальцы сестры Души залетали над вращающимся шаром.
– Проблема в этих светлых пятнах, Таннер. Перед вашим пробуждением я ввела вам бромдеоксиуридин. Это искусственный аналог тимидина, одной из нуклеиновых кислот ДНК. Аналог поступает вместе с тимидином в новые клетки мозга, чтобы мы могли проследить течение нейрогенеза – образования новых мозговых клеток. Светлые пятна обозначают места скопления индикатора – места скопления недавно появившихся клеток.
– А я думал, нервные клетки не восстанавливаются.
– Этот миф похоронили пятьсот лет назад, Таннер, но отчасти вы правы: для высших млекопитающих регенерация нервных клеток – весьма редкий процесс. На этом скане вы видите еще менее обычное явление: обособленные участки концентрированного нейрогенеза, который продолжается до сих пор. Это функциональные нейроны, организованные в сложные структуры и связанные с вашими старыми клетками. Все тщательно продумано. Вы видите, что светлые пятна расположены вблизи ваших перцептивных центров? Простите, но это весьма характерный симптом, Таннер. Как и ваша рука.
– Моя рука?
– У вас на ладони рана, правда? Это симптом заражения одним из индоктринационных вирусов семейства Хаусманн. – Она выдержала паузу. – Мы обнаружили этот вирус у вас в крови, вернее сказать, искали его целенаправленно. Вирус внедряется в вашу ДНК и заставляет ее генерировать новые нервные структуры.
Блефовать не имело смысла.
– Интересно, как вы с ним познакомились.
– За последние годы возможностей было предостаточно, – сказала Душа. – В каждой бочке слякоти… ой, простите, в каждой группе «спящих», поступающей сюда с Окраины Неба, хотя бы один человек инфицирован. Вначале, конечно, мы были заинтригованы. Нам кое-что известно о культах Хаусманна. Излишне говорить, что мы не одобряем способ, которым они распространяют свою систему верований… Увы, мы потеряли много времени, пока распознали механизм вирусной инфекции и поняли, что эти люди скорее ее жертвы, нежели убежденные сектанты.
– Блаженно неведение, – вмешалась Амелия. – Но в вашем случае, Таннер, мы способны помочь. Вам является в снах Небесный Хаусманн?
Я кивнул, но воздержался от комментариев.
– Так вот, мы можем уничтожить вирус, – продолжала Душа. – Это нестойкий штамм, со временем он разрушится самостоятельно, но мы можем ускорить этот процесс, если захотите.
– Если захочу?! Я не понимаю, чего вы до сих пор ждали.
– Извините, но мы бы никогда не пошли на это по собственной инициативе. А ну как потом выяснилось бы, что вы инфицированы добровольно? В такой ситуации мы не имеем права вмешиваться…
Душа похлопала робота по блестящему корпусу. Тот закрыл свой череп и удалился, пощелкивая на ходу. Он двигался на манер краба, только куда изящнее.
– Но если вы хотите выгнать вирус, мы можем приступить безотлагательно.
– Сколько времени это займет?
– Пять или шесть дней. Как вы понимаете, нам бы хотелось проследить за процессом – иногда может потребоваться вмешательство.
– Тогда пусть вирус убирается своим ходом.
– Коли так, вся ответственность за последствия ложится на вас, – вздохнула Душа.
Она поднялась и с раздраженным видом покинула домик. За ней послушно семенил робот.
– Таннер, я… – начала было Амелия.
– Давайте не будем об этом, хорошо?
– Мне пришлось сказать ей.
– Знаю. И нисколько не сержусь. Единственное, о чем прошу: не отговаривайте меня покинуть хоспис. Пожалуйста.
Она промолчала, но просьба была принята к сведению.
После этого я еще с полчаса тренировал ее. Мы почти не разговаривали, и у меня было время поразмышлять о том, что мне показала Душа. К тому времени я вспомнил Васкеса Красная Рука. Он свято верил, что уже не заразен. Но, скорее всего, от него я и подцепил эту дрянь. Впрочем… может быть, мне просто не повезло. Я довольно долго находился на мосту, наводненном сектантами Хаусманна.
Но Душа сказала, что штамм нестойкий. Может, она и права. Пока что я мог похвастаться только стигматом и парой тематических сновидений. Небесный Хаусманн не являлся мне при свете дня и не обращался ко мне, когда я спал, так что до одержимости дело еще не дошло. Не было желания окружить себя вещами, как-то связанными с его личностью и эпохой, и я не впадал при мысли о нем в религиозный экстаз. Он для меня был тем, кем был всегда, не больше и не меньше, – историческим деятелем, человеком, который совершил жесточайшее преступление и понес столь же страшное наказание. Но он стоил того, чтобы его помнить, потому что подарил нам целый мир. В истории полным-полно таких людей со сложной репутацией; их деяния не черны и не белы, а окрашены в мутные оттенки серого. Так почему я должен поклоняться Хаусманну? Только потому, что мне приснилась пара дней из его жизни? Нет уж, я сильнее этого.
– Не понимаю, почему вы так торопитесь покинуть нас, – сказала Амелия во время передышки, отбрасывая со лба влажную прядь волос. – Вам понадобилось пятнадцать лет, чтобы попасть сюда, – что значат еще несколько недель?
– Наверное, я нетерпелив по натуре, Амелия.
Она недоверчиво посмотрела на меня. Пожалуй, требуется аргументация.
– Видите ли, этих пятнадцати лет для меня все равно что не было – будто я только вчера собирался сесть на корабль.
– Неубедительно. Сейчас или неделей-двумя позже – разница пустяковая.
Как бы не так. Разница просто огромная… Но Амелии нельзя знать всю правду. Значит, мне надо вести себя как ни в чем не бывало.
– Вообще-то, – взял я небрежный тон, – у меня есть еще один повод поторопиться. В ваших архивах, наверное, не сохранились сведения о том, что я… путешествовал не один. Моего спутника, наверное, уже успели «отогреть».
– Пожалуй, это возможно, если тот человек сел на корабль раньше вас.
– Вот и я так думаю. По сути, он мог не проходить через хоспис, если у него не было осложнений. Его зовут Рейвич.
Мои слова удивили ее, но явно не вызвали подозрений.
– Я помню человека с таким именем. Он проходил через нас. Арджент Рейвич, верно?
– Да, это он, – улыбнулся я.
Глава 8
Арджент Рейвич.
Когда-то давно это имя для меня ничего не значило. Сейчас в такое трудно поверить. Слишком уж долго это имя, вернее, существование человека, его носящего, является краеугольным камнем моей личной вселенной.
Впрочем, я хорошо помню, когда впервые услышал имя Рейвича. Это случилось в Доме Рептилий. Была ночь, и я учил Гитту обращаться с пистолетом. Примерно так же, как сегодня учил Амелию защищаться от брата Алексея. Аналогии обладают свойством воскрешать воспоминания.
Дворец Кагуэллы на Окраине Неба представлял собой длинное здание в виде буквы «Н», со всех сторон окруженное джунглями. На крыше дворца высилось второе Н-образное сооружение, в один этаж, но поуже основной постройки, что позволило окружить ее низкой террасой, огороженной высоким барьером. Слов нет, позиция выигрышная, но полоса расчищенной территории примерно в сотню метров шириной, опоясывающая Дом Рептилий, совершенно не просматривалась, если только не стоять на стене, глядя через край. Казалось, высокие мрачные заросли вот-вот хлынут через стену на террасу, подобно вязкому зеленому приливу, и погребут дворец в своих глубинах. Ночью джунгли превращались в море непроницаемой черноты. Все цвета исчезали, зато местные обитатели наполняли ее тысячами голосов, не похожих ни на что. На сотни километров вокруг не было ни одного человеческого жилья.
В ту ночь, когда я обучал Гитту, было необычайно ясно, звезды усеивали небо от верхушек деревьев до зенита. У Окраины Неба нет лун, а несколько ярких анклавов на орбите планеты опустились за горизонт, но террасу освещали десятки факелов, которые держали в пастях золоченые гамадриады, выстроившиеся на каменных пьедесталах вдоль стены. Кагуэлла был помешан на змеиной охоте. Последней его навязчивой идеей было поймать почти взрослую гамадриаду – в пару к юной особи, в настоящий момент обитавшей где-то в недрах Дома Рептилий. Кагуэлла ухитрился изловить ее в прошлом году.
Моя служба у него только начиналась, когда я принял участие в той охотничьей экспедиции… и тогда же впервые увидел его жену. Кагуэлла вручил ей охотничье ружье из своей богатой коллекции, и она даже сделала пару выстрелов, но это явно были ее первые в жизни выстрелы. В итоге Кагуэлла попросил меня дать ей несколько импровизированных уроков стрельбы, пока мы находились в лесу. Приказ есть приказ. Гитта даже кое-чему научилась, но было ясно, что из нее никогда не выйдет хорошего стрелка. Впрочем, это вряд ли имело значение: она не интересовалась охотой. Сохраняя стоическое спокойствие в течение всей экспедиции, Гитта совершенно не разделяла первобытной страсти Кагуэллы.
Вскоре даже Кагуэлла понял, что напрасно теряет время, пытаясь сделать из жены охотницу. Все же он настоял на том, чтобы по возвращении мы продолжали уроки – пусть не столь интенсивно, но регулярно. Теперь целью была самооборона.
– Зачем? – спросил я. – Если вы нанимаете людей вроде меня, вашей супруге можно не беспокоиться.
Разговор происходил в одном из пустых помещений вивария. Мы были одни.
– Таннер, у меня есть враги. Ты молодчина, и твои люди тоже, но они не идеальны. Убийцу-одиночку вы не остановите.
– Да, – согласился я. – Если это профи, он сумеет прикончить любого из вас, прежде чем вы поймете, что происходит.
– Профи вроде тебя, Таннер?
Я представил себе защитную систему Дома Рептилий – внутреннюю и наружную. Делом своих рук я мог гордиться.
– Нет, Кагуэлла. Для этой задачи нужен спец на голову выше меня.
– А что, такие есть?
– Всегда найдется кто-то лучше тебя. Вопрос в том, сколько стоят его услуги.
Он положил ладонь на пустой контейнер для амфибий:
– Тем более ей это необходимо. Один шанс лучше, чем ни одного.
Спору нет, в его словах присутствовала логика.
– Я научу ее кое-чему, раз вы настаиваете.
– Почему так неохотно?
– Огнестрельное оружие небезопасно в обращении.
Кагуэлла улыбнулся. Люминесцентные лампы, вмонтированные в пустые контейнеры, источали тусклый желтый свет.
– Что ж, это неплохая идея.
Вскоре мы начали упражняться. Гитта являла собой образец прилежания, но училась далеко не так быстро, как хотел Кагуэлла. Не то чтобы ей не хватало сообразительности, скорее, дело было в отсутствии моторных навыков и в слабой от природы связи между рукой и глазом. Если бы не настойчивость Кагуэллы, эти дефекты никогда бы не проявились. Нельзя сказать, что она была безнадежна. Но самые примитивные вещи, которые Амелия осваивала за час, требовали от Гитты целого дня мучительного труда. Будь она новобранцем в моей части, я нипочем бы не взялся за подобную задачу. Куда целесообразнее было бы подобрать ей какое-нибудь задание по способностям – скажем, разведку.
Но Кагуэлла захотел, чтобы Гитта научилась пользоваться оружием.
Впрочем, имелась достаточно веская причина, чтобы усердно исполнить распоряжение. Он хозяин, он в своем праве, а мое дело подчиняться. И нельзя пожаловаться на то, что времяпрепровождение было неприятным. Жена Кагуэлле досталась просто идеальная: настоящая красавица, северянка по происхождению, гибкая и подвижная, с мускулатурой танцовщицы и лепными высокими скулами. До этих занятий я не то что не дотрагивался до нее – у меня не было даже повода заговорить с ней. Хотя смелые фантазии я себе позволял частенько.
Каждый раз, когда мне приходилось поправлять ей стойку, мягко надавливая то на предплечье, то на затылок или плечи, мое сердце принималось колотиться. Я старался выдерживать мягкий, спокойный тон, какого требовала ситуация, но в голосе сквозило напряжение и смущение. Впрочем, если Гитта и заметила что-либо в моем поведении, она не подала виду. А может быть, она действительно была сосредоточена исключительно на учебе.
Неподалеку на террасе я установил высокочастотный полевой генератор. Гитта щеголяла в очках-термовизорах, их процессор воспринимал излучение генератора. Это было стандартное учебное оснащение из арсенала, собранного Кагуэллой за многие годы. Самая различная экипировка – краденая или приобретенная на черном рынке… Мне было из чего выбирать. Перед глазами Гитты, как на экране, появляются виртуальные «призраки», которые якобы движутся по террасе. Среди них есть враги и свои, но у нее будет лишь доля секунды, чтобы решить, в кого стрелять.
Вообще-то, это просто игра. Как я уже говорил, надо быть настоящим профи, чтобы иметь некоторый шанс проникнуть в Дом Рептилий. И ни один из убийц не даст Гитте драгоценных мгновений на раздумье.
Уже к пятому уроку прогресс был налицо. По крайней мере, девять из десяти мишеней она выбрала правильно – вполне допустимый уровень ошибок, с которым можно смириться. Я мог надеяться, что не окажусь тем десятым и не паду от рук своей ученицы.
Но до необходимого уровня было еще очень далеко.
Мы работали с огнестрельным оружием не потому, что лучевики были недоступны, а по той причине, что они слишком громоздки и тяжелы для отработки приемов самообороны. Ради безопасности я мог бы поколдовать, чтобы пистолет не срабатывал, когда на линии огня нахожусь я, или Гитта, или статуя гамадриады, – этими золочеными истуканами Кагуэлла очень дорожил. Но я понимал, что в ситуации, когда оружие не действует, урок теряет свою ценность. Поэтому я заряжал пистолет «умными» патронами. В пуле сидит крошечный процессор, который получает информацию со стрельбища, как и термовизоры Гитты. Процессор управляет микровыбросами газа, заставляющими пулю свернуть, когда траектория становится опасной. Если этого недостаточно, пуля самоуничтожается, превращаясь в облачко металлического «пара». Это, конечно, не самая безопасная процедура, но лучше получить ожог, чем дырку.
– Ну как мои успехи? – спросила Гитта, когда мы перезаряжали оружие.
– Вы научились метко стрелять. Но все же старайтесь целиться ниже – лучше в грудь, чем в голову.
– Почему в грудь? Муж сказал, что вы можете убить человека одним выстрелом в голову.
– У меня большой опыт.
– Это верно, однако… Правда ли, что вы, когда стреляете в человека…
– Ну да, поражаю зону мозга с определенной функцией. Не всем слухам следует верить. Пожалуй, выбрать одно из двух полушарий я еще могу, но относительно прочего…
– И все же у вас хорошая репутация.
– Да, неплохая. Но не более того.
– Если бы такое говорили о моем муже, он бы из своей репутации выдоил всю выгоду до капли. – Гитта бросила опасливый взгляд на окна верхнего этажа. – Но вы, Таннер, всегда стараетесь держаться в тени. Мне это больше по нраву.
– В тени я держусь по одной лишь причине: чтобы вы не приняли меня за того, кем я не являюсь.
Она посмотрела на меня:
– Не думаю, Таннер, что существует такая опасность. Похоже, я точно знаю, кто вы. Человек с чистой совестью, волею обстоятельств работающий на того, кому плохо спится по ночам.
– Моя совесть не так уж чиста, к сожалению.
– А у Кагуэллы ее, по-моему, нет вовсе…
Наши взгляды на миг встретились. Потом я занялся пистолетом.
– А вот и он! – повысила голос Гитта. – Помяни черта…
– Ну что, перемываете мне косточки? – Кагуэлла спустился на террасу с верхнего этажа. Что-то блестело у него в руке… просто бокал с «Писко». – Впрочем, разве можно обижаться на это?.. Как продвигается учеба?
– По-моему, вполне сносно, – сказал я.
– Не верь ни единому его слову, – вмешалась Гитта. – Я просто безнадежна, но Таннер слишком вежлив, чтобы это подтвердить.
– Успех даром не дается, – заметил я и добавил, обращаясь к Кагуэлле: – Теперь Гитта не только умеет стрелять, но и почти всегда знает в кого. Никаких чудес – она добилась этого усердным трудом и заслуживает похвалы. Но если вам нужно нечто большее, то этого будет нелегко достичь.
– Пусть продолжает, ей это не повредит. Разумеется, под твоим чутким руководством. – Он кивнул на пистолет, только что перезаряженный мною. – Ну-ка, покажи ей свой фокус.
– Который именно? – осведомился я, стараясь не раздражаться.
Обычно Кагуэлла остерегался называть мои нажитые тяжким трудом навыки фокусами.
Кагуэлла сделал глоток.
– Ты прекрасно знаешь, о чем я.
– Ладно, попробую угадать.
Я перепрограммировал пистолет, отключив корректировку траекторий. Если ему нужен фокус, он его получит – только пусть не пеняет на издержки.
Обычно, стреляя из маленького оружия, я принимаю классическую стойку – ноги слегка расставлены для равновесия, одна рука сжимает рукоять, другая поддерживает ее снизу, кисти подняты на уровень глаз и напряжены в ожидании отдачи, если стрельба ведется пулями, а не энергией. Но сейчас я держал пистолет в одной руке на уровне пояса, на манер старинного ковбоя с шестизарядником, и смотрел на пистолет сверху, а не вдоль ствола. Позиция была достаточно знакома, чтобы точно знать, куда полетит пуля.
Я нажал на спуск и влепил заряд в одну из «королевских кобр» Кагуэллы.
Затем подошел и оценил результат… вернее, нанесенный ущерб.
От попадания пули позолота на статуе растеклась, как масло, вокруг входного отверстия образовалась симметричная фигура наподобие лотоса. Принцип симметрии был задан изначально. Будь моей мишенью человек, я бы целился между глазами. Но череп гамадриады имеет несколько другое строение. Чтобы математически точно поместить пулю в соответствующее место, мне пришлось выстрелить ей в пасть.
– Браво, – похвалил Кагуэлла. – А ты хотя бы представляешь, сколько стоит эта змея?
– Меньше, чем мои услуги, – отозвался я, поспешно восстанавливая на процессоре пистолета безопасный режим.
Еще на миг задержав взгляд на искалеченной статуе, он покачал головой и усмехнулся: