Жизнь Гегеля. Книга первая

Книга Розенкранца «Жизнь Гегеля» состоит из трех «книг», первая охватывает период до его переезда в Йену около 1800 года, вторая – до переезда в Берлин около 1818 года, третья – время пребывания в Берлине.

Главы 1—6 – Молодость Гегеля

В книге 1 20 глав, очень неравномерных по объему, и первые шесть охватывают юность Гегеля до его отъезда в Тюбинген в 1788 году. Розенкранц описывает юность Гегнеля, частично опираясь «семейный альбом», предоставленный ему членами семьи Гегеля. Он описывает младшего брата Гегеля Карла и робкую младшую сестру Кристиану. Психологически можно было бы подумать, что, будучи старшим сыном, Гегель нес бы ответственность и ожидания своей семьи, но это лишь наши предположения. Розенкранц подчеркивает, что отец Гегеля, государственный служащий, имел довольно хорошие связи в Штутгарте, и поэтому Гегель встречался в семейном доме с известными персонажами из придворной и политической среды.

В отношении самого раннего периода жизни Гегеля Розенкранц делает несколько причудливых интерпретаций, например, что признание Гегелем швабского диалекта как отличительного свидетельствует о зачатке самосознания, но вскоре мы переходим на более твердую почву, поскольку Розенкранцу были доступны документальные свидетельства о школьных годах Гегеля.

В школе Гегель читал Цицерона и Шекспира («Виндзорские веселые жены»). Ему рано начинает нравиться история, которую ему преподавали в манере Юма и Вольтера, и он говорит об «утешениях наук среди превратностей жизни» (глава 3). Принципы Просвещения и изучение греческой и римской классики были основой преподавания в гимназии. Ему не нравится суеверие», которое он находит как в христианстве, так и у древних. Далее он читает Псалтирь, «Антигону» Софокла, Гомера и т. д. Он считал, что серьезность и спокойствие греков должны быть восприняты христианством, но в то же время не был некритичным поклонником античности.

Он также читал современные рецензии. Он начал вести листки с цитатами и выдержками из прочитанного, и эта привычка сохранилась у него на всю жизнь. По-видимому, эта привычка функционировала у него как своего рода обычная книга и была схожа с конспектированием лекций, поощряемым в некоторых моделях университетского образования. Это отражало интеллектуальный метод ставить себя на место других, и это тоже осталось с ним.

Его декламация и публичные выступления были и оставались слабыми. Он не повторял, а переосмысливал материал по ходу речи. Розенкранц отмечает, что он хорошо писал – и комментирует, что только глубина его мысли впоследствии помешала этому.

По окончании школы он зачитал замечательную речь о качестве образования в Карлшуле, восхваляя своих учителей, поддержку образования со стороны герцога и противопоставляя ее Турции, – речь, также отличающаяся благочестием.

Розенкранц считает, что личность Гегеля сформировалась к моменту окончания им школы и в дальнейшем не менялась. Он был ученым и научным работником высочайшего класса. Он не представлял себя как философ, но при встрече с ним вы имели дело с цельной личностью. Он считал, что контролируемая им страсть к карточным играм что-то говорит о современности. Меня поражает, что, несмотря на поздний интерес Гегеля к математике и натурфилософии, о научном вкладе в его образование почти ничего не известно.

Глава 7 – Тюбинген

С осени 1788 года Гегель посещал Тюбингенский университет (Штифт – монастырь, благотворительный фонд). На первом курсе он читал курс Шнуррера «История апостолов и псалмов», «Псалмы и католические послания» того же автора и курс Флатта «De Natura Deorum» («Природа богов») Цицерона. Он уже читал Цицерона – значительное ветхозаветное содержание курса было для меня новостью.

На втором курсе он прослушал курсы Рёслера по истории философии и Флатта по метафизике и естественной теологии. Метафизика охватывала бессмертие души, свободу воли. Флатт (ум. в 1821 г.) преподавал кое-что из Вольфа и Канта и считался проницательным критиком Канта с либеральными взглядами – Гегель уже знал «Логику» Вольфа с 14 лет.

На третьем курсе он изучал у Шторра, во-первых, Евангелие, Римлянам и другие послания, а во-вторых, догматику. Атмосфера Шторра во многом была связана с Просвещением, но содержание занятий могло быть педантичным.

О работе самого Гегеля в бакалавриате известно, что он проповедовал на темы Исаии 61.7—8 и Матфея 5.1—16. Оказалось, что это Завет с Израилем и Нагорная проповедь соответственно. Примечательно, что в своей собственной рукописи о жизни Иисуса Гегель просто цитирует Нагорную проповедь, очевидно, не в силах придать ей кантовский поворот, который ему удается ранее. Розенкранц отмечает, что другие проповеди представляют собой сухие и морализаторские интерпретации христианства. Это обычная черта проповедей эпохи Просвещения.

Сохранилась еще одна беседа о преимуществах чтения греческих и римских писателей. Он утверждает, что мы узнаем много нового об обычаях израильтян и являемся проводником философии, поскольку находим «срединный путь», на котором истина находится через взаимные противоречия древних школ. Он также изучал анатомию и ботанику.

В целом, я нахожу примечательным то, что он в значительной степени изучал Ветхий Завет – что, конечно, не отражено в «Феноменологии». Таким образом, может оказаться, что представление о лютеранском христианстве как о сосредоточенном на обетованиях Евангелий, рассматриваемых вне контекста, является чрезмерным и анахроничным.

Глава 8 – Студенческая жизнь

Гегель запомнился как весельчак, участвовавший в попойках, рано встававший, игравший в карты, пренебрегавший поначалу теологией и читавший в основном Канта. Он также читал Руссо и любил дикий язык книги Иова (это в предпочтение Канту). За свою неорганизованность в учебе он отстал от своих студентов (эти места воспринимались серьезно), но потом попытался наверстать упущенное. Он также занимался английским и, по-видимому, французским. Его манера поведения привела к прозвищу «старик» (Лоуренс Дики может рассказать об этом подробнее). Он восхищался девушкой Августиной, как и некоторые другие, но без видимого эффекта.

Во время Французской революции он вместе с Шеллингом (на несколько лет младше его) посадил дерево свободы. Клопшток, Шиллер, Кант и Якоби поначалу приветствовали французскую революцию, видя в ней «подлинно философское зрелище». В Штифте был создан политический клуб. Вскоре власти начали расследование, и некоторые студенты уехали в Страсбург. Вскоре поблизости был расквартирован эмигрантский полк, и начались дуэли. Гегель спорил с отцом об аристократизме последнего, но вскоре ему стали не нравиться такие фразы, как свобода, равенство, права человека, он считал их «пустыми». Это относится примерно к 1791 году, возможно, с некоторыми воспоминаниями чуть более позднего времени.

Глава 9 – Диссертация на соискание степени магистра 1790 года

В этой главе рассматривается диссертация, которую Розенкранц приписывает Гегелю, но которая, по словам французского переводчика Осмо, на самом деле была написана его наставником и обсуждалась Гегелем только после двух лет работы в Штифте. В любом случае она представляет определенный интерес.

Диссертация посвящена «границам человеческого долга, абстрагируясь от бессмертия души» и ставит вопрос о Канте. Аргумент состоит в том, что чувственность и разум настолько переплетены, что являются основой единого, уникального [человеческого] субъекта. Таким образом, не существует *чисто* моральных действий, но скорее можно выделить степени моральной культуры. Аргумент состоит в том, что некоторое чувство долга сохранится, но по шкале от необходимости, полезности, совершенства высшее будет страдать больше всего от отсутствия веры в бессмертие и Божественное провидение.

Отсюда видно, что критика Гегелем стоицизма Канта и исторического подхода к морали была не уникальна для него, а заимствована из исследований его студенческих лет. Розенкранц этого не замечает, поскольку, конечно же, считает, что Гегель написал это сам.

Глава 10 – Диссертация 1793 года

Здесь также речь идет о документе, который, по мнению Осмо, был написан не Гегелем. К сожалению, он не приводит своего источника для обоснования этой точки зрения, но поскольку сам документ представляется менее интересным, я обойду его стороной.

Глава 11 – Гегель, Гёльдерлин и Шеллинг

В упомянутом семейном альбоме Гёльдерлин написал слова Гёте:

Желание и любовь – это крылья.

Которые дают полет великим деяниям

и девиз «Hen kai pan» («Один и все»). Оба они были связаны мировоззрением французских люмьеров (секуляризирующего просвещения во Франции), но в то же время пили культуру Греции. В случае Гегеля это, в частности, означало трагика Софокла. Вскоре Гёльдерлин отправился в Йену (недалеко от Веймера, где останавливался Гёте). Здесь он услышал Фихте, который еще не был уволен, и написал о нем Гегелю. Примерно в это время Гегель также читал Платона, Канта и Якоби.

Шеллинг был на пять лет моложе Гегеля и был сыном прелата, поэтому его лучшие дни в это время были впереди.

Глава 12 – Гегель как воспитатель в Швейцарии осенью 1793 – 1796 гг.

Главное, чего не хватает в этой главе, – упоминания о немецком переводе революционной книги Гегеля о правах граждан Во, на которую ссылаются более поздние биографы. Я не уверен, знал ли Розенкранц об этом и не упомянул, или это было обнаружено только позже – и, конечно, возможно, он упоминает об этом позже.

Розенкранц рассказывает, что Гегель был знаком с политически активным юристом в Штутгарте и художником в Берне (Швейцария), где он преподавал. Он замечает, что Гегель жил во многих интересных городах и не оседал в одном. В 1795 году он посетил Женеву, которая находится во франкоязычной части Швейцарии, а также Бернские Альпы. Таким образом, материал о реакции Гегеля на швейцарские горы относится к 1844 году, когда вышла книга Розенкранца. Я не знал, что он был в Женеве. Он не восхищался ни возвышенностью, ни величием, ни спокойствием гор – они мертвы, говорил он, и ничего не делают для воображения. Зато ему нравились ручьи, как вечное становление, и Розенкранц связывает это со своей философией, как он часто пытается сделать, более или менее правдоподобно. Однако Розенкранц также сообщает, что Гегель сказал, что «физико-теологии нечего сказать в присутствии таких гор», что, как я бы сказал, является мыслью о возвышенном, выступающем под другой личиной.

Ссылаясь на другие фрагменты бернского периода, Розенкранц цитирует Гегеля, противопоставляющего «христианскую легенду» «греческому мифу». Это наводит меня на мысль, что в это время он еще не определился в своих религиозных взглядах. Розенкранц интерпретирует этот текст как указание на то, что «его вера еще в смятении». Конечно, вполне разумно, что со временем взгляды Гегеля могли развиваться, и, похоже, так оно и было. У Лоуренса Дики есть и другая, более ортодоксальная интерпретация этого раннего текста (я думаю, что речь идет о «Фрагментах о народной религии»). В следующей главе он обсуждает прочтение Гегеля в это время.

Глава 13 – Теологические и исторические исследования швейцарского периода

Розенкранц замечает, что работы Гегеля – это продукт артистизма, который помещает индивидуальный факт в универсальный контекст; работы Шеллинга, напротив, являются более спонтанными излияниями радости открытий. Он перемежает свое повествование интересными комментариями такого рода. Он рассуждает о теологии и истории.

Теология

Розенкранц отмечает, что в Швейцарии Гегель «полностью эмансипировался от мертвой теологии Тюбингена». Конечно, это не очень лестно для Тюбингена. Розенкранц объясняет это тем, что центральной для Гегеля стала идея «любви», которую он представлял себе как «бытие с собой в другом» (что означает любовь как идентификацию, я полагаю), на что указывал Христос. Царство любви» (церковь), по его мнению, было слишком ограниченным и ошибочным, поскольку оно отрезало себя от науки, искусства и государства, что, предположительно, является критикой Тюбингена.

Гегель развивает идею «позитивной» религии, в которой внешний авторитет выносит решения по поводу проявлений благочестия. Имеется в виду материал, опубликованный на английском языке в «Ранних теологических сочинениях Гегеля» (изд. Knox, OUP). Однако Розенкранц также описывает некоторые из источников, которые Гегель читал, в том числе:

Мосхайм («Церковная история», предположительно)

Кант

Фихте

Спиноза («Трактат теологии и политики»)

романы Мариво

Книга Мосхайма была стандартной протестантской церковной историей своего времени и также доступна на английском языке. Работы Спинозы, на мой взгляд, более ценны, чем его «Этика», и широко читались в протестантских кругах (хотя и некритично).

В свете отсутствия ссылок на Ветхий Завет в «Феноменологии» интересно отметить замечание Розенкранца о том, что мнения Гегеля о еврейской истории сильно колебались. Так, он пишет об Аврааме и Моисее в «Духе христианства и его судьбе», игнорирует ее в «Феноменологии», рассматривает ее как близкую немецкому духу в «Философии права», сравнивает ее с Грецией и Римом в «Философии религии» и с Персией в «Философии истории». Кое-что из этого объясняется развитием его собственных взглядов.

Что касается собственно христианства, то Розенкранц отмечает, что «Мессия» Клопштока появился в 1773 году вместе со многими подобными работами, и Гегель тоже пишет «Жизнь Иисуса», в которой он рассматривается как учитель нравственности, исключая чудеса и игнорируя «Письма Павла». В Тюбингене Гегель предпочел Иисусу Сократа, поскольку Сократ не проводил никаких церемоний и не привязывал к себе учеников, но в Берне он меняет свое мнение. С ноября 1795 по апрель 1796 года он пишет «Критику позитивной религии» (по-английски «Positivity of the Christian Religion»), в которой задается вопросами: как возможна народная религия? как удовлетворить воображение и понимание? каково соотношение общественной и частной религии? как должны быть связаны церковь и государство? Чем глубже была его любовь к «историческому Христу», говорит Розенкранц, тем больше он разочаровывался в доктрине. Конечно, это делает Гегеля родоначальником всего направления мысли об «историческом Иисусе», каковым он и был на самом деле. Гегель пишет о том, что нельзя заставлять чувственность подчиняться фиксированной доктрине или иметь воскресное и будничное «я» вне связи друг с другом. Он считает раннехристианскую общину благ неприменимой в современном государстве и утверждает, что «христианское равенство» часто является пустым символом.

История

Обращаясь к истории, Гегель в это время читал:

Гиббон – «Упадок и падение» (знаменит своим рассказом о происхождении христианства)

Монтескье – «Склонность к любви».

Юм – История Англии (консервативное изложение своего предмета)

Шиллер – Тридцатилетняя война (чтобы мы не забывали, что Шиллер был также историком)

Рейналь – История двух Индий

Наряду с вышеперечисленным он читал историю церкви и менее известные немецкие тексты. Он сделал набросок того, что он считал главными страстями, действующими в истории (предположительно, честолюбие и т. п.). Многие афоризмы, написанные им в это время, были опубликованы в книге Hoffmeister Dok [umente…]. Мне неизвестно, чтобы этот материал появлялся на английском языке. Розенкранц отмечает, что наибольшее стилистическое влияние на Гегеля оказал Кант. Гегель также вынашивал некоторые политические планы и читал Бенжамена Констана, которого он продолжал читать до последних дней своей жизни. Констан был критиком революции, и это, возможно, повлияло на более консервативные аспекты мышления Гегеля.

Глава 14 – Переписка Гегеля и Шеллинга (1794—95)

В этой главе представлены четыре ранних письма Гегеля к Шеллингу из бернского периода жизни Гегеля, то есть до знаменитого письма, написанного незадолго до того, как он присоединился к Шеллингу в Йене. Первая часть книги Розенкранца охватывает период до переезда в Йену около 1800 года, когда началась его публичная жизнь. Интересным в этих главах является то, в какой степени они воспроизводят материал, который, как часто думают, не был напечатан до XX века Нолем и другими в Германии. На самом деле большая его часть была доступна в Розенкранце, либо в кратком изложении, либо в оригинале. Другой интересный момент – это собственная точка зрения Розенкранца на развитие Гегеля, часто в виде кратких замечаний в начале глав.

Розенкранц начинает с того, что, хотя Гегель углублял свои знания, размышляя над прочитанным, он делал это без внешних насильственных изменений направления. Гегель прогрессирует, а не скачет из крайности в крайность, как он выражается. На мой взгляд, это указывает на некую смесь исторического метода и спокойного или ученого нрава Гегеля, который остается рядом с фактами, которые он поглощает. Розенкранц также выражает это, говоря, что Гегель «сделал себя чужим для самого себя», основываясь на наблюдении.

Находясь в Берне, Гегель изучал Шеллинга, Канта и Фихте, Платона, Аристотеля и Спинозу. Конечно, многие работы Фихте и тем более Шеллинга к этому моменту еще не были опубликованы. Далее Розенкранц иллюстрирует свой взгляд на Гегеля сравнением с Шеллингом, ссылаясь на Карла Бахмана, который в 1810 году сравнил Шеллинга с Платоном, а Гегеля с Аристотелем.

На английском языке это сравнение было использовано Хатчесоном Стирлингом в его книге «Тайна Гегеля» (1865). Розенкранц говорит, что Шеллинг порвал с субъективным идеализмом, но часто только путем предчувствия: цитируя поэтов и используя схоластические термины (часто на латыни). В 1792 году Шеллингу была присуждена докторская степень, а в 1793 году он опубликовал свою работу. Гегель написал ему в следующем году. Розенкранц воспроизводит письма Гегеля, но не ответы Шеллинга – Шеллинг к тому времени, конечно, был еще жив и затаил некоторую обиду на Гегеля и, возможно, не позволил бы этого. Из четырех писем:

Первое письмо (декабрь 1794 г.) мало что значит. Гегель пишет новому знакомому, спрашивает о должности и об ответах Канту по вопросам религии, о новостях о французской гильотине и т. д. Шеллинг отвечает.

Во втором письме (январь 1795 г.) он сообщает, что (Гегель) изучает Канта и считает, что было бы «интересно» потревожить кантовскими идеями «теологов» в их «готическом храме». Он упоминает «Критику всякого откровения» Фихте (1792), которую поначалу приняли за работу Канта. Он спрашивает, насколько, отталкиваясь от кантовского морального закона, мы можем пересмотреть идею Бога. Он по-прежнему говорит о разуме, свободе и «невидимой церкви» как о главных словах. Шеллинг отвечает.

В третьем письме (апрель 1795 г.) он обращается к политике и презрительно отзывается о самоизбирающемся «суверенном совете». Он предсказывает, что Кант вызовет революцию идей в Германии, хотя идея Бога как «абсолютного Я» останется эзотерической. Он изучает «постулаты практического разума» Канта (то есть Бога, свободу и бессмертие) вместе с несколькими печатными листами Шеллинга и собирается углубиться в «Wissenschaftslehre» Фихте (1794), говоря, что люди будут испытывать головокружение от чрезвычайной высоты, с которой пишет Фихте. Идеи человеческого достоинства и свободы пустили корни, и в этом смысле он связывает свой политический опыт с тем значением, которое он приписывает философии Канта. Здесь философские доказательства, религия и политика идут рука об руку. Он не одобряет тот факт, что церковь учит человеческой испорченности в угоду деспотизму. (Если позволите, это раннее свидетельство того, что «революция идей», о которой говорится в «Науке логики» и других работах, была начата Кантом и с которой он связывает политическую реформу. Мне также кажется, что это немного жестко по отношению к церкви, учитывая, что правители были подвержены первородному греху в той же степени, что и управляемые, но мы должны позволить Гегелю говорить о своем собственном опыте). Гегель также ссылается на «Письма об эстетическом воспитании человека» Шиллера и упоминает, что Гёльдерлин учился у Фихте в Йене.

В четвертом письме (август 1795 г.) Гегель упоминает ранние работы Шеллинга «Я как принцип философии» и «Возможность формы философии вообще» и выражает беспокойство, что люди не откажутся от идеи не-Я даже тогда, когда идеи Канта станут достоянием гласности. (Если позволите, я еще раз вмешаюсь, это кажется достаточно правдоподобным и является одним из центральных недостатков немецкой идеалистической традиции с тех пор и до наших дней). Гегель упоминает о выступлениях против Фихте в Йене и, что интересно, называет себя слабым в церковной истории. Глава обрывается с окончанием четвертого письма.

Глава 15 – Переписка Гегеля с Гёльдерлином

Розенкранц рассказывает, как Гёльдерлин нашел для Гегеля другую работу репетитора во Франкфурте-на-Майне в Западной Германии, которую Гегель принял под честное слово Гёльдерлина – немного заложника фортуны, как можно подумать, и читателю остается ждать, как все обернется во Франкфурте.

Розенкранц воспроизводит в этой связи письмо Гегеля, которое он датирует летом 1796 года, но Осмо считает, что его следует отнести к ноябрю 1796 года, поскольку оно отвечает на письмо Гёльдерлина, датированное октябрем 1796 года. В письме Гегель пишет, что учитель должен формировать характер, но может делать это только в гармонии с родителями, и он предстает как весьма проницательный и говорящий из опыта, что, конечно, так и было. В вопросах зарплаты он охотно полагается на Гёльдерлина, что звучит как наивность. Семья, в которой ему предстоит жить, – это Гогели.