Чернильная смерть
По двери нетерпеливо забарабанили.
– Да иду я, иду!
Нашаривая штаны, Фенолио споткнулся о пустые фляги. Как болят у него все кости! Проклятая старость! Ну почему он не сочинил повесть, где все оставались бы вечно молодыми? «Потому что это было бы смертельно скучно», – думал он, натянув одну шершавую штанину и путаясь во второй.
– Извини, Мортимер! – крикнул он. – Стеклянный человечек забыл меня разбудить!
Со стола послышалось ворчание Розенкварца, но голос, отозвавшийся из-за двери, принадлежал не Мортимеру, хотя звучал почти так же чарующе. Орфей! Помяни только черта… Что ему тут надо? Хочет пожаловаться, что Розенкварц за ним шпионит? «Уж если кому-то здесь пристало жаловаться, так мне, – думал Фенолио. – Ведь это мою историю он уродует и грабит! Баранья Башка, Сырная Голова, Жаба Надутая, Барабашка…» – У Фенолио было для Орфея много прозвищ, одно лестней другого.
Мало, что ли, того, что Орфей без конца посылает к нему мальчишку? Теперь, значит, сам заявился? Небось опять хочет забросать его сотнями идиотских вопросов. Сам виноват, Фенолио! Как часто он проклинал слова, которые написал тогда в шахте, поддавшись уговорам Мегги! «И он позвал другого, помоложе, по имени Орфей – искусного в плетении словесной ткани, хотя и не достигшего еще такого мастерства, как сам Фенолио, – и решил научить его всему, что умел, как это делает в один прекрасный день всякий мастер. Какое-то время Орфей будет вместо него играть со словами, соблазнять и лгать, создавать и разрушать, прогонять и призывать обратно с их помощью, а Фенолио тем временем дождется, чтобы усталость прошла, чтобы любовь к писательству снова пробудилась в нем, и тогда отошлет Орфея обратно в тот мир, откуда он его вызвал, чтобы Орфей свежими, нетронутыми словами поддержал жизнь в его истории».
– Надо немедленно вписать его обратно! – Фенолио в сердцах пнул пустую флягу. – Сию же минуту!
– Вписать? Подумать только, я слышу слово «писать»! Ушам не верю… – насмешливо пропищал Розенкварц за его спиной.
Стеклянный человечек снова обрел свой нормальный цвет. Фенолио запустил в него сухой хлебной коркой, но промахнулся. Розенкварц сочувственно вздохнул.
– Фенолио! Открой, я знаю, что ты дома!
До чего же ненавистен ему этот голос! Засевает его мир словами, как сорной травой. Его, Фенолио, собственными словами!
– Нет меня дома! – пробурчал старик. – Для тебя меня никогда нет дома, Баранья Башка.
«Фенолио, а Смерть – мужчина или женщина? А Белые Женщины были когда-то людьми? Фенолио, ну как же я верну Сажерука, если ты даже самых простых законов этого мира объяснить не можешь?» Черт побери, да кто его просил возвращать Сажерука? Тот все равно бы погиб, останься история такой, как написал Фенолио. А что до «простых законов» – с каких пор жизнь и смерть стали простыми вещами? Откуда ему знать, тысяча чертей, как все это устроено в его или любом другом мире? Он никогда не задумывался о смерти или о том, что наступает потом. Зачем? Пока человек жив, его это не касается. А когда умер – тогда его, скорее всего, уже вообще ничто не касается.
– Конечно, он дома! Фенолио! – это был голос Минервы.
Проклятье, Баранья Башка догадался спросить квартирную хозяйку. Неплохо придумано. Нет, дураком Орфей не был, это уж точно.
Фенолио затолкал под кровать пустые фляги, натянул вторую штанину и отпер дверь.
– Ну вот! – Минерва окинула его неодобрительным взглядом с нечесаной головы до босых ног. – Я сказала гостю, что ты дома.
Какой понурый у нее вид! И какой измученный. Она теперь работала в замке на кухне. Фенолио попросил Виоланту пристроить ее туда. А поскольку Зяблик любил ночные пиры, Минерва часто приходила домой лишь под утро. В конце концов она просто умрет от изнеможения и бедные детишки останутся сиротами. Господи, какой ужас! Во что превратилась его чудесная Омбра!
– Фенолио! – Орфей вошел в комнату, отодвинув стоявшую в дверях Минерву.
На губах его играла омерзительно-невинная улыбка, которую он всегда использовал для маскировки.
И конечно, он принес с собой список – бесконечный список вопросов. Страшно представить, сколько стоит его одежда. Откуда такие деньги? Даже в зените своей придворной карьеры Фенолио не нашивал подобных нарядов. Ах да, он же вычитывает клады…
Минерва молча пошла вниз по крутой лестнице, а за спиной Орфея вырос громила, который, даже пригнув голову, задевал макушкой притолоку. А, знаменитый телохранитель. Скромная каморка Фенолио словно стала еще меньше, когда в нее вдвинулась эта гора мышц. Зато Фарид занимал совсем немного места, хотя сыграл в этой истории очень заметную роль. Фарид, Ангел Смерти… Он следовал за своим хозяином с таким смущенным видом, словно стыдился общества, в котором оказался.
– Фенолио, мне очень неловко тебя беспокоить, – самоуверенная улыбка Орфея противоречила его словам, – но, боюсь, я обнаружил еще несколько неувязок.
«Неувязок!»
– Я уже посылал к тебе Фарида с этими вопросами, но на некоторые ты дал очень странные ответы.
Орфей с важным видом поправил очки и вынул из-под тяжелого бархатного плаща книгу. Да, Баранья Башка притащил с собой книгу Фенолио в тот мир, о котором она рассказывала, – «Чернильное сердце», последний уцелевший экземпляр. И что же, вернул он автору его сочинение? Ничуть не бывало. «Мне очень жаль, Фенолио, – заявил он с великолепно отработанной высокомерной миной (маску старательного ученика Орфей перестал носить очень быстро), – но эта книга – моя. Ты ведь не станешь всерьез утверждать, что автор является законным владельцем всех экземпляров написанной им книги?» Наглый молокосос! Как он смеет так разговаривать с ним, творцом всего вокруг, даже воздуха, которым он дышит?
– Опять будешь допрашивать меня про Смерть? – Фенолио сунул босые ноги в стоптанные сапоги. – Зачем? Чтобы морочить бедного мальчишку, который верит, что ты вернешь Сажерука от Белых Женщин, и ради этого позволяет себя эксплуатировать?
Фарид сжал зубы. Куница Сажерука сонно моргала у него на плече – или это был Пролаза?
– Что за чушь ты несешь! – В голосе Орфея звучала нескрываемая обида (он вообще легко обижался). – Можно подумать, мне трудно найти прислугу! У меня шесть служанок, телохранитель, кухарка и этот парень. Я в любой момент могу пополнить свой штат, стоит только захотеть. Ты прекрасно знаешь, что я хочу вернуть Сажерука вовсе не ради мальчишки. Просто он нужен в этой повести. Без него она и вполовину не так хороша: растение без цветов, небо без звезд…
– Лес без деревьев?
Орфей покраснел как маков цвет. Ах, как же приятно было его высмеивать – одно из немногих удовольствий, еще остававшихся у Фенолио.
– Ты пьян, старик! – рявкнул Орфей.
Его голос не всегда звучал мелодично.
– Пьян я или нет, а в словах понимаю по-прежнему в сто раз больше тебя. Ты-то умеешь только перелицовывать готовое платье! Там распорол, тут отрезал, сюда притачал, как будто книга – старый пиджак! И нечего мне рассказывать, как нужен Сажерук в этой истории. Ты, может быть, помнишь, что у меня он погибал раньше и поэтому не мог добровольно отправиться к Белым Женщинам. Кем ты себя вообразил, чтобы являться сюда и поучать меня о моей же повести? Взгляни лучше на это безобразие! – Фенолио в ярости показал на переливающееся всеми цветами радуги гнездо фей над своей кроватью. – Разноцветные феи! С тех пор как они выстроили свое омерзительное гнездо у меня над кроватью, мне снятся по ночам кошмары! И к тому же они воруют у синекожих запасы корма!
– Ну и что? – Орфей пожал пухлыми плечами. – Зато красиво! Мне просто показалось скучно, что они все синие.
– Ах вот как, скучно тебе показалось! – Фенолио заорал так, что разноцветная фея прекратила свой вечный щебет и высунулась из безвкусного гнезда. – Тогда напиши себе собственный мир! А мой оставь в покое, ясно тебе? Этот мир мой! И мне надоело смотреть, как ты его поганишь! Я, конечно, совершил в жизни немало ошибок, но ни одна и в сравнение не идет с тем, что я натворил, выписав тебя сюда!
Орфей со скучающим видом рассматривал свои ногти. Они у него были обкусаны до мяса.
– Не могу я больше это слушать, – сказал он угрожающе тихим голосом. – Всю эту чушь про «я тебя сюда выписал, она тебя сюда вычитала». Единственный человек, который здесь сейчас пишет и вычитывает, – я. Тебе, старик, слова давно уже не повинуются, и ты это знаешь.
– Ничего, мы с ними еще помиримся! И первое, что я напишу, будет обратный билет для тебя!
– Ах вот как? И кто же прочтет эти замечательные слова? Насколько я знаю, тебе, в отличие от меня, нужен чтец.
– Ну и что? – Фенолио подошел к Орфею так близко, что тот недовольно заморгал дальнозоркими глазами. – Я попрошу Мортимера! Его не зря называют Волшебным Языком, хотя сейчас он носит другое имя. Спроси Фарида! Если бы не Мортимер, он бы и сейчас еще сгребал верблюжий навоз в своей пустыне…
– Мортимер! – Орфею с трудом удалось изобразить презрительную усмешку. – Ты, видно, совсем потопил мозги в вине и не знаешь, что происходит в твоем мире.
Мортимер уже не читает. Переплетчик превратился в разбойника, и эту роль скроил для него ты.
Телохранитель странно хрюкнул – возможно, это был смех. До чего отвратительный тип, интересно, кто его написал – Орфей или сам Фенолио? Старик несколько секунд с раздражением глядел на Дуботряса, а потом снова повернулся к Орфею.
– Я не кроил для него эту роль, – сказал он. – Как раз наоборот: я использовал Мортимера как лекало для этой роли… Но играет он ее отлично, судя по слухам. Только это не значит, что у Перепела нет больше волшебного языка. К тому же у него очень способная дочь.
Орфей снова уставился на свои ногти, а его телохранитель тем временем пожирал остатки завтрака Фенолио.
– Вот как? И ты знаешь, где он? – спросил он как бы невзначай.
– Конечно. Он собирается прийти… – Фенолио внезапно смолк, потому что мальчишка шагнул к нему и зажал ему рот ладонью.
Мальчишка… И почему Фенолио никак не может запомнить его имя? «Старческий склероз», – ответил он себе.
– Никто не знает, где скрывается Перепел! – Угольно-черные глаза смотрели на Фенолио со жгучим упреком. – Никто!
Разумеется. Болван. Забыл, что ли, что Орфей желтеет от зависти, стоит упомянуть имя Мортимера, и что он свой человек при дворе Зяблика? Фенолио хотелось откусить себе язык.
Орфей улыбнулся:
– Не смотри на меня с таким испугом, старик! Переплетчик, стало быть, решил посетить Омбру. Какое нахальство! Видно, хочет показать, что в песнях поют правду о его безумной храбрости. Что ж, пусть покрасуется, прежде чем его повесят. Потому что именно такой конец его ждет. Как и всех безумно храбрых героев. Уж мы-то с тобой это знаем, правда? Не волнуйся, я не собираюсь выдавать его палачам. Это сделают другие. А я хотел только расспросить его о Белых Женщинах. Не так много людей, которые встречались с ними и остались живы, поэтому я с удовольствием бы с ним побеседовал. О таких выживших ходят весьма интересные рассказы.
– Я ему передам, если будет случай, – сказал Фенолио резко, – но что-то мне не верится, что он станет с тобой разговаривать. Ведь он познакомился с Белыми Женщинами только потому, что ты так услужливо отправил его под пулю Мортолы… Розенкварц! – Фенолио изобразил гордую поступь, насколько позволяли стоптанные сапоги. – Я ухожу по делам. Проводи наших гостей, но держись подальше от куницы!
Фенолио сбегал по крутой лестнице почти так же торопливо, как в тот день, когда к нему заявился Баста. Мортимер наверняка уже ждет его у ворот замка! Что, если Орфей пойдет к Зяблику докладывать об услышанном и увидит его там?
На середине лестницы его догнал мальчишка. Фарид. Ну конечно. Его зовут Фарид. Склероз, что поделаешь.
– Волшебный Язык правда сюда собирается? – шепотом спросил он. – Не бойся! Орфей его не выдаст. Пока. Но в Омбре для него все равно слишком опасно. Он придет с Мегги?
– Фарид! – Орфей глядел на них сверху, словно был повелителем этого мира. – Если старый дурак не передаст Мортимеру того, о чем я просил, сделай это за него. Ясно?
«Старый дурак, – повторил про себя Фенолио. – О боги книг, верните мне власть над словами, чтобы я мог наконец убрать эту чертову Баранью Башку из моей повести!»
Он хотел достойно ответить Орфею, но слова опять вышли из повиновения, а Фарид уже нетерпеливо тащил его за собой.
Печальная Омбра
«Придворные звали меня Счастливым Принцем. О! Если удовольствия могут принести счастье, как я был счастлив! А потом я умер. И сейчас они поставили меня так высоко, что я вижу всю скорбь и всю нищету моего города. И хоть сердце у меня теперь оловянное, я не могу не плакать».[5]
Оскар Уайльд. Счастливый принцФарид рассказывал Мегги, как трудно теперь попасть в Омбру, и она передала Мо его слова: «Стражники теперь не те безобидные дураки, что стояли там раньше. Подумай заранее, что им ответить на вопрос, зачем ты идешь в город. Чего бы они ни потребовали, веди себя смирно и покорно. Обыскивают редко. Если повезет, могут просто кивнуть – проходи, мол».
Им не повезло. Стражники остановили их. Мегги мучительно напряглась, когда один из солдат жестом велел Мо спешиться и потребовал предъявить образчик его ремесла. Пока стражник разглядывал книгу, переплетенную из рисунков Резы, Мегги со страхом вглядывалась в полускрытое шлемом лицо, пытаясь угадать, не встречались ли они в замке Змееглава. А что, если солдат обнаружит нож, спрятанный в поясе Мо? За один этот нож его могли убить. В Омбре носить оружие разрешалось только оккупантам. Но Баптиста сшил пояс так умело, что даже опытные руки стражника не нащупали ничего подозрительного.
«Хорошо, что у Мо есть нож», – думала Мегги, когда через окованные железом ворота они въезжали мимо выставленных копий стражи в город, находившийся теперь под властью Змееглава.
Мегги не была в Омбре с тех пор, как отправилась с Сажеруком в тайный лагерь комедиантов. Казалось, прошла вечность с тех пор, как она бежала по этим улицам с письмом Резы, извещавшим, что Мортола стреляла в ее отца. На мгновение она уткнулась лицом в спину Мо, охваченная счастьем от того, что он снова с ней, живой, здоровый, и что она наконец покажет ему то, о чем столько рассказывала: мастерскую Бальбулуса и библиотеку Жирного Герцога. На этот чудесный миг она забыла о страхе, словно Чернильный мир принадлежал сейчас только им двоим.
Омбра нравилась Мо. Мегги видела это по его лицу, по тому, как он смотрел вокруг, придерживая коня, внимательно оглядывая улицу за улицей. Конечно, захватчики искалечили город, но красота, вложенная строителями в порталы, колонны и арки, осталась на месте. Ее нельзя было увезти с собой, а разбитая на куски, она теряла всякую ценность. Поэтому под окнами и балконами Омбры по-прежнему цвели каменные цветы, по колоннам и карнизам вился каменный плющ, а на стенах из светлого песчаника гротескные маски высовывали языки из странно перекошенных ртов и плакали каменными слезами.
Лишь герб Жирного Герцога был повсюду разбит, и льва можно было угадать только по остаткам гривы.
– Вон та улица справа ведет к рыночной площади, – шепнула Мегги, и Мо кивнул, словно во сне.
Похоже, пока они скакали по городу, в его ушах звучали слова, описывающие то, что он видел теперь своими глазами. Мегги слышала о Чернильном мире только от матери, а Мо без конца читал и перечитывал книгу Фенолио все те годы, что пытался отыскать в ее словах Резу.
– Все так, как ты себе представлял? – тихо спросила Мегги.
– Да, – так же тихо отозвался Мо. – Так – и не так.
На рыночной площади толпился народ, словно в мирные времена Жирного Герцога, только теперь в этой толпе почти не было мужчин. И комедианты снова были тут. Да, шурин Змееглава открыл бродячим артистам доступ в город. Правда, ходили слухи, что пускали на самом деле только тех, кто соглашался шпионить для Зяблика.
Мо осторожно объехал кучку детей. Детей в Омбре было много, только отцы их погибли.
Мегги увидела над детскими головками вращающийся факел, потом второй, третий… Искры гасли в прохладном воздухе. «Фарид?» – подумала она, хотя знала, что после смерти Сажерука он не выступает больше с огненными фокусами. Но тут Мо поспешно натянул на лицо капюшон, и взгляд Мегги натолкнулся на жирно смазанное лицо с неизменной сияющей улыбкой.
Коптемаз.
Мегги ухватилась за плащ Мо, но отец ехал себе дальше, будто и не заметил человека, который однажды уже выдал его. Дюжина комедиантов, если не больше, заплатила жизнью за то, что Коптемаз знал об их тайном лагере, и Мо едва не оказался в числе жертв. Всей Омбре было известно, что Коптемаз – свой человек во Дворце Ночи, который за свое предательство получил немало денег лично от Свистуна, и что теперь он в отличных отношениях также и с Зябликом; и все же он стоял, улыбаясь, посреди рыночной площади – единственный огненный жонглер в Омбре вне конкуренции, потому что Сажерук погиб, а Фарид не желал больше играть с огнем. Да, в Омбре и правда сменился хозяин. Для Мегги не могло быть более ясного свидетельства этому, чем лоснящееся жиром лицо Коптемаза с неестественной улыбкой. Говорят, алхимики Змееглава поделились с ним своими рецептами, и огонь, с которым он теперь выступал, был темный, коварный и убийственный, как порох, который Коптемаз в него подмешивал, потому что иначе пламя ему не подчинялось. Силач рассказывал Мегги, что дым от этой смеси действовал одуряюще и зрителям казалось, будто они видят перед собой величайшего из огненных жонглеров.
Как бы то ни было, дети Омбры хлопали в ладоши, хотя факелы не взлетали и на половину той высоты, что у Сажерука и Фарида. Представление позволяло на время забыть печальные глаза матерей и тяжелый труд, ожидавший дома.
– Мо! – Мегги поспешно отвернулась, когда Коптемаз посмотрел в их сторону. – Давай повернем обратно, пожалуйста! Вдруг он тебя узнает?
Тогда ворота Омбры захлопнутся. И их будут гонять по улицам, как попавшихся в ловушку крыс!
Но Мо чуть заметно покачал головой и придержал коня за одним из рыночных лотков.
– Не волнуйся. Коптемазу сейчас не до того – он боится обжечь свое красивое лицо, – прошептал он Мегги. – Но давай-ка спешимся. Так мы будем меньше бросаться в глаза.
Лошадь заробела, когда Мо повел ее через толпу, но он успокоил ее тихими уговорами. Мегги увидела за лотками жонглера, который раньше считался человеком Черного Принца. Многие комедианты сменили хозяина, когда выяснилось, что Зяблик готов платить. И они вовсе не считали, что наступили плохие времена. Торговцы на рынке тоже получали хорошие барыши. Для вдов Омбры разложенные на прилавках товары были недоступны, зато Зяблик и его друзья с удовольствием покупали драгоценные ткани, расплачиваясь тем, что сумели выжать из захваченного города: украшениями, оружием и разнообразными предметами роскоши, названия которых не знал, наверное, и сам Фенолио. Здесь можно было купить даже лошадей… Мо с любопытством осматривался в пестрой толпе, как будто тут и не было никакого Коптемаза.
Казалось, он хочет разглядеть каждое лицо в рыночной сутолоке, каждую диковинку, выставленную на продажу; но вот его взгляд сосредоточился на башнях, видневшихся за черепичными крышами, и сердце Мегги сжалось. Он не раздумал идти в замок, и Мегги сейчас проклинала себя за то, что рассказала ему о Бальбулусе и его искусстве.
На глаза им попалось объявление о награде за голову Перепела. У Мегги перехватило дух, но Мо лишь посмотрел насмешливо на неумелый портрет и пригладил свои темные, остриженные как у крестьянина волосы.
Что, если тут окажется кто-нибудь из солдат, охранявших его во Дворце Ночи? Вон тот, кажется, внимательно смотрит на них. А комедиантка слева – ведь это, похоже, одна из тех женщин, что вышли вместе с ними из застенков Змееглава. «Пойдем скорее, Мо», – думала она и хотела уже потянуть его за собой в какой-нибудь проулок, под какую-нибудь арку – лишь бы скрыться от всех этих глаз. Двое детей схватились за ее юбку и протянули грязные ладошки, выклянчивая подаяние. Мегги беспомощно улыбнулась им. Денег у нее при себе не было. Какой у них голодный вид! Через толпу протиснулся солдат и грубо оттолкнул попрошайничающих детей. «Скорее бы оказаться у Бальбулуса!» – подумала Мегги, и тут Mo так резко остановился, что она налетела на него.
Рядом со столом цирюльника, во всю глотку расхваливавшего свои чудодейственные умения, стайка мальчишек глазела на позорный столб. Там стояла женщина, ее руки и голова были зажаты деревянными тисками, так что она была беспомощна, как тряпичная кукла. На ее лицо налипли гнилые овощи, навоз и прочая дрянь, которую дети насобирали между лотками. Мегги такое уже видела, когда ходила по городу с Фенолио, зато Мо застыл, словно забыл, зачем приехал в Омбру. Он стал едва ли не бледнее самой женщины, на лице которой слезы рисовали грязные подтеки, и на мгновение Мегги испугалась, что он сейчас схватится за нож, спрятанный в поясе.
– Мо! – Она схватила отца за рукав и скорее потащила прочь, подальше от глазеющих детей, которые уже начали на него оборачиваться, на улицу, ведущую к замку.
– Ты такое уже видела?
Как он на нее смотрит! Как будто не может поверить, что она способна с этим смириться.
Этот взгляд смутил Мегги.
– Да, – пристыженно ответила она. – Да, несколько раз. Позорный столб был и при Жирном Герцоге.
Мо по-прежнему смотрел на нее во все глаза.
– Только не говори мне, что к этому зрелищу можно привыкнуть.
Мегги опустила голову. Можно. К сожалению, можно.
Мо жадно втянул воздух, как будто не мог продохнуть все время, что глядел на заплаканную женщину. И молча зашагал дальше. Он не произнес ни слова до самого замка.
Перед воротами стоял еще один позорный столб. У мальчика, привязанного там, сидели на голой коже огненные эльфы. Мо сунул Мегги поводья и шагнул к столбу, прежде чем дочь сумела его удержать. Не обращая внимания ни на стражу, глядевшую от ворот, ни на проходивших мимо женщин, испуганно отворачивавших головы, он согнал огненных эльфов с худых детских рук. Мальчик удивленно смотрел на него. Его лицо ничего не выражало, кроме страха – страха и стыда. И Мегги вспомнила, что рассказывал ей Фарид – будто Сажерук и Черный Принц когда-то бок о бок стояли у позорного столба и лет им было тогда не больше, чем этому мальчишке, с таким страхом глядевшему на своего защитника.
– Мортимер!
В первую минуту Мегги не узнала старика, оттащившего Мо от позорного столба. Седые волосы падали Фенолио почти до плеч, глаза были налиты кровью, лицо заросло щетиной. Он выглядел дряхлым. Никогда прежде Мегги не задумывалась о возрасте Фенолио, но сейчас она не могла думать ни о чем другом.
– Ты что, с ума сошел! – негромко, но яростно крикнул он ее отцу. – Привет, Мегги, – добавил он рассеянно.
И тут кровь бросилась Мегги в лицо – за спиной Фенолио она увидала Фарида.
Фарид.
«Сделай холодный вид! – приказала себе Мегги, но губы неудержимо улыбались. – Никаких улыбок!» – думала она, а глаза так и сияли. Видеть его было таким счастьем! На плече у него сидел Пролаза, сонно подергивая хвостом.
– Привет, Мегги! Как дела? – Фарид погладил куницу.
Двенадцать дней. Двенадцать дней он не давал о себе знать. Мегги поклялась не разговаривать с ним при встрече. Но сердиться на Фарида оказалось невозможно. Вид у него был по-прежнему понурый. Куда девался смех, прежде неотделимый от его лица, как яркие черные глаза? Он тоже улыбнулся, здороваясь с Мегги, но эта улыбка была лишь бледной тенью прежней.
– Я все время хотел пойти к тебе, но Орфей меня не отпускал!
Он говорил почти машинально. Его интересовал сейчас только ее отец. Перепел.
Фенолио тащил Мо за собой, подальше от позорного столба, подальше от солдат. Мегги поспешила за ними. Лошадь тревожно зафыркала, но Фарид успокоил ее. Сажерук научил его разговаривать с животными.
«Вот он идет совсем рядом – и так далеко», – думала Мегги.
– Ты что? – Фенолио все еще крепко держал Мо, словно боялся, что тот снова рванется к позорному столбу. – Хочешь, чтобы стража и тебя туда привязала? Не дождешься! Тебя они сразу проткнут копьем.
– Это же огненные эльфы! Они прожигают кожу насквозь! – Голос у Мо был хриплый от ярости.
– Спасибо, что объяснил! Как будто не я их придумал, этих тварей. Ничего, мальчик от этого не умрет. Наверное, это воришка, и больше я не желаю о нем слышать.
Мо высвободился и резко повернулся к старику спиной, словно опасаясь не сдержаться и ударить его. Он смотрел на стражников, их оружие, стены замка и позорный столб, как будто искал способа мгновенно уничтожить все это. «Не смотри на стражников, Мо!» – мысленно умоляла Мегги. Это было первое, чему научил ее здесь Фенолио: никогда не смотри прямо в лицо солдату, рыцарю, вельможе – никому из тех, кто в этом мире имеет право носить оружие.