Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

– Пусть она сгинет, пусть сгинет!

«Пожелай другого…» – змеились буквы на запотевшем зеркале.

Но Дана упрямилась. Она пыталась накормить духа, оставляя свои жалкие подарки в каждом закоулке. Рядом с лужицами бледной птичьей крови оставались листы из тетрадей, исписанные красным карандашом.

КАСЯ КАСЯ КАСЯ

Наутро эти молитвы исчезали, но жертва оставалась нетронутой. Дана бы пыталась и дальше, если бы не внешняя политика Речи Посполитой. Так забавно бывают связаны большое и малое!

Страшное письмо пришло среди прочих. Среди прочих оно ожидало своей очереди на проверку. Его содержимое начало подгнивать, словно кусок мяса, засунутый в щель кирпичной кладки. Когда до письма дошла очередь, оно было мерзким даже на ощупь.

Нужно было сообщить прискорбную новость как можно скорее, но дирекция, впервые столкнувшаяся с подобным, трусливо медлила. Они никак не могли решить, кто сообщит девочке о том, что жизнь ее теперь расколота на до и после. И, почуяв их слабость, мстительный дух решил вмешаться.

Тогда Крапива впервые обратилась к своей верной жрице напрямую. Верней, это был первый раз, который Дана запомнила: шелест ядовитых листьев слегка коснулся ее нежного мозга во сне, и проснулась она с улыбкой. Теперь она точно знала, что делать – ведь уничтожить человека можно не только физически.

После уроков Дана застала Касю в конюшне. Кася была такой робкой, что боялась забраться в седло, но неизменно приходила сюда после полдника, принося в кармане форменного платья все, что удавалось сберечь. Аккуратно, на раскрытой ладони она подавала Речке ломтики яблока и боязливой рукой гладила теплую морду. Дана сощурилась. Кто так подходит к лошади? Животное должно чувствовать силу, подчиняться ей.

Кася не сразу поняла, что за ней наблюдают, но когда все же заметила Данутин силуэт, то вздрогнула. Речка мотнула головой и отвернулась от дверцы денника.

– И долго ты с ней кокетничаешь? Давно бы уже попробовала оседлать. – Дана показала самую очаровательную из набора своих улыбок. – Хочешь, научу?

Кася глядела исподлобья, ожидая подвоха.

– Да я… Нет, спасибо. Падать высоко. Да и жалко.

– Чего?

– Кого. Их.

Дана только покачала головой и прислонилась спиной к балке, на которой по крючкам были развешаны сбруи.

– Я хотела извиниться. – Какой взгляд из-под ресниц! Какое мастерство. – Я такая дура была. Но только потому, что мне было стыдно. Я… я решила рассказать все маме.

– Ох, Данута! И ты меня прости!

Кася не нуждалась в многословных объяснениях. Она тут же забыла об опасности, которую источала Дана. Кася уже обнимала свою погибель с горячностью потерянного и вновь найденного ребенка и шумно всхлипывала той в уши, пока Данка морщилась и закатывала глаза. За эту жалость к себе Дане хотелось поднять блаженную на вилы, так кстати торчавшие из сена неподалеку.

Наконец Дане удалось усадить раскрасневшуюся Касю на невысокую скамеечку. Одноклассница не выпускала из горячих ладоней ее руки:

– Снова сестры? Взаправду сестры, да?

– Сестры навсегда ими остаются. – Улыбкой Даны можно было топить масло.

Она позволила Касе изливать на нее поток любви и глупостей еще несколько минут, чтобы не вызвать подозрений резкой сменой темы. Инстинкт – удивительная вещь!

– Ты знаешь, Кась. Со мной тут такое странное произошло… – Взгляд в сторону, задумчиво-туманный. – Видение. Настоящее, я почувствовала разницу.

Кася ахнула и округлила глаза.

– Это было как сон наяву, – продолжала Дана. – Только я понимала, что это все послание. И оно было не для меня.

– А для кого? – завороженно выдохнула Кася.

– Послание было для Магды. Ее отец, он возвращается с войны. И он решил забрать Магду из пансиона, как она и просила осенью. – Незаметно для одноклассницы Дана опустила руку к ботинку и провернула спрятанные в нем маникюрные ножнички остриями к коже. Из глаз тут же выкатились две слезы размером с кофейное зерно каждая, а мелкие зубы до белизны впились в губу. Воплощенное страдание. – Он скоро будет здесь, и Магда уедет, понимаешь? Навсегда уедет.

В течение нескольких ударов сердца в конюшне было оглушительно тихо, только Речка постукивала копытом о пол денника и шумно дышала. Слезинки Даны докатились до острого подбородка.

Кап. Кап. Прямо на руку Касе. Та будто очнулась:

– Но, Дана… Если Магда хочет домой, то что мы можем поделать? И если ее отец уже принял такое решение… Мы здесь бессильны. Магда уедет. – Ее голос истончился, как нить, и стих.

– Нет, не бессильны. То письмо Магдочка сгоряча написала после того, как сестра Беата выдрала ей волосы частым гребешком и все твердила, что такие кудри только у блудниц бывают.

– Помню! – с воодушевлением подхватила Кася. – То есть Магда могла и передумать бросать нас. Нужно только сказать ей заранее, чтобы она позвонила домой и сказала, что не надо ее забирать. У пани Ковальской есть телефон, она разрешит! Скорей пойдем, ты скажешь.

– Я не могу, – с готовностью замотала головой Дана. – Она мне не поверит. Решит, что я шучу или еще хуже – выдумываю.

Кася вскочила на ноги и забегала мимо стойл, потирая замерзшие руки:

– Но как же нам быть?

– Касенька, миленькая! Это же твой талант! Скажи, что это тебе привиделось, не мне. – Заметив тень сомнения на лице одноклассницы, Дана зачастила еще уверенней: – Да что тебе стоит, тебе и так вечно что‑то видится, и все правда. Ну, скажешь, что прямо здесь тебя и осенило. А мне хоть спокойней будет, если она будет знать заранее. Может, позвонит домой и скажет, что остается. Ну, Кася, ну пожалуйста! Как мы без Магды будем?.. Без нее все не то. – Последний довод, подленький и эгоистичный, Дана приберегла напоследок. – Да и ты совсем одна в комнате останешься…

Касе и подумать было страшно о том, чтобы оказаться наедине с собой. Снова быть изолированной. Девочки разделяли с ней спиритические сеансы, но это не внушало Касе иллюзий: главным проводником в мир других людей была Магда, всегда Магда, только Магда. Без нее Кася снова станет никем.

Даже с видениями и волшебной доской.

Не нужно сомневаться, это совсем не обман, лишь маленький спектакль ради сохранения вашей дружбы. Просто возьми это яблоко из ласковых ладоней и раздели его с той, кто тебе дороже всех.

Уже спустя час после разговора в конюшне Кася держала Магду за обе руки и шептала ей на ухо возле большого окна в столовой. Магда все порывалась куда‑то бежать, но подруга удерживала ее на месте, пытаясь втолковать что‑то. Голос ее прерывался, в нем звучали слезливые нотки. Магда же рассеянно кивала, мысли ее были далеко-далеко, на губах цвела улыбка.

– Подумай, ты только подумай, я тебя прошу… Ты же все равно уедешь на каникулы…

– Мне позвонить нужно, я только до пани Ковальской и обратно. Ну, не волнуйся ты так, Кась! Я побегу!.. Пять минуточек.

Кася осталась стоять, беспомощно протягивая руки вслед убегающей Магде.

Через пять минут она не вернулась. Как не вернулась и через час.

Девочки собрались все впятером и ждали под тяжелыми дверями директорского кабинета, тщетно пытаясь расслышать хоть что‑нибудь из того, что происходило внутри. Они терялись в догадках.

– Может, они еще говорят с отцом? – предположила Мария.

– Дурочка ты, нельзя же целый час по телефону говорить, – фыркнула Юлька, вынув обкусанный палец изо рта. – Так не бывает.

Мария не обиделась, только рукой махнула:

– Или пани Ковальская все это время отговаривает ее бросать школу.

– Ты правда думаешь, что она так хочет нас бросить?

Видимо, они говорили слишком громко, так что из кабинета боком вышла сестра Беата и тут же плотно закрыла дверь за собой, не дав ни единого шанса заглянуть вовнутрь. Лицо у монахини было красным, как редис, из-под платка выбились и прилипли ко лбу тонкие седые волосы.

– Что это вы тут торчите? – шепотом напустилась на девочек сестра Беата. – Ну-ка кыш по спальням! До отбоя минуты остались, а вы неумытые! Наказание за грехи мои тяжкие!

Не обращая внимания ни на вопросы, ни на протесты, она гнала их по коридорам до самых дортуаров, грозя всеми кругами Дантова ада.

Когда после третьего звонка погасили свет, Магды все еще не было. Только около полуночи дверь в их с Касей дортуар открылась, и пани Ковальская ввела ее внутрь, придерживая за плечо одной рукой, а другой неся латунный подсвечник. Кася притворилась спящей, глядя на свет из-под опущенных ресниц.

– Вот и все, моя дорогая. А теперь постарайтесь успокоиться. – С этими словами директриса обвела дортуар свечой в поднятой руке, будто желала убедиться, что в комнате не оказалось посторонних, и вышла вон.

Магда сидела совершенно бесшумно, даже не скрипели пружины ее панцирной кровати. Когда глаза снова приноровились к мраку, Кася увидела, что та повесила голову – подбородок почти касался ключиц. А после она рухнула на бок и перекатилась лицом к стене. Даже платья не сняла и туфель. Не издала больше ни звука.

Кася осторожно выбралась из-под одеяла и пересела на краешек Магдиной кровати.

– Магда? Магдочка, что случилось? – Она потрепала соседку за плечо, но та не ответила. – Я так волнуюсь, совсем не понимаю, что стряслось‑то. Тебя так долго не было, мы уж не знали, что делать и что думать. Ты ведь отошла только позвонить – предупредить, что домой не поедешь.

Магда молчала мучительно долго, прежде чем сказала глухим, совсем чужим голосом:

– Я никуда не поеду. Довольна?

– Вот хорошо, – простодушно обрадовалась Кася. – Тебя ругали, да? Ну как мы без тебя? Я бы совсем пропала.

– Так ты довольна?

– А как же! Теперь всегда будем вместе, и даже сестра Беа…

Тут Магда взвилась с кровати, и через миг Кася кубарем полетела на пол. Левую щеку отчаянно жгло, как будто ее толкнули лицом в куст крапивы. Магда стояла на коленях, рука занесена для нового удара.

– Он погиб, слышишь? На восточной границе. – Ее лицо так исказилось, что напоминало греческую маску трагедии. – Его больше нет! Мой папа… Его…

– Но…

– Ты мне соврала! И сделала это специально!

– Магда, я…

– Ты, ты, ты! Бедная овечка Кася! Водишь всех за нос! Не приближайся ко мне, – прошипела она. – Не трогай меня. Не говори со мной.

Как и было сказано раньше, пансиону Блаженной Иоанны было далеко до настоящей католической школы. Эти таблички, вечный физический труд – чушь собачья. Неприятно, конечно, но не вызывает нужных деформаций, которых ждут от воспитанниц по окончании пяти лет учебы.

Таблички? Всего лишь слова. Работа? Всего лишь то, от чего защищают деньги семьи.

Наказание одиночеством – дни и недели в изоляции. Наказание молчанием – когда никто не скажет тебе и слова. Вот настоящие мучения, отличающие человека от других существ. Но чтобы их причинить, необязательно распоряжение свыше.

Но если пытка хуже кнута, то помилование слаще пряника. На этот раз Касю недолго терзали всеобщим презрением. Дана постаралась. Она дала всем понять, что на таких, как Кася, обижаться не стоит. Чудная, нелепая, и чем дальше, тем будет хуже. Заигралась – такое бывает. С такими, как она. Со странными.

Чтобы убрать с пути, совершенно необязательно уничтожать физически. Самое главное – чтобы человеку перестали верить. Пусть он остается на виду у всех, бледной тенью себя прошлого, но уже никто не прислушается к его словам, не примет всерьез точку зрения.

Этого достаточно, чтобы сломать такую тонкую веточку.

Хрусть.

Магда еще злилась на Касю, но ей было не до проявлений чистого гнева – слишком сильна была скорбь. Все так жалели ее, так опекали, а Касе было позволено лишь ходить следом.

О беседах с духами было забыто. Когда по земле шагала Великая война, они были слишком малы, чтобы прочувствовать ее страшное величие. Теперь, когда смерть прошла так близко, спиритизм казался кощунством. Пока что.

Единственной, кто не собирался запирать для себя двери в потайной мир, была Дана.

Она победила! Она низвергла своего врага, втоптала ее в пыль, в холодную золу. И сама проросла сквозь нее свежими жгучими листьями.

Что может быть более опьяняющим и желанным, чем сила изменять реальность, кроить ее по своей мерке? Такую мощь принято называть магией. Люди веками желали ее и боялись своих желаний. О нет, Дана не собиралась отступаться.

У нее оставался еще один враг, и она знала, как будет с ним бороться.

Минули пасхальные каникулы, слишком короткие и слишком холодные, чтобы принести облегчение. В пансион возвращались с чувством обреченности. Но неожиданно для всех их встряхнула выходка Клары. Тихони Клары, кто бы мог подумать!

Ее семья уже несколько десятилетий занималась ювелирным ремеслом. Их магазины были в трех городах по всей Польше, а до войны изделия их ювелирного дома нередко заказывали и вывозили за границу. Особенно славились камеи, вырезанные из цветного опала – белого, желтого, охряного, черного. Готовые камеи укладывали в жемчужные или серебряные гнезда, украшали мелкими топазами и хризолитами. И шесть таких камей привезла из дома третьегодка Клара, большая молчунья и мастерица рисовать.

Те броши, что оказались в ее саквояже, не были слишком вычурными и дорогими: черная подложка, белый узор, серебряная оправа. Но каждая в черном бархатном футляре, будто настоящая драгоценность. На вопрос, зачем она привезла в пансион шесть одинаковых камей, Клара долго молчала, а потом все же буркнула: мол, подарок. Подругам.

Среди учителей мнения разделились. Правилами пансиона девочкам строго воспрещались какие‑либо украшения, пусть даже и фамильные, кроме самых маленьких и скромных серег. Но камеи… Пани Зузак полагала их очаровательными, но неуместными, пани Ковальская и пани Мельцаж выступали за соблюдение правил.

Пани Новак робко намекнула, что менее чем месяц назад одна из девочек потеряла отца. И, вероятно, этот презент был попыткой поддержать подругу и укрепить растущее единство девочек. Учительница литературы сильно нервничала и сбивалась, и ее никто не поддержал вслух, кроме пана Лозинского. Он высказал глубокую мысль об атрибутах, свойственных древним племенам, рыцарским орденам и светским клубам и прочим достойным группам людей. Но тут слово взяла сестра Беата. Она никак не могла остаться в стороне.

– Не так страшно нарушение правил школы, как грех тщеславия, – со значением объявила она, размешивая пять кубиков сахара в чайной чашке. – И вы видели этот мерзкий знак на брошках? Дьявольщина, не иначе.

– Неужели, – иронично скривился пан доктор. – Я вижу какие‑то руки, лист растения и полумесяц. Не спорю, композиция занятная, но что же тут дьявольского? Насколько мне известно, у него другие знаки. Козлиная голова или…

– Да что вы понимаете!

Спор длился долго и закончился решением броши изъять и девочкам не отдавать до их отъезда в июне. Стоит ли говорить, что это было равнозначно объявлению войны? Дана понимала – действовать нужно сейчас. А способ был ей давно известен.

Чтобы что‑то получить, нужно чем‑то пожертвовать, и она безошибочно определила меру. Ценность жертвы не в ее стоимости и даже не в количестве пролитой крови. Ценность в потере, в чувстве утраты.

Несмотря на питаемое ею отвращение, он знал запах ее рук. Он не понял подвоха, когда учуял в этих руках лакомство. Он даже не пискнул, когда руки сжали его крепче, чем кто‑либо когда‑либо сжимал. Он слишком привык к ласке, к играм. Но, когда его прижали к полу лапками кверху, а острие прижалось к палевой шерсти на ребрах, игра кончилась.

Ей не хватило ни сил, ни ловкости, чтобы совершить все одним ударом. Она заносила маникюрные ножницы снова и снова, а на ее руках остались следы предсмертной борьбы. Когда все кончилось, она не пошла в лазарет, просто промыла руку под струей воды и сбрызнула длинные царапины припрятанными духами, чтобы уберечься от инфекции.

Безжизненное тельце пана Бусинки – истерзанное, изломанное, мало напоминающее его самого при жизни – Дана оставила гнить в углублении под каменной ступенью крыльца. Таким образом она принесла дар всему пансиону.

Избавь, сотри. Уничтожь. Убери с дороги.

На клочке бумаги, вырванном из тетради, было имя.

И мстительный дух наконец внял ее молитвам. Принял ее подношение.

Кася долго искала своего друга. Когда он стал совсем самостоятельным, то начал часто убегать куда‑то в глубь стен пансиона. Иногда не возвращался целыми днями, но, когда прошла неделя, Кася начала волноваться.

– А вы не видели пана Бусинку? – спросила она за ужином. – Может, он забегал в ваши комнаты?

Девочки только покачали головами. Разговор был им неприятен, а Магда и вовсе стала такой же неразговорчивой, как Клара. И меньше всего на свете она желала обсуждать с соседкой исчезновение питомца.

– Ты бы услышала визг. Может, он попал в мышеловку? – Дана упивалась ее страхом, подбирая мясной соус хлебной коркой.

– Или съел яд? – охотно подхватила Юлия.

– И вообще, где гарантия, что ты привадила одну-единственную крысу? Может, все это время в твоей кровати спало целое семейство грызунов? Крысы же все одинаковые. Голохвостые, вонючие.

– Нет, я бы узнала его!

– А я бы нет, хоть и часто видела его вблизи, – заявила шепотом Данка, глядя ей в глаза. – Вот на днях я убила одну…

Она помолчала, наслаждаясь эффектом. Мария со звоном уронила вилку, Юлия сдавленно хихикнула в ладонь, а Магда перестала размазывать пюре по тарелке и застыла изваянием.

– Зачем? – спросила за всех Клара.

– Хотела покормить нашего общего друга. – Данка промокнула губы льняной салфеткой. – В обмен на услугу.

Кася всхлипнула и задохнулась:

– Как ты… Ты отдала тому демону пана Бусинку?!

– Не сходи с ума, Касенька, – ласково ответила Дана. – Я отдала ему просто крысу, каких сотни.

Кася затряслась всем телом и опустила голову.

– Подожди, – свистящим шепотом возмутилась Мария. – Ты хочешь сказать, что в одиночку снова обращалась к тому жуткому созданию, которое просило его покормить, чтобы причинить кому‑то вред?

Но Дана только улыбнулась обворожительно, как актриса кино с плаката, и ничего не ответила. Подали чай и сладкое.

– Ты уверена, что это сработает? – снова открыла рот Мария.

– Разумеется, – прищурилась Дана. – Нужно только подождать.

Ждать пришлось недолго. Рука демона Крапивы настигла сестру Беату ранним воскресным утром. Монахиня поднималась по лестнице, чтобы разбудить девочек к ранней службе в деревенском костеле. В той лестнице было двадцать семь ступеней, и они оставили на теле монахини не менее полусотни прекрасных отчетливых следов. Думается мне, она была похожа на безумную палитру, перемазанную багрянцем, пурпуром, густой сиренью и благородной охрой. Но лучше ее синяков были только ее множественные переломы: трещины в ребрах, перелом шейки бедра – такой опасный в ее возрасте – и открытый перелом ключицы.

К моменту, когда ее обнаружили у подножия лестницы, оттуда уже пропали все бусинки, на которых поскользнулась пожилая женщина.

Помощь приехала не скоро; дороги весной – это та еще печальная песня, но благодаря своевременной помощи пана Лозинского сестру Беату все же удалось доставить в больницу живой.

Событие потрясло всех пансионерок. Одних – только потому, что их жизнь была слишком скучна и каждую мелочь положено было обсасывать до костей. Других – потому что они знали причину несчастного случая. И они были в меньшинстве.

Отец Клары прислал пани Ковальской чрезвычайно учтивое письмо с одной скромной просьбой, и уже через несколько дней девочкам были возвращены их камеи. Дана лично приколола их на грудь каждой однокласснице. Не обошла даже дурочку Касю, которая то и дело плакала оттого, что от нее сбежала ручная крыса. Как можно быть такой неженкой?

Когда они встали перед Даной, как новообращенные рыцари, каждая с эмблемой их тайного общества, их клуба, их сестринства, она провозгласила:

– Мы больше не будем играть в дурацкие игры. Теперь мы сильнее, чем раньше. У нас есть настоящая власть, и она только наша. Будьте мне верными подругами, и я научу вас тому, чему научила меня Крапива. – Она раскинула руки, будто хотела обнять их всех. – Исполнять любые желания!

Так у ведьм появилась королева.

Магда

27 октября 1925 г.

Со мной что‑то не так. У меня в голове поселилось что‑то лукавое, что‑то враждебное. Оно путает мысли, воспоминания. Я уже не уверена в том, что вижу, слышу, чувствую. Реальность, если только она еще реальна, играет со мной в прятки.

Мы с улыбкой крутим пальцем у виска, с легкостью награждаем любые странности тысячью забавных названий. Но когда это происходит на самом деле – с нами происходит, – то руки связаны страхом. Ведь в ответ на крик о помощи эхом вернется только смех.

За неделю, что я провела в лазарете после моего так называемого приступа, изменилось несколько вещей. Во-первых, полиция нашла Штефана.

Его обнаружили в небольшом городке Оборники, под Познанью. Он успел подрядиться грузчиком в лавку зеленщика и снял комнату в доме старой вдовы. При нем были все документы, и он даже не пытался отрицать свою личность и то, что ранее готовился стать ксендзом и состоял служкой при деревенском костеле.

Но с ним не было ни Юлии, никого даже отдаленно ее напоминавшего. Штефан путешествовал один. Он очень удивился, когда ему предъявили подозрения в похищении и убийстве несовершеннолетней девицы. Причину своего внезапного бегства он не смог объяснить вовсе.

Обо всем этом мне рассказала сестра Марта. Она появилась в пансионе Блаженной Иоанны в сентябре нашего четвертого года как замена сестре Беате. В отличие от предшественницы, она не считала нужным возиться со старшими девочками. Ее больше интересовала забота о младших и помощь доктору в его лазарете. Ну и еще немного – домашние наливки, которыми снабжали ее наши кухарки.

Я слушала трескотню сестры Марты, пока она, ложка за ложкой, вливала мне в рот костный бульон. После каждой порции она вытирала острой кромкой ложки мою нижнюю губу и промакивала ее белым полотенцем. Я давно могу есть сама, и бинты мне не мешают, но она так настаивает, а когда сердится, то похожа на грозную гусыню. Поэтому я терплю излишнюю опеку.

Во-вторых, ко мне заходили одноклассницы. Мария и Клара. Так странно – нас осталось всего трое. Как‑то сложится наша судьба? Мария притащила мне книгу в замусоленной обложке – «Собор Парижской Богоматери». Она объяснила, что книгу пропустили только из-за названия, в котором есть собор, и ей страшно повезло, что пани Зузак, в тот день досматривавшая сумку, этой книги не читала.

Клара принесла песочное пирожное с приторным яблочным джемом и мой портрет углем. Я на нем совсем на себя не похожа, гораздо красивее, чем на самом деле, но на сердце стало чуть-чуть теплее.

Они хотели мира со мной, но эту идиллию отравляло смутное чувство вроде запаха – страх. Я чувствовала, что девочки меня боятся. Но я их не виню. Потому что боюсь себя сама.

Теперь к третьей новости – я сумасшедшая. Определенно спятившая, с поехавшей крышей, лунатичка. Вероятно, убийца.

С чего я взяла? Начать хотя бы с того дня, когда я только очнулась. Я провела в забытьи почти двое суток. Полагаю, я не просто так проспала, а добрый доктор Лозинский продлевал мой сон волшебными уколами. Как бы то ни было, когда я проснулась, меня осмотрели и сообщили, что придется принять посетителей. По такому случаю сестра Марта умыла меня губкой и заплела волосы в подобие косы.

Визитеров было двое – моя мать и следователь. И если следователя я вполне ожидала увидеть, то ее… Меня вдруг пронзило чувство, будто меня предали. Кто позвал ее сюда? В тот момент мне было уже не важно, что до приступа я сама собирала чемоданы и собиралась отправиться куда глаза глядят.

За ними мелко переступала на пороге директриса. Она выглядела гораздо хуже, чем когда вызывала меня в свой кабинет.

– И все же, пани Ковальская, – повернулся к ней следователь и погрозил ей незажженной сигарой. – Вынужден настаивать на том, чтобы вы оставались снаружи.

– Но согласно правилам… – начала заводиться директриса, моментально сплетая руки на груди.