И правда: только страх оберегал его от ножа, перерезающего глотку, или от палицы, разбивающей череп. По крайней мере, до нынешнего момента.
Он улыбнулся. Как низко мы пали. Как уподобились зверям, которыми кое-кто нас считал… и считает. Но, в конце концов, тут, на северо-западном крае континента, где Лохарры заглядывают в Авийское море, не билось сердце цивилизованного мира. Местные не были даже жуткими несбордийцами, купцами-пиратами, чьи длинные ладьи становятся вестниками неплохой торговли или смерти и огня. Тут, в позабытых даже Андай’ей долинах, жили недобитки народов, оттесненных с более плодородных земель светловолосыми пришлецами на узких кораблях.
Плория, Тембория и прочие острова Авийского моря не могли уже вместить воинственных мореходов, а потому те вот уже сотню лет колонизировали побережье, отбирая у местных землю, леса и пастбища. Всегда так было, и всегда так будет: лучше организованные и вооруженные, более голодные выживают из плодороднейших мест тех, кто слабее и не такой боевитый. В этом не было и не будет ничего странного, пока зайцы не научатся охотиться на волков.
Снаружи пещеры раздались шаги трех… нет, четырех людей. Они приблизились, стихли а потом начали отдаляться. Мужчина фыркнул. Он сделал все, чтобы облегчить им задание. В селе в долине расспрашивал об этой пещере, натыкаясь, как и ожидал, на стену молчания, потом вышел в горы среди белого дня, игнорируя мрачные взгляды и ладони, сжатые на топорищах и рукоятях. Не затирал следов, оставил за собой тропу обломанных веток и стоптанной травы, словно сопровождало его стадо коров. А теперь он разжег костер сразу у входа в пещеру, зная, что свет его будет виден за много сотен ярдов.
И ничего.
Местные, те, кто должен был найти в себе достаточно отваги – а может, ярости и гнева, – чтобы направиться за ним следом, никак не могли переломить страх. Эта пещера все еще оставалась для них табу, проклятой и запретной землей.
Если они не явятся сами, ему придется пойти к ним, дать одному по голове и затащить сюда лично.
Он встал, вынул из мешка наполненную тюленьим жиром лампадку и зажег ее от угасающего костра. Огонек квело танцевал на фитиле, гибкий и легкий, словно дыхание спящего младенца. Не слишком-то свет разгонял темноту, но это не имело значения, он был не нужен мужчине. Он зажег лампадку лишь для того, чтобы те, снаружи не сомнвались, что чужак идет внутрь пещеры, бесчестя величайшую их святыню.
Он затоптал остатки костра и двинулся в глубь горы, обходя кучи камней, которые некогда загораживали дорогу.
Ловушка. Хитрость. Все, что он делал последние дни, было именно этим. Ему не требовалось расспрашивать местных о дороге в пещеру, он и сам прекрасно ее знал. Память о ней была в его костях и мышцах, словно он родился и рос в этих местах и словно многие годы ходил в Пещеру Спящих с ежемесячной жертвой. Он получил это знание в подарок, но кроме этого – не получил ничего. Не знал, что застанет внутри, кто такие Спящие и чем они окажутся для него.
Оум, сраный ты кусок деревяшки, чтоб тебя мор побил!
Он услышал шорох у входа в пещеру. Ну наконец-то они решились отреагировать.
Коридор вгрызался во внутренности горы, но по мере того, как Альтсин шел, постепенно утрачивал естественный вид. Стены выглаживались, потолок поднимался, на полу появились первые каменные плиты. Отчего бы и нет? В конце концов, он подсознательно чего-то такого и ожидал.
Но все равно был пойман врасплох.
Потому что в конце коридора его не встретил подземный комплекс храмов или кладбище. Нет. Ничего настолько простого. Вместо этого огонек лампадки осветил небольшую дыру в скале, пустоту размером самое большее в тридцать футов – и примерно два десятка тел, лежащих на голом полу.
Мужчины, женщины, подростки, дети. Все с закрытыми глазами и с выражением необычайного спокойствия на лицах. Пещера Спящих. Он и сам бы не выдумал названия лучше.
И только через миг, когда дрожащее пламя перестало сбивать зрение, он заметил подробности. Коричневую кожу, запавшие глаза, сложенные на груди руки с пальцами, словно палочки, обтянутые пергаментом. Мумии. Двадцать мумий. Сколько же лет они тут «спали»? Сколько веков или тысячелетий? Пещера была сухой, холодной и многие века – закрытой. Лишь двести лет назад подземное сотрясение уничтожило блокирующую вход стену из умело выложенных камней и открыло тайну. Альтсин знал об этом, как знал и то, как сюда добраться. Из воспоминаний, которые он получил в дар.
Или которые оказались проклятием.
Ведь ему был известен ответ на вопрос, сколько лет «спящие» находятся здесь. Собственно, он мог назвать дату с точностью до нескольких месяцев.
Он поднял взгляд. Стену напротив входа украшал барельеф, изображающий разлапистое дерево. Вернее – Древо. Гигантское в сравнении с несколькими человеческими фигурами, вырезанными внизу для контраста, переданное в мельчайших подробностях, с каждой трещинкой на коре и каждым из тысяч листков, венчающих крону. Он не сомневался, что это не местные создали этот шедевр. Статуя Сетрена-Быка, находящаяся в поселении, напоминала коровью лепешку на четырех ногах. Когда бы не два рога, торчащие с одной стороны, оставалось бы неясным, где у него голова, а где зад.
Пещера Спящих под Древом. Так следовало называть это место, это всплыло из глубин его памяти вместе со знанием, сколько усилий некогда было приложено, чтобы уничтожить все такие места. Стереть с лица мира.
Он и сам отдавал приказы.
Нет. Он тряхнул головой. «Не я. Я – Альтсин Авендех. Вор, мошенник, странник. Тот, кто Объял кусочек души бога, вместо того чтобы самому уступить Объятию. Но сейчас его воспоминания стали моими, и я научился отделять их от собственных лишь так: если в тех больше, чем пять трупов за раз, – это наверняка не мои воспоминания».
Он ухмыльнулся, легко изогнув губы. Это неправда. Альтсин вот уже некоторое время не существовал. Не таким образом, как ранее. Объять душу Кулака Битв – не то же самое, что надеть шелковые одежды и притвориться дворянином. Он обладал воспоминаниями авендери Владыки Битв. Всеми воспоминаниями. Когда бы часть из них ни наведывалась к нему раньше, он наверняка сошел бы с ума сразу после того, как Объял душу бога. Потому что это меняло человека сильнее, чем любые собственные грехи. Альтсин отчасти оставался самим собой, но кем стала остальная его часть? Этого он не знал. Пока не знал.
Он подошел к Древу, осторожно ступая между лежащими мумиями. Средь корней барельефа вилась, вырезанная мелкими буковками, надпись. Он мог ее прочесть, потому что Кулак Битв некогда изучал этот язык.
«Мы были мечтой, сном, бредом. Веткой, отрезанной от ствола. Взгляни на нас, гость, и восплачь».
Он знал, кем они были. Если наполнить эти тела жизнью, кожа у них стала бы золотой, словно небо на восходе солнца, высокие скулы, узкие подбородки и миндалевидные глаза. Серые, как туманное утро. Но теперь смерть и мумификация в холодном, сухом воздухе сделали их схожими с…
Истина, которую открыл ему Оум, истина, которую он нашел в воспоминаниях Кулака Битв, истина, от которой он пытался сбежать, смотрела теперь на него высохшими глазами этих мумий.
Он сжал зубы. И кулаки.
Услышал за спиной шорох. У входа стоял один из местных, жилистый парень, вооруженный копьем с мерзко широким наконечником, а на лице его гуляла настолько же мерзкая усмешка.
– Ты не должен был приходить сюда, чужак, – прошептал он холодным голосом. – Это святое место. Место духов.
– Вижу. Это для них?
Альтсин указал на лежащие под барельефом ожерелья из разноцветных камешков, браслеты, ножи с костяными рукоятями, мелкие монетки, высохшие букетики цветов. Типичные подношения, складываемые в любой сельской часовенке.
– Это добрые духи. – Парень чуть склонил голову. – Они присматривают за нами.
– Ты прав. Они были добрыми. Не хотели ничего, кроме спокойствия. – Альтсин двинулся к селянину, проигнорировав шевельнувшееся оружие. – Но им не позволили его обрести. Даже после смерти. Другие искали места их упокоения и уничтожали одно за другим. Чтобы стереть малейший след от них. Чтобы их объяла полная, – он поднял лампадку и задул огонек, – тьма.
Испуганный местный охнул и ударил копьем перед собой, вслепую, но некая сила вырвала у него оружие из рук, а его самого бросила в стену. Парень почувствовал боль в груди, пылающую, резкую. И запах горелого мяса. Пытался крикнуть, чтобы позвать на помощь, и тогда чья-то ладонь передавила его горло, перехватывая крик.
– Ш-ш-ш. Ты не умрешь. Обещаю. Но будет больно. Поверь, будет ужасно больно.
Страдание разлилось в теле мужчины неудержимой волной, словно кто-то наполнил его вены жидким свинцом. Прежде чем его поглотила милосердная тьма, он еще услышал:
– Заботьтесь о них. Уважайте. И плачьте время от времени над тем, что сделано.
Глава 6
В тишине, что установилась после фразы императора, Гентреллу-кан-Овару, Третьей Крысе Империи, казалось, что все слышат, как в голове его возникает огромная дыра, засасывающая внутрь себя вещи, в истинности которых он, казалось, был уверен. Кей’ла Калевенх жива? Та самая Кей’ла, в честь которой племена Фургонщиков строили огромный курган? Дочка Анд’эверса? Ее смерть Крыса считал подтвержденной. Если она жива…
Шестеренки его разума – то есть того, что некоторые считали сильнейшим его оружием, – начали вставать на свои места.
Тот, кто получит ее в руки, обретет влияние и на самого Анд’эверса. Нет, не так. Кей’ла для верданно – это Избранная Лааль Сероволосой. Той самой Лааль, ради которой они сотни лет отказывались садиться на лошадей. Если Кей’ла Калевенх встанет теперь перед ними, то тот, кто сделает ее своей марионеткой, получит возможность направить Фургонщиков куда пожелает. Даже в союз с Йавениром, снова против меекханцев.
«Мы или никто», – решил он.
Этот ребенок слишком важен, чтобы позволить ему свободно ходить по миру. Если не удастся ее контролировать… Он мысленно сверил список самых умелых дружин убийц, которые были у него на востоке. Восемь, может десять. Три в поле, два отдыхают и лечат раны, по крайней мере одна готовится к делу против Гончих. Отозвать. Они будут готовы в любой момент.
Все это продлилось два или три удара сердца. Когда же он поднял взгляд, встретился с двумя внимательными, взвешивающими парами глаз. В глубине одной плясала улыбкой.
– Именно это меня всегда в нем и удивляло, графиня. Он принял факты и принял решение о том, что следует поймать или убить эту девочку, за время куда короче, чем большинству людей понадобилось бы, чтобы спросить с глупым выражением: «Но как же так?»
Улыбка императора исчезла.
– Она должна остаться в живых. Это не обсуждается. Если Первая Крыса не ошибается, Кей’ла может оказаться важнейшей персоной этого столетия. Впрочем, Люво должен уже быть здесь…
Двери беззвучно раскрылись, и лакей объявил:
