Но это во мне говорит инстинкт самосохранения – я помню, как недавно совсем сорвалась с такого вот узла и вывихнула плечо. Очень раздражает, что приходится самой беспокоиться о собственной безопасности, мне бы хотелось, чтобы Денис уделял этому больше внимания, а не «ай, да ладно, пронесет». В прошлый раз не пронесло – пришлось три недели ходить в повязке. Основной принцип Темы – БРД, безопасность, разумность, добровольность, а Дэн зачастую им пренебрегает. И заставляет меня сомневаться. При этом всякий раз обижается, видя недоверие. Но и мало что делает, чтобы исправить положение.
– Я вчера решил разнообразить семейную сексуальную жизнь…
Так, вот это лишнее – я ненавижу, когда Дэн начинает жаловаться мне на свою сожительницу. Меня это абсолютно не интересует, не волнует и никак вообще не трогает.
– Представляешь, она меня извращенцем назвала!
– А ты-то кто? – нахально интересуюсь я, сидя с ногами на кровати и затягиваясь сигаретой.
– Аккуратнее, девушка, не забывайтесь! Мастер может рассердиться…
– Ой, как страшно!
– Я же прошу – не зли меня, мне надо с тобой посоветоваться. Отодрать тебя я еще успею.
Урод… я не бюро советов! И не обязана выслушивать перипетии его семейной жизни. Но Мастера понесло… Я пытаюсь отключиться от этого, напеваю про себя какую-то песню, подхваченную в маршрутке, как грипп, стараюсь не смотреть на мечущегося по комнате Дэна. Мне на самом деле абсолютно безразлично, что там у него и как.
– Ну, ведь ты же у меня умная – скажи, что мне делать? У меня все под откос идет – я уже даже не знаю, как мне с ней в постель ложиться! Мне постоянно хочется ее привязать и отстегать чем-нибудь!
– Ну, так не сдерживайся, – я пожимаю плечами, хотя прекрасно знаю реакцию на свой совет.
Так и есть – Дэн останавливается напротив и с размаху отвешивает пощечину:
– Я, сука, серьезно спрашиваю, а ты?!
– Не смей бить меня, когда ПРОСТО разговариваешь! – я вытягиваю ногу и пинаю его в бедро. – Ты или разговоры разговаривай, или уже тогда давай делом займемся – у меня время не резиновое! И некогда мне тут твои жалобы выслушивать! Не хочет она с тобой такими вещами заниматься – значит, не доверяет, вот и все!
– Да при чем тут… как она мне может не доверять, она ж со мной живет!
– И что?
– Ничего! Ты вот мне доверяешь, значит?
– Я – это я. И не путай божий дар с яичницей!
Он фыркает:
– Божий дар – это ты, что ли?
– А у тебя возникает сомнение?
– Никакого. Именно поэтому ты и сидишь сейчас в такой позе и даже покурить можешь только двумя руками – потому что наручники тебе мешают, – поддевает он довольно. – И вообще – ты что-то разговорилась, дорогая моя. Знаешь, что меня больше всего в тебе возбуждает? – он ложится на кровать и кладет голову мне на колени. – То, что ты постоянно сопротивляешься. Если бы ты просто молчала и терпела, не взбрыкивая, уже давно ничего не было бы. Мне неинтересно, когда я говорю – и ты делаешь, мне интересно тебя ломать.
– Именно поэтому ты так любишь преодолевать мое сопротивление, да?
– Ты знаешь, а ведь это правда. Если бы ты хоть раз легла как бревно и молчала бы, я ни за что не повторил бы это больше. Заметь – мы делаем только то, что приводит тебя в ярость, да?
Ну, тут он загнул, конечно. Кое-что из того, что он хотел бы сделать, ему не удается – есть вещи, которых я не понимаю. Но в основном – да. Моя душевная организация вообще не терпит какого-то насилия над собой, все, что угодно – только не это. Зато физическая боль заводит, хотя и тут я, бывает, сопротивляюсь, выражая недовольство. И сам факт, что есть кто-то, кто может убедить меня в обратном, заставляет получать от этого удовольствие.
– Иди-ка сюда, – он ловит прядь моих волос и тянет так, что моя голова оказывается притянутой к его лицу. – Поцелуй меня.
Я не люблю целоваться. И никогда не любила, уж не знаю, почему так. И потом – у меня ярко-красная помада, которая моментально оказывается размазанной по всему лицу – и по моему, и по его.
– Ну, что у тебя лицо такое злое? Ну-ка, смени выражение… Смени, я сказал! – но у меня никак не получается, я не могу ничего сделать с этим… Пара ударов по щекам тоже экспозиции не меняют, и Дэн прибегает к любимому способу. Несколько сильных ударов плетью вышибают-таки из меня скупую сабовскую слезу. – Во-от! Ну, зашибись – даже слезы! – он вскакивает с кровати и отходит к стене. – Охренительно… ну-ка, положи плетку, чтобы видно было… блин, Маш, ну, что ты такая тупая сегодня? На колени себе положи!
– Может, мне ее воткнуть куда-нибудь? – огрызаюсь я, потому что на самом деле очень больно.
– Это лишнее, – отказывается он, хотя, кажется, удивился. Он ложится, опять пристроив голову мне на колени.
Дотягивается губами до живота, и я вздрагиваю – если забудется, то оставит синяк, а мне это совершенно не нравится. Нет, сегодня вроде все в порядке. Отстегивает цепочку от спинки кровати и тянет меня к себе:
– Ложись.
Сейчас так и будет дергать меня каждую минуту за эту цепь туда-обратно – то сюда его поцелуй, то туда… чувствую себя моськой на привязи…
– Скажи-ка мне – ты никогда не думала о том, чтобы уйти от меня?
– Зачем?
– Ну, не знаю… нового Верха найдешь.
– Ты спятил? Где я его найду – раз, а во-вторых, сам подумай – я с тобой столько лет, все про тебя знаю – и ты все знаешь, никогда не переходишь границу, у нас все уже давно четко и практически без эксцессов. А с новым что? И кто будет терпеть мазу с моими заморочками?
– То есть – все дело в том, что ты боишься менять Верхнего? – уточняет он зачем-то, и я киваю. – Ну, ты и сука, Машка. А я думал, что ты меня любишь.
Он встает и выходит из комнаты, а я остаюсь лежать на кровати в наручниках и ошейнике. Ужасно… опять про любовь разговаривает… Не пойму, зачем ему это. Сожительница его пусть любит, а от меня не надо требовать.
– Да… что… такое… твою… мать! – с каждым словом удары все сильнее и чувствительнее, у меня уже спина огнем горит, самое время остановиться, пока кожа не полетела лохмотьями. – Ну, скажи!
– Нет…
– Сука! – Дэн отшвыривает плеть и обходит меня, чтобы видеть лицо. Я не плачу – даже не знаю, почему. – Зачем ты злишь меня?! Что я делаю не так, чтобы заслужить такое отношение, а?!
Мне жутко неудобно стоять в такой позе – на коленях, а руки, скованные за спиной, притянуты к крюку в стене длинной веревкой. На мне остались только босоножки, на каблуки которых я сейчас опускаюсь, хотя более удобно не становится. Я смотрю в потемневшие от злости глаза Дэна и виновато опускаю голову. Я не могу… ну, не умею я!
Он расстегивает джинсы, наматывает на кулак собранные в хвост волосы и притягивает мою голову. Я просто физически чувствую, как он зол…
– Стой спокойно, я сам! – прекрасно знает, я не люблю, когда «он сам». – Я тебе сказал – не шевелись! Да… вот хорошо…
Меня переполняет злость и досада – он опять меня изнасиловал, и не столько физически, сколько морально, а этого я терпеть не могу. Но Дэн никогда не упускает возможности ударить меня исподтишка по самолюбию – его это успокаивает, возвращает на его голову упавшую корону великого Доминанта. Очень уж серьезно он относится ко всей этой мишуре. Конечно, я ему не во всем подхожу, это очевидно. Я не умею смотреть в рот, не умею покорно опускать глаза и трепетать от каждого прикосновения. Я все время сопротивляюсь, соревнуюсь и доказываю собственную точку зрения. Дэн терпит, но иногда, если чаша переполнилась, может сорваться и здорово отомстить за подобное поведение. Чаще – в тот момент, когда я меньше всего готова отражать атаку. И это всегда больно. И мы квиты.
Мне никогда не хотелось разнообразия. В том смысле, что мне не нужны были третьи люди в отношениях, хотя это довольно часто практикуется – две нижних у одного Верха, например. Но Денис, заикнувшись об этом однажды, потом здорово жалел о вырвавшихся словах. Я не стала закатывать сцен, вообще ничего не сказала – собрала свои вещи и ушла. Ушла и пропала на два месяца, которые провела у подруги Анжелки, давно живущей за пределами России. Разумеется, поставить об этом в известность Дэна я изящно забыла. Не знаю, что ему пришлось пережить за это время, да, наверное, мне и не надо этого знать, потому что его корона опять рухнет на пол, но, когда я вернулась, мой Верхний разве что хвостом не вилял от счастья. Он был так предупредителен, так внимателен, так безупречен, что мне стало понятно – без меня ему совершенно невозможно. Он нескоро сможет найти себе новую мазу, потому что привык ко мне.
И это взаимное прорастание испугало меня куда сильнее, чем предложение привести кого-то третьего. Нельзя, невозможно так прилипать друг к другу, так зависеть от кого-то. И, испугавшись даже не за себя – за него, я вдруг выпалила то, о чем молчала вот уже долгое время. Я рассказала ему о диагнозе.
Шок, испытанный Денисом, не шел ни в какое сравнение с тем, что он испытал, когда обнаружил мое исчезновение. Я на секунду пожалела о том, что сделала, но быстро убедила себя, что делаю это для его же блага – так он сможет постепенно подготовить себя к тому, что рано или поздно меня с ним не будет. И ничто не способно изменить это.
Он обхватил меня руками так, словно хотел уберечь от всего, укрыть своим большим накачанным телом от неизбежного:
