Путь истины. Дмитрий Донской

Вскоре патриарх призвал Алексия.

– Всесвятейший синод принял соборное деяние, иже утверждено мною, – говорил Филофей. – За добродетельное житие и прочие духовные доблести быть тебе, Алексий, епископ Владимирский, митрополитом Киевским и Всея Руси!

– Благодарствую, Всесвятейший Владыко, – поклонился Алексий. – Позволь мне слово молвить.

– Говори, Алексий.

– Всесвятейший, митрополит Максим перенёс кафедру из разорённого и беспокойного Киева во Владимир-на-Клязьме. Стольный град Киев стоит на рубеже с Великой степью. Что ни лето, кочевые орды приходят и пустошат киевские пределы, грабят, в полон уводят людей православных. Суровая нужда побуждает меня просить тебя утвердить перенос кафедры из Киева во Владимир…

– Сие разумно, – отозвался Филофей. – Прошение твоё, Алексий, синод рассмотрит. Думаю, ты можешь надеяться на скорый положительный ответ.

– Благодарствую, Всесвятейший Владыко, – с поклоном проговорил Алексий. Он покинул палаты Патриаршие и долго молился в соборе святой Софии:

– Господи, благодарствую за милость Твою, что не забываешь раба своего! Спаси Русь Святую от иноземцев: литовцев, немцев да татар и ниспошли нам князя, дабы восстановил он единство земель русских!

Подле Алексия стоял некий простолюдин, и видел старец, как собирает тот грек пальцы в щепоть и крестится тремя перстами, и пронеслось в мыслях его: «Грех-то какой! На древних иконах Христос неизменно благословляет двумя перстами».

Тогда ещё не знал Алексий, что его борьба за митрополичью кафедру только началась…

1350 год. Литва. Вильно.

Тем временем, Ольгерд женился на тверской княжне Ульяне. И вскоре к его двору вместе с невестой прибыл епископ Роман. Происходил он из знатного тверского рода и, как все дети боярские, должен был служить, но, не желая кровь свою проливать на поле брани, отроком покинул мир и ушёл в монастырь, куда заглянул однажды князь тверской. Побеседовав со старцем, который умел медоточивые речи говорить, князь пригласил его служить в дворовой церкви. И тогда Роман был возведён в сан священства, а вскоре сделался духовником княжны Ульяны. Но понимал хитрый старец, что Тверь после опустошительных набегов татарских ослабла, Литва, напротив, набирала силу свою, посему он отправился в Вильно. С князем Ольгердом, который был тайным христианином, Роман быстро нашёл общий язык: их объединила ненависть к Москве.

– Князья московские пресмыкаются перед нехристями и приводят татарские рати на тверские земли. По вине Ивана Московского погиб князь Александр Михайлович. Одно лишь твоё великое княжество Литовское способно сбросить с Руси владычество иноземное!

– Истинно так, отче, – усмехался Ольгерд. – Литва до сих пор платит дань Джанибеку, но скоро я положу сему конец. Мы объединим все русские земли и сокрушим кочевые орды. Но прежде Москву уничтожим…, не пролив ни капли крови христианской!

Лето 1354 года. Константинополь.

В те дни, когда в очередной раз горела Москва деревянная от свечи копеечной, в Царьград пришли послы литовские, а к Алексию, который с грамотами от патриаршего синода собирался в обратный путь, явился Георгий, назначенный экзархом66русской митрополии, – тот взволнованно проговорил:

– Владыко, нельзя нам ныне уходить!

– Отчего же? – удивился Алексий. – Что стряслось?

– Некий епископ Роман приходил днесь к Патриарху, а накануне посетил членов синода. И был он у них не с пустыми руками… – сообщил Георгий.

– Почто он являлся к Патриарху? – нахмурился Алексий.

– Кафедрой твоей желает завладеть!

– Патриарх не может отменить принятое ранее соборное деяние, – неуверенно промолвил Алексий.

– Владыко, всегда можно сделать так, чтобы были и овцы целы, и волки сыты, – возразил Георгий, который был греком до мозга костей, в совершенстве овладел присущими сему народу хитростями и понимал, что сыскать лазейку в писаной грамоте для человека с головой на плечах не составит труда…

И тогда владыка Алексий решил повременить с возвращением на Русь, а на другой день наведался в собор святой Софии, однако Патриарх заставил его долго ждать приёма.

– Ведомо мне, что некий муж литовский желает занять кафедру митрополита Киевского и всея Руси, – начал Алексий, представ пред очи Филофея, – я верю, Всесвятейший Владыко, что приговор синода останется в силе…

– Соборное деяние не подлежит пересмотру, Алексий – ты митрополит Киевский и всея Руси. Роман же отныне митрополит Литовский и Малой Руси67, – отвечал, как отрезал патриарх Филофей.

Алексий выслушал перевод толмача и с ужасом понял, что речь идёт о разделе русской церкви.

– Всесвятейший Владыко, – воскликнул он, – единство церкви есть наиважнейшее условие для объединения княжеств русских! Власть цезарей неуклонно слабеет, – враги обступили Новый Рим со всех сторон. Турки с востока грядут. Католики Галату захватили. Токмо единая Русь способна спасти от краха Ромейское царство, от коего восприняла веру православную!

– Сие есть воля Всесвятейшего синода, – мрачно отозвался Филофей, поднимаясь с престола своего.

Алексий побагровел, но сумел сдержаться от выплеска гнева. У патриарших палат он столкнулся лицом к лицу с Романом. Они узнали друг друга и обменялись парой ласковых слов.

– Ты русин, а служишь язычнику, – промолвил Алексий. – Иуда…

– Татарский холуй! – в ответ прокричал Роман.

Алексий спешил покинуть святое место, в мыслях проклиная греков: «За злато и серебро они матерей родных продадут. Надобно во что бы то ни стало сохранить единство митрополии на Руси!» В обители Алексий помолился и попросил у монахов лист пергамента, гусиное перо и чернила. При свете лучины писал он послание на Русь:

«Владыке Тверскому Феодору. Здравствуй на многие лета, брат Феодор! Пишу тебе из Царьграда. По рукоположении моём в соборе святой Софии прибыл в город некто Роман из Литвы от князя Ольгерда. Посулом великим68 он склонил на свою сторону синод патриарший: епископы греческие порешили русскую митрополию разделить на части. Во имя Святой Руси и единства нашей церкви православной прошу тебя собрать подать со всего священства и отослать мне в Царьград. Митрополит Киевский и всея Руси Алексий».

Тем временем, от Патриарха выходил Роман. Надо сказать, и он остался недоволен приёмом Вселенского Владыки: «Князь не обрадуется, что Киев у Москвы остаётся. Что же делать? Злато кончилось. Ох, и лукавые эти греки! Посулили много, подали мало. Надобно серебро. А где его взять? А напишу-ка я тверскому епископу епистолию. Пусть думает, будто меня поставили митрополитом на Руси».

1354 год. Тверь.

В те дни епископ Феодор оказался в крайнем затруднении: к нему пришли послы сразу от двух митрополитов. Тяжко задумался владыка: «Как поступить? Они оба повелевают собрать дань со священства. Се, я соберу токмо для Алексия, а ежели окажется, что митрополитом поставлен Роман?»

Однако, поразмыслив, епископ нашёл выход из затруднительного положения, – он разослал по приходам грамоту, в коей истребовал сугубой дани. И тогда тяжесть великая настала для чина священнического! Но иереи тоже вскоре нашли решение, переложив на плечи народа подать митрополичью: плата за требы выросла вдвое. Приходы церковные обеднели, но повеление владыки было исполнено, – отправил он серебро обоим митрополитам.

Греки дары охотно приняли и… подтвердили прежние установления. Оба соперника воротились на Русь. Алексий не добился единства митрополии, но и Роман не получил того, за чем приходил в Царьград. Тогда, не желая попасть в опалу к Ольгерду, он направился в Киев…

Осенью 1354 года владыка Алексий вошёл в погоревшую Москву, которая встречала нового митрополита радостным колокольным звоном. На Кремлёвскую площадь высыпал народ. Митрополит шествовал по мостовой в белом клобуке и голубой мантии, опираясь на посох, и крестным знамением благословлял православный люд, который метал поклоны пред архипастырем своим.

Тем временем, князь Иоанн Иоаннович сошёл с красного крыльца, пал ниц и, поднявшись с земли, промолвил:

– Прости мя, владыко святый, и благослови.

– Благословение Господа Бога и Спаса Нашего Исуса Христа на рабе Божьем Иоанне… Христос посреди нас.

– Есть и будет, – князь Иван вновь поклонился до земли владыке, и они вдвоём поднялись на крыльцо.

– Узрел я горе народное, покуда чрез Москву шёл, – молвил митрополит Алексий, опускаясь на лавку в палате престольной. При сих словах тень печали легла на прекрасный и кроткий лик князя 69.

– Да, владыко, погорела Москва сим летом. Тринадцать церквей погибло в пламени огненном! – сокрушался Иван Иванович. – Слава Богу, Кремник уберегли. В день тот я был на ловитве соколиной. Глядь – зарево явилось над Москвой. И уразумел я тогда, что беда новая пришла! Вскоре прискакал и гонец от Алексея Петровича Босоволкова. Я борзо в город воротился и будто в преисподней очутился… Посадские избы, церкви деревянные огнём объяты. Страсть-то какая! Поднялся ветер буйный, – огнь мечется по городу, с кровли на кровлю перескакивает. Дым. Крики, слёзы, беготня… Скажи, отчего так много страдания в мире сем, владыко?

– Пути Господни неисповедимы70, сын мой, – вздохнул Алексий. – Промысел Божий человеку не ведом. Но жизнь не стоит на месте. Возрождается посад. Пепелища расчищены, новые избы срублены. Наш человек не мыслит жизни вне общества. Как говорят в народе, верёвка крепка с повивкой, а человек – с помощью. Купно строим, купно живём. Даст Бог, перезимуем, а весной церкви возводить начнём…

– Истинно глаголешь, владыко, – молвил князь, – ведаю я, что держало тебя в Царьграде целый год. Но хорошо всё то, что хорошо кончается!

– Нет, княже, – качнул головой Алексий, – все токмо начинается! Кознями литвина Ольгерда раскололась русская митрополия надвое. Но не успокоится он, покуда не приберёт к своим рукам всю Русь. Ему, язычнику, не церковь, но земли наши надобны…

– Владыко, – вздохнул князь, – немало полегло люда служилого от моровой язвы. Не можно нам ноне воевать, тем паче с Литвой! Просить хотел тебя, владыко. Дмитрию моему завтра четыре годка исполнится. Ждал твоего пришествия, владыко, дабы первый его постриг совершить…

12 октября 1354 года. Москва. Успенский собор.

Темно-русый кудрявый мальчик в шёлковой сорочке и портах бойко крестился пред аналоем, где лежали Евангелие, крест златой и ножницы серебряные. Брат владыки Алексия княжий боярин Александр Плещей, будучи подле него, возносил тихую молитву Богу за своего крестника. Князь Иван Иванович, тысяцкий Алексей Петрович, боярин Василий Васильевич и иные княжьи мужи стояли позади них в храме.

– Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно и во веки веков, – провозгласил митрополит. – Святы́й Бо́же, Святы́й крепкий, Святы́й бессмертный, помилуй нас. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно во веки веков.

Молитва «Отче наш» окончилась призывом: «Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу!». И люд православный, не исключая и князя, опустился на колени и коснулся главою пола. «Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу. Всякое дыхание да хвалит Господа. Просим Тя сподобиться слышанию Святого Евангелия. Мир всем!» – митрополит раскрыл Евангелие и читал: «Исус вознегодовал и сказал: Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдёт в него… В то время ученики приступили к Исусу и сказали: кто больше в Царстве Небесном? Исус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, коли не обратитесь и не будете аки дети, не войдёте в Царство Небесное; итак, кто умалится, как сие дитя, тот и больше в Царстве Небесном».

Далее, положив Евангелие на аналой, митрополит осенил златым крестом Димитрия. Отрок с волнением целовал поднесённый крест. Затем дядька Плещей серебряными ножницами состриг кудри с главы Димитрия. Отрок видел, как падают на пол каменный власы его, и детская наивная жалость родилась в сердце у него. Он помнил, как матушка говаривала: «Дитятко моё кудрявое, до чего ж прекрасен ты и как на батюшку своего похож!» «А вдруг матушка перестанет любить меня как прежде?» – подумал отрок. Глаза у него заблестели, и по лицу потекли слёзы…

Древний обряд подходил к концу71. Плачущего постриженного мальчика вывели из храма и посадили на коня вороного. Люди на площади возликовали:

– Да здравствует князь Иван Иванович! Да здравствует княжич Дмитрий Иванович!

Димитрий в первый раз сидел на лошади, – он перепугался и крепко вцепился в конскую гриву. Тогда Плещей засмеялся и, подхватив отрока на руки, поставил его наземь. Как только Димитрий оказался на деревянной мостовой, он бросился во дворец, – прибежал к матери и кинулся в её объятия.

– Сынок, отчего ты плачешь? – спросила княгиня Александра, отложив рукоделье в сторону.

– Матушка, скажи, ты меня любишь? – спросил отрок, рыдая.

– Я всегда буду любить тебя, дитятко, – отвечала мать.

– А как же власы мои? У меня теперича нет кудрей, – огорчённо промолвил отрок. Княгиня засмеялась в голос:

– Дитятко моё, я люблю тебя как прежде. Не бойся, они еще отрастут у тебя.

– А как же в песне поётся? «Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява», – сказал отрок, вытирая слёзы.

– Да где ж ты слышал песню сию? – удивилась княгиня.

– Ключница пела в горенке, – молвил отрок. И тогда вволю смеялась княгиня, лаская сыночка своего возлюбленного. И покуда князь пировал с боярами, празднуя переход сына-наследника в отроческий возраст, Димитрий сидел подле матери и наблюдал, как она вяжет ему шерстяные рукавички.

В том же году княгиня Александра родила второго сына, окрещённого Иваном. Но мать мало занималась своим чадом, – вспоенный и вскормленный холопкой он проживёт недолгую жизнь. Ивана Малого заберёт чума в возрасте десяти лет…

Год спустя. Москва.

Слуги унесли огарки и зажгли от лучины новые свечи, – в доме боярина Василия Васильевича не спали до поздней ночи…

Некогда князь Иван Данилович даровал в кормление Протасию Вельяминову место тысяцкого. С тех пор сия должность переходила от отца к сыну и почиталась наследственным достоянием рода. Боярин Василий Васильевич прежде служил московским тысяцким. Но с уходом в мир иной князя Семёна не лучшие времена настали для Вельяминовых! Иван Иванович поставил тысяцким Алексея Петровича Босоволкова, который успел доказать свою преданность новому московскому князю, – Вельяминовы теряли своё влияние при дворе. И с этим надо было что-то делать… Теперь под покровом ночи мужи из славного боярского рода сошлись, чтобы решить, как быть далее.

– Коли князь не оказывает нам, своим верным боярам, должного почтения, надобно сыскать иного князя. Вольны мы выбирать, кому служить, – говорил Фёдор Воронец. – Поедемте, братья, в Рязань, – к князю Олегу Ивановичу на поклон. По слухам, бояре тамо в великом почёте живут. Слаб московский князь. Рязанцы повоевали Лопасну72 да ещё держали его наместника Михайла Александровича в сырой клети! А батюшка наш Иван Кроткий смолчал, не отомстил за поругание, так и отдал землицу московскую Рязани.

– Негоже нам уподобляться Алёшке Хвосту, братья, – возражал окольничий Тимофей. – Ещё дед наш служил московскому князю. Не можем мы, словно крысы, бежать в другие земли!

– Ты бы помолчал, Тимофей, – осадил его Фёдор Воронец, – ведаем мы, как обласкал тебя князь Иван. То-то ты не хочешь покидать Москву!

– Братья, не будем которатися, – остановил начавшуюся ссору Василий Васильевич. – Нам надобно сыскать правду у князя.

Фёдор Воронец криво усмехнулся:

– Добро, брат… Подашь ты челобитную, дескать супротив царя Алексей Петрович восстаёт, призывает дань не платить татарам, того гляди, накличет беду на Москву. Токмо челобитье твоё по тебе ж и ударит! Князь верит Босоволкову, а во власти того вся Москва ноне, – посадский да торговый люд за него горою встанут.

– Как же нам поступить, братья? – осведомился тогда Василий Васильевич. – Не можем же мы смириться с поруганием роду нашему!

– Судить Хвоста надобно, но судить по древней Правде – Закону русскому. Самозваный боярин без роду и племени – он нанёс обиду великую всем нам, Вельяминовым! – в ярости вскричал молчавший доселе Юрий. – Тебе, Вася, удобно совершить правосудие: не забыли тебя дружинники его! Не будет Хвоста, князь тебя поставит тысяцким…

От младшего брата никто не ожидал подобных словес. За столом повисла тишина. Тяжко призадумались благородные мужи. Бежать с насиженных мест, терять сёла да волости, дарованные в кормление, не хотелось никому. Фёдор Воронец и тот замолчал. Уразумел он тяготы, которые ожидают на службе у другого князя. Боярин Босоволков по прозвищу Хвост места у них при дворе отнимает… Нет, сему беззаконию надобно положить предел. Он заслуживает тяжкой кары!

Василий Васильевич первым нарушил молчание:

– Истину глаголешь ты, брат. Босоволков неправедно стал тысяцким, клевещет на нас, а князь слушает его. Покуда он при дворе, нам житья не будет!

Осенью 1355 года на митрополичий двор явились посланники от нового патриарха – Каллиста. Владыка Алексий выслушал греков и задумался: «К сожалению, прав я оказался – началось… Без помощи не обойтись!» Он отправился на княжий двор и, благословив Ивана Ивановича, говорил так:

– Просителем ноне я к тебе, княже. Вызывает меня новый Вселенский Владыка на суд. Паки Роман воду мутит, – шлёт челобитные на меня. Но сам знаешь, княже, с пустыми руками в Царьград негоже ходить…

– Разорение одно от этих путешествий, владыко, – недовольно поморщился Иван Иванович, – что к хану на поклон, что к патриарху на поставление!

Митрополит знал, какие слова не оставят князя равнодушным, и сказал:

– Княже, может так статься, что синод отдаст митрополию Роману, а тогда Ольгерд владычество своё утвердит на всей Руси…

Тем временем, митрополит Роман посетил императорский дворец во Влахернах73и щедрым посулом обрёл расположение василевса Иоанна Палеолога.

Месяц спустя в Царьград прибыл владыка Алексий. На сей раз он не стал ждать приглашения и первым делом явился к синодальным епископам с дарами – золотой и серебряной утварью из княжьей казны. Греки приняли дары от обоих митрополитов, но решить дело должны были в пользу одного из них.

В назначенный день Алексий и Роман явились в собор святой Софии. Они стояли в храме, молились и делали вид, будто не замечают друг друга. Патриарший бирич74 вскоре громко объявил:

– Митрополит Киевский и всея Руси Алексий и митрополит Литовский и Малой Руси Роман.

Патриарх Каллист восседал на высоком престоле, а лавки вдоль стен заняли члены синода со святительскими посохами в руках. Дьяк зачитал челобитную Романа:

–…Святую кафедру киевскую сей митрополит Алексий бросил, православный люд оставил без пастырского благословения. Посему прошу Всесвятейшего Патриарха и синод Святой православной церкви низложить Алексия с митрополии Киевской и всея Руси.

– Владыко Роман, ты не отказываешься от своего челобитья? – равнодушно осведомился Каллист.

– Нет, Всесвятейший, – ответствовал Роман. – Алексий не достоин кафедры митрополии всея Руси!

– Владыко Алексий, что ты скажешь в своё оправдание? – спросил Каллист.

– Вселенский Владыко и почтеннейший синод, – молвил тогда Алексий, – год назад патриарх Филофей поставил меня митрополитом Киевским и всея Руси. Обаче в Константинополе вдруг появляется сей человек с грамотой от литовского князя Ольгерда, язычника, который повелел мучить и казнить троих православных христиан – Иоанна, Антония и Евстафия. Патриарх Филофей его рукоположил митрополитом Литовским и Малой Руси. Я покорился сему постановлению, хотя митрополия русская оказалась расколотою надвое. Теперича сей человек взводит на меня поклёп, якобы я оставил свою киевскую паству, – всем ведомо, что митрополит Максим полвека назад перенёс митрополичью кафедру из Киева во Владимир-на-Клязьме. Приговором же Всесвятейшего синода местом пребывания митрополита Киевского и всея Руси определён был город Владимир. Се, грамота…

Алексий развернул пергаментный свиток и прочёл: «Посему настоящим соборным деянием повелеваем в Духе Святом чрез нашу соборную грамоту, дабы как сей святейший митрополит Киевский и всея Руси, так и все преемники его пребывали во Владимире и имели Владимир своею кафедрою неотъемлемо и неизменно навсегда. Но пусть и Киев числится собственным их престолом и первою кафедрою архиерея…»

Роман, коему не было ведомо о сей грамоте, побледнел и в бессильной ярости крикнул:

– Отчего ж тогда митрополит Алексий живёт в Москве, а не Владимире?

– Милостивый государь, – отвечал Алексий, не повышая голоса, – с пастырским словом я обхожу многие города и сёла родной страны. Осмелюсь спросить – а чем вы занимались всё это время? Мне ведомо, из Киева вас прогнали… Всесвятейший синод, сей человек поставлен был митрополитом Литовским, но нарушил пределы своей митрополии и ходил в Киев, где его не приняли. Он именует себя митрополитом всея Руси, – сие нарушает соборное деяние прошлого лета месяца июня тридцатого дня…

Спустя неделю греки подтвердили прежние соборные деяния, – за Алексием закреплялась митрополия Киевская и всея Руси, за Романом – литовская и волынская. Оба митрополита отправились восвояси. Но Роман был не из числа тех, кто так просто сдаётся!

3 февраля 1356 года. Москва. Кремль.

Тёмной ночью тысяцкий Алексей Петрович Босоволков вертался домой с пира княжьего, на котором стольники потчевали ставленым мёдом гостей званых. Захмелел тысяцкий, – теперь шёл, пошатываясь, и мечтал поскорее приютиться в избе на тёплой печи, – благо, идти было недалече: после пожара хоромы отстроил он себе в Кремле.

В это время на небе из-за туч появилась бледная луна, и в потоке тусклого света мелькнули тени… В очах боярина блеснул клинок, – тотчас адская боль пронзила грудь его. Тысяцкий схватился за рукоять сабли, но не смог извлечь её из ножен. Он силился что-то сказать, а из отверстых уст его хлынула кровь.

– Ты… – прохрипел тысяцкий, признав своего убийцу, и замертво пал на обледенелую мостовую.

Благовестили заутреню. Ключница с княжьего двора шла в церковь Успения Богородицы. Глядь – на площади лежит человек. Тогда она приблизилась и пронзительно вскричала:

– Убили! Алексея Петровича убили…

Окрест мёртвого тела тысяцкого вскоре собралась толпа. И люди по старому вечевому обычаю стали совет держать:

– Никак бояре расправились с христовеньким?

– Оне, оне, боле некому. Собаки, власть хватят всю себе имать!

– Может, лихие люди какие напали?

– Да где же сие видано, чтоб на площади Кремлёвской людей резали?! Чай, сторожа на стенах! Знать, свои порешили…

– Точно, рука боярская. Видать, Вельяминовы все не могут успокоиться!

Вскоре появились княжьи слуги и, растолкав людей в стороны, унесли тело Босоволкова.

Весть об убиении тысяцкого за считанные часы разлетелась по городу. Утром на торгу за Москвой-рекой купцы клич подняли:

– Народ православный, сей ночью бояре убили тысяцкого Алексея Петровича. В своём желании облегчить тяготы людям был он всем заступником великим! Теперича бояре власть приберут в свои руки, и придёт в наши дома разорение, – глад да нищета. Вспомните заветы пращуров. Всем же миром навалимся на своих обидчиков!

Вскоре забил колокол набатный. Горожане позабыли о торговых делах своих. Площадь загудела, словно встревоженный улей. Люди горланили всякое, но сходились в одном:

– Не попустим злу вершиться в граде нашем, – покараем душегубов!

На стихийном вече решили идти на боярские хоромы… Но народ на площади был неоднородным, – слуги боярские, пришедшие на торг по своей надобности, побежали и господ предупредили. Боярин Василий Васильевич схоронился за высокими стенами своего двора, и к князю в Кремль послал он гонца за подмогой. Дружинники боярские приготовились к обороне…

Мятежная толпа, тем временем, подступила к хоромам Вельяминова, но натолкнулась на дубовые ворота с крепкими запорами. И тогда люди повалили древо, обрубили топорами ветки и пошли с самодельным тараном на приступ.

Однако в бунтовщиков полетели стрелы со стен, где притаилась дружина боярская. Люди тотчас бросили бревно и кинулись наутёк. Вскоре подоспела княжья дружина. Всадники настигали посадских и рубили их на скаку…

Так, окончился мятеж на Москве в лето 6864 от сотворения мира. Вскоре Вельяминовы бежали из Москвы в Рязань…

Полгода спустя. Москва.

Пришёл на митрополичий двор посол из Орды от ханши Тайдулы, – занедужила царица, звала митрополита, дабы излечил её молитвой своей. Испугался владыка Алексий, но вида не показал и стал собираться в путь дальний. В тот же день в Успенском соборе отслужил он молебен о здравии Тайдулы: говорят, во время произнесения ектении вдруг сама собой зажглась свеча у гроба святителя Петра…

Алексий велел свечу ту раздробить на части и раздать людям, которые пришли на богослужение, а из одной части изготовить меньшую свечу. Её он взял с собою в Орду…