Как ненормальная!
Дворец пошел ходуном. Стражники по всем коридорам загремели алебардами и мечами, царапая стены, срезая занавески и светильники. Орисса поспешила воспользоваться переполохом и, никем не замеченная и никому не интересная, выскользнула из комнаты царицы и запрыгала по лестнице вниз, потом опять вниз и опять, туда, где обычно в подвалах под тремя замками королевские сокровищницы. То есть, автор, конечно, не знает, где обычно находятся королевские сокровищницы. Откуда ему? Он и не был-то в них никогда, его туда и не пустят, сколько б ни просил. Но в нашем монастыре, например, такое сокровенное место, где хранятся все драгоценности, это, конечно, винный погреб…[10 - Чорт ты нечистый! Драгоценности нашего монастыря – души людские, священные книги и алтарь! – прим. настоятеля]
И вот, пока Орисса спускалась по ступенькам, чуть выше, на первом этаже, в зале для приемов, во все стороны летели кишки и головы! Толпа каких-то оголтелых и воющих нахлебников, всяких прорицателей и колдунов, бросилась общим ходом в коридор, где столкнулась с другой такой же недоуменной толпой всяких целителей и кудесников. И пока бородатые паразиты толклись локтями и орудовали кулачками, рычащая голова сорвалась с шеи разгрызенного начисто шаха, покатилась по полу, ухватила за пятку одного, за голень другого, потом за самый настоящий зад третьего, поскользнувшегося в луже крови, потом попыталась догнать служанку, чтоб укусить ее за что-нибудь послаще, но кто-то случайно треснул голову ногой. Голова мячом полетела точно в толпу магов-заклинателей и скрылась на миг в пучине людской, и тотчас там поднялся жирный столб темной крови, полетели рваные внутренности и оторванные конечности!..[11 - О боги… – прим. настоятеля]
А Орисса наша все топала вниз по лестнице, примерно по той же самой, на которую на верхних этажах ступила перепуганная царица.
Безголовое чудище выломало дверь в комнате шахзаде и замахало руками, как мельница крылами!
Стражники услышали крики шахини и рванули ей навстречу с таким общим благородным порывом, что сбили эту сукину дочку с ног, и она вверх тормашками полетела по лестнице, как мешок грохочущих костей.
– Ой! Ай! Ой! Ай! – примерно так это, наверное, звучало.
Стражники навалились на чудище всем скопом сразу и в тот же миг все сразу рассеялись по коридору, кто еще целенький, а кто некоторыми частями. Потоки крови выкрасили стены в красный. Кровь легким дождиком закапала с занавесок, а чудище пошло молотить всех кого попало, расшибая ударами алебарды и отбрасывая палицы, срывая шапки с головами.
Грохочущая царица прокатилась носом вниз второй этаж и вывалилась на первом, попортив себе этими кувырками все до единой косточки. Она надеялась скрыться от погони и передохнуть где-нибудь с чайком под абажурами, а вывалилась в самую заваруху – повсюду пихались какие-то звездочеты с костоправами, путались друг у друга в бородах, сорили награбленными яствами. Пол был раскрашен лужами и живописными брызгами крови, завален потрохами и ничейными руками-ногами, и где-то среди переплетения ревущих матом недовольных тел покатывалась кровожадная голова!
– Шеберебереберебе бе! – залепетала перепуганная царица, вскочила, поскользнулась на оброненных кем-то органах, попыталась бежать куда-то, но бежать было некуда, а тут еще кто-то не к месту ухватил ее за юбку.
Юбка порвалась и обнажила хилые, скрипучие кости вместо ног, покрытые колючками, а еще вьющийся костяной хвост и птичьи ступни! От такого удивительного открытия отпрянула и окровавленная толпа. Царица растерялась, не зная, куда ей драть когти!
Но пора вернуться к Ориссе.
Она спустилась до самого подвала, вообще-то полутемного, и не встретила по пути ни одного стражника. Можно было подумать, что все они кинулись на выручку своему покусанному шаху, однако, в таком случае, хоть один, да попался бы Ориссе навстречу. Но в коридорах было пусто, разве что воняло совершенно неприлично и нечеловечески.
Ориссу эти зловония не смутили, она пробежала по узкому проходу до угла. В большой комнате за поворотом блестело золото, и блестело так ослепительно, что не нужны были никакие светильники. Как заколдованная устремилась было Орисса на этот блеск, всегда, скажем прямо, манивший женское племя сверх всяких мер, но с каждым шагом вонь усиливалась и в конце стала такой невыносимой и жестокой, что Орисса остановилась и заметила наконец, что в проходе что-то валяется. Не что-то даже, а самый настоящий див!
Он был похож на свалившегося отдыхать быка, такой же темный, щетинистый, весь из мускулов и страхолюдный, как требуха. Див спал на полу, а вокруг него рассыпаны были золотые монеты Сармарии и Джакадере. Одна торчала прямо изо рта. И вот эта торчащая монета несколько смутила Ориссу. Демон не был стражем сокровищницы, он здесь пировал золотом и самоцветами и, по всей видимости, был настоящим супругом той кривоногой царицы наверху. А теперь, обожравшись, простите за выражение, дрых себе среди драгоценностей и пускал по коридорам такие могучие струи газов, что меркло в глазах!
Будь ты проклят, пердун несчастный! – подумала Орисса.
Вот, значит, ради чего царица затеяла бунт – попробуй еще прокормить такого лакомку!
Но что делать? С такой вонищей недолго и задохнуться насмерть! Прикрываясь рукавом, Орисса аккуратно приблизилась к диву, оглянулась и сняла со стены палку погасшего светильника. Потом, осторожно обойдя демона, она сунула эту палку в испускавшее газы отверстие. Для верности – подтолкнула ее поглубже пяткой! Вот какая это была женщина![12 - О боги, заберите его обратно… – прим. настоятеля]
Див проворчал что-то недовольное, но не проснулся. Автор просит читателя не ругать его за неправдоподобность этой картины, див все-таки не какой-нибудь хрупкий человечишка. Это человек-то сразу бы… Впрочем, не будем развивать тему, какой бы занимательной она ни казалась читателю…
Короче говоря, проделав все эти нехитрые манипуляции, Орисса зажгла один из светильников на стене и поспешила к драгоценностям. Она хватала охапки наваленных всюду рубинов и сапфиров, золотых монет, яшмовых браслетов – и все тут же рассовывала по воровским карманам, скрытым в складках юбки. Такие же карманы были у нее за спиной, на груди и даже в волосах пряталась какая-то сеточка. Орисса так увлеклась грабежом, что в порыве разбойничьей страсти не услышала, как зазвенели на одежде бубенчики.
Вонючий див встрепенулся, зафыркал и принялся руками поднимать вялые веки!
Ах да, вернемся наверх! Костлявая царица заметалась в толпе, переволновавшись от брызжущей крови, и дернула обратно к лестнице. Но не тут-то было – безголовое чудище растолкало стражу и теперь грохотало на заплетающихся ногах поскорее к своей голове. Голова тоже не зевала, а, покусывая обывателей, постепенно приближалась к побледневшей шахине. Та завертелась на луже крови и схватила со стены светильник. Кто-то из звездочетов взбрыкнул и запустил злую голову точно в царицу, а та метким ударом светильника отправила ее в угол. И тут мало того, что светильник разбился и в лужи крови полетели капли горючего масла, так еще и голова с горящей шевелюрой шлепнулась точно на шелковые занавески. Всего миг – и кровавая комната вспыхнула в нескольких местах!
– Шеберебереберебе бе! – вскричала царица и головой вперед нырнула в толпу звездочетов.
Автор не знает, что там было дальше, там, как говорится, – и сам черт не разберет (хе-хе!), поэтому, раз уж у автора такое оправдание, то вернемся скорее к Ориссе. Когда зашевелился див, она юркнула за огромную золотую гору и притаилась. Див зафыркал, вытер натекшего из носа гноя и оглянулся с осоловелым видом. Что-то привлекло его спросонья. Людским духом пахнет, подумал див и закрутился на месте. Он быстренько прошелся в один угол сокровищницы, в другой, пожевывая при этом золотые и серебряные монетки, а потом проснулся совсем и направился к той самой горке, за которой пряталась Орисса. Женщина перепугалась…
Ах, будь ты проклят, дырявый мешок костей, подумала она, быстро вынула из чехла на поясе сури, небольшой музыкальный инструмент с пятью, кажется, струнами. Со страху она не очень-то ловко перебирала своими изящными пальчиками, но внезапная музыка остановила стремительного дива. Он удивился, почесал когтями одно место, потом другое, третье, повертел рогатой башкой и стал вслушиваться.
Услышав, что шаги прекратились, Орисса немного осмелела и заиграла мягкую мелодию, разливавшуюся подобно винному ручейку. Сладкая, как гранатовый сок, музыка заструилась по комнате, прикоснулась легонько к пламени единственного светильника, и оно робко заколебалось и покраснело. Музыка гнала прочь серые, пустые мысли и походила на шелестящие листья кипариса.
Мелодия так зачаровала дива, что он перестал фыркать, лишь бы не вносить в эту сладостную песню никаких диссонантных нот. Он сел на пол, расслабленно, как шах, наслаждающийся искусством. Под лапу ему попалось несколько монет, и див машинально проглотил их, полез за другими. Из-за горы золота и сапфиров раздался пленительный нежный голос, голос неги и ласки. И див задышал быстро-быстро, замычал что-то про себя, заерзал сильнее прежнего и стал в возбуждении и предчувствии каких-то удовольствий пихать себе в рот все новые и новые монеты, и делал все так бешено, так пылко, что и сам не заметил, как сожрал порядочный бугорок драгоценностей и, что важнее, стал на такой же бугорок пузатее.
А музыка все не прекращалась, и песня Ориссы становилась все более страстной и напряженной. Див полез к сундуку с золотом – из-за вздувшегося брюха демон не мог передвигаться и на четвереньках, поэтому пришлось катиться мячиком. Он едва не свернул себе шею, уши горели от жара, и что-то стучало по полу, когда он кувыркался таким образом по сокровищнице. Какая-то палка…
Див задумался и, пожирая огромные горсти золотых, беззастенчиво чавкая, потянулся короткой рукой нащупать, что там еще за затычка.
Орисса стала бить по струнам почти наотмашь. Див с удивлением коснулся палки светильника… И, захлебываясь от резко переменившихся звуков, ссыпал в пасть полведра золотых украшений.
И тут беспощадная Орисса злобно царапнула струны сури ногтями!
Див выпучил глаза от ужаса.
И вдруг лопнул, переполненный газами!
Многие литры густой, как каша, крови обрушились на стены и самоцветы, на затылок и спину Ориссы. На волосы ей шлепнулась какая-то пренеприятная и превонючая жижа. Рваные демонические кишки опасными снарядами разлетелись по всей сокровищнице так, что не поймешь теперь, где рубины и кристаллы, а где потроха переевшего дива!
Орисса вылезла из укрытия, сбросила с плеча демонический язык и обратила внимание на грохот сверху. Повизгивали комично люди, и что-то барабанило по потолку – Орисса была так занята своими страхами, музыкой и дивом, что не почувствовала струящегося в сокровищницу дыма.
Она бросилась к драгоценностям, торопливо набила карманы золотом и изумрудами, надела на руки браслеты, на шею ожерелья – и, скользя по крови, поспешила прочь. Чем выше она взбегала по лестнице, тем больше становилось дыма.
Звеня золотом, Орисса перемотала лицо шелком и выскочила в двери первого этажа. Где-то за стеной огня и дыма мелкая собачка таскала за ноги обезглавленное тело шахзаде. Тело сопротивлялось, но не могло подцепить наглого зверя. Под потолком, на большом светильнике, висела непонятно как залетевшая туда голова. Голова рычала, клацала зубами и дула губы.
Орисса вылезла в первое попавшееся окно и со всех ног побежала к саду. Среди деревьев метались неясные тени с длинными бородами, но Орисса их не замечала. Она отыскала в хлеву своего верблюда и вывела его на дорогу.
На улицах – мрак и ни души, ни единого живого существа! В отсветах пожара видны болтающиеся ветхие тряпки на досках, развалившиеся, полузасыпанные песком глиняные домики, разбитые двери. Повсюду – камни и колючки, нанесенные пустыней. Сквозь колеса сгнившей арбы пробиваются кусты чия, а в одном из домов такие трещины, что в них лезут ветви саксаула. Даже цветущий сад дворца – и тот стал черным и угрюмым, мертвые кусты покрылись колючками, деревья осыпались и стоят скрюченные, окаменевшие.
И где-то далеко-далеко слышится странный вой:
– Шеберебереберебе бе! Шеберебереберебе бе!
Орисса растерялась, оглянулась, а потом запустила дрожащую руку в карман, надеясь, что золото и бриллианты придадут ей уверенности, но вместо самоцветов ее ладонь оказалась полна склизких и зловонных внутренностей! Складки юбки были набиты не монетами и драгоценностями, а обрывками кишок, кусками мяса, протекшими глазами, и струи крови текли страшными узорами по шелковому платью…
Ледяная ведьма
И в волчьих следах распускаются цветы
Нимская пословица
Петруха считал себя не человеком, а какой-то чушью. Такой чушью, что и сказать не о чем. Глянет он на себя в зеркало – насквозь видит. Если бы какой художник вздумал писать его портрет, то отдал бы заказчику пустой холст.
Пением немого – вот такой чушью считал себя Петруха!
Сколько он себя знал, ему думалось, что никто на него не глядит и никому до него нет дела. За ним и собаки-то уличные не бегали!.. Он жил призраком, сам по себе, и люди, окружавшие его, были недоступны ему, а он им – просто неинтересен.
Друзей у Петрухи не было. Он пошел в артель музыкантов за приключениями и страстями, а вместо этого месяцами бродяжничал среди грязи, слякоти, среди нищеты. В артели никто не знал его имени, а деревенские пьяницы, хлеставшие самогон с утра до ночи, никогда ему не наливали.
Это только кажется некоторым ветрогонам, будто артельные музыканты что ни день режутся насмерть с трехглавыми змеями и Хрустальными Пауками, лобызаются со всей дури с ведьмами и русалками и пьют вино так же много, как врут. На самом же деле большинство из них всю жизнь слоняется по пустеющим деревням, где за злых духов местные принимают то белую горячку, то разъяренный понос, где в плату за работу дают покусанный огурец, а стоит тронуть какую бабу, так вся деревня гонит тебя кулаками и мотыгами. Нет в жизни музыканта ничего романтического, читатель!
